Детдом

«А когда-то мы бежали под ним под проливным летним дождем через Дворцовую площадь…» – «А у тебя были белые босоножки…» – «И у них отвалился каблук и ты прибивал его обломком кирпича под Аркой Генерального штаба» – «И так и не сумел прибить и ты шла по лужам босиком, в чулках…» – «А этот чертов зонтик уже тогда ни на что не годился, его выгибало ветром, и мы были все мокрые и целовались на эскалаторе в метро „Гостиный двор“„ – «А у тебя был такой холодный и мокрый нос, и ты все время, как щенок, тыкалась им мне в шею“…

И все это даже не говорится вслух. А вслух просто: «Выбросить, что ли?» – «Оставь, пусть будет. Кому он мешает?» – «Ну ладно, пускай» – И взгляд глаза в глаза, а там – тот летний дождь, и нет вокруг никаких морщин, и обвисшего брюха, и тухлой отрыжки погасшего огня…

И мне совсем не хочется Леонида жалеть и понимать тоже не хочется. Я сволочь, конечно, это даже и не обсуждается…

И еще, понимаешь, ему теперь, похоже, секс вообще не нужен. При том он не импотент, нет вовсе, все может. Просто ему – не хочется, ни к чему как-то. Не только со мной, вообще ни с кем. Конечно, иногда он со мной все же трахается, из вежливости – женат все-таки, положение обязывает. Обычно раз в месяц, по вторым понедельникам, после совещания в главке – он в этот день пораньше приезжает. Все время хочу и забываю посмотреть, записано ли у него в ежедневнике, после «совещ. в Гл.» – «тр. Св.»? Так и хочется ему всю морду расцарапать, когда он…

– Заведи любовника, – предложила Анджа.

– Ты же знаешь, что я не могу. У меня принцип. Я никому из всех своих мужей никогда не изменяла.

– Принципы для того и существуют, чтобы их нарушать. Не забывай, в конце концов, что ты живешь на деньги Леонида. И неплохо, надо заметить, живешь, ни в чем себе не отказываешь.

– Подумаешь! – фыркнула Светлана. – Пойду работать, заработаю денег. Что у меня – семеро по лавкам? Голова есть, здоровье тоже.

– Я слышала, что люди быстро привыкают к высокому уровню потребления, – официально заметила Анжелика.

– Как привыкают, так и отвыкают, – отмахнулась Света. – Ты думаешь, я так уж западаю на все эти массажи-макияжи, фитнес клубы и прочее? Мне все равно все это не впрок, я по жизни толстая и пирожные люблю, и колбасу розовую с туалетной бумагой и холестерином. В Париже и в Индии (детская мечта!) я побывала, а все остальное… Мне, знаешь, Анджа, по-любому надо бы на работу устроиться. Ну сколько, в самом деле, можно бездельничать?! Дело хоть какое-то будет, уставать начну не от тренажеров, коллектив нормальных теток и дядек, дрязги всякие, жалобы, что денег до получки не хватает…

– Светка! – предупредила Анжелика. – У тебя симптомы той же болезни, что и у Леонида. Я об этом никогда не думала, но, возможно, она заразная. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

– Но в другую-то можно? Моемся же мы каждый день, а не один раз в жизни, – отпарировала Света. – А насчет работы для меня – подумай. И если тебе что-нибудь такое подвернется, свистни сразу же. Хорошо?

– Обязательно, – кивнула Анжелика. – Как только – сразу же свистну. Но ты могла бы попросить Леонида. У него есть связи…

– Ага! – некрасиво окрысилась Светка. – Он сначала не одобрит вообще идею, побрюзжит недельку, а потом подберет для меня что-нибудь подходящее – респектабельное и скучное донельзя. И буду я вместо тренажерных залов и массажных кабинетов где-нибудь изящно перебирать бумажки или чему-нибудь такому председательствовать. Магазин-то открыть он мне не позволит…

– Светка! – удивилась Анджа. – Ты что, хотела бы открыть магазин?!

– Ага, – мечтательно кивнула Света. – И чтобы там торговали знаешь чем? – Анжелика отрицательно помотала головой, потом предположила:

– Косметикой? Украшениями? Женской одеждой?

– Всякими строительными товарами, – сказала Света. – И красками, и лампочками. Знаешь, мне с детства очень нравится, как свежие доски пахнут… Я еще можно кафе, только обязательно в подвале… Чтобы там было всегда накурено, и собирались всякие люди, и спорили, и думали, что они что-то такое в мировом порядке решают…

– Светка, не говори ничего больше. Я поняла.

На первый взгляд комната похожа на декорацию к какому-то старому, незлому и по-хорошему глуповатому фильму. Что-то про освоение целины или пятилетние планы. Декорации призваны подчеркнуть молодость и аскетичность эпохи.

«– Марья, корма засыпаны?

– Засыпаны.

– Техника на поля вышла?

– Вышла… Иван, ты меня любишь?

– Не время, Марья, не время!»

Две стоящие вдоль стены узкие тахты аккуратно застелены одинаковыми клетчатыми пледами. В изголовье треугольником стоят подушки. Шкаф для одежды, телевизор на стенной полке на кронштейнах. Полка выглядит самодельной, телевизор – вполне современным. Два стола, обычный письменный и компьютерный. Огромное количество дисков сложены в высокие контейнеры. Два старых венских стула и одна недавно покрашенная табуретка со следами ремонта. С мебелью – все. Темные, старые обои, матовая, но сильная лампочка, свисающая с потолка на длинном проводе, старый деревянный карниз без занавесок, на подоконнике – горшок с чахлой геранью, за окном – недалекая стена соседнего дома. Полное отсутствие уюта. Очень спокойная и в целом законченная обстановка.

Девушка стоит у окна. Юноша – ближе к двери. Разговаривают как будто бы по телефону через пару континентов. Связь – плохая.

– Как здоровье Аркадия Николаевича? Ты говорил с врачом?

– Говорил. Врач сказал: состояние стабильное.

– А как ты сам думаешь, Владимир? Как видишь?

– Я думаю, Ольга, что кризис действительно позади. Можно опять ждать ремиссии.

– Хорошо бы так…

Они всегда называли друг друга полными именами. Когда-то, еще в детдоме, их научила этому преподавательница этикета. «У вас у всех красивые и значительные имена, – объяснила она им. – Владимир, Евгений, Георгий, Дмитрий, Ольга. Они звучат и это важно. В вашем патологически коммунальном интернатском бытии, где практически никто никогда не остается один, вы можете это использовать. Звучание ваших имен послужит для вас хоть какой-то защитной стеной. Нынешнее общество вообще тяготеет к фамильярности, называя это демократизмом. А вы, из-за вашего изначального положения детей-париев, прямо-таки на нее напрашиваетесь. Всех так и тянет снисходительно похлопать вас по плечу или сочувственно погладить по голове. Вы понимаете меня?»

Их преподавательница этикета происходила из старинного, но странного рода. Только в России, наверное, бывают такие роды, которые в течении 200 лет, несмотря на все перемены, остаются в непререкаемой, отдающей высокомерием оппозиции существующему государственному устройству. Возможно, их нелепые на первый взгляд усилия каким-то причудливым образом компенсируют особенности толпы, охотно и плавно, как водоросли, колеблющейся вместе с модой и линией правящей партии. Декабристы – народовольцы – эсеры – большевики – диссиденты и т.д.

Анна Сергеевна носила длинные черные юбки без разреза, умела ставить границы и всегда выглядела так, как будто бы еще в детстве случайно проглотила линейку, но за много лет приспособилась вполне к своему положению. С нелегкой руки Владимира все сказанные ею слова музыканты ансамбля «Детдом» воспринимали как прорицания оракула.

Они всё поняли и какое-то время все пользовались этим. Потом Женя и Егор устали и сократились. А Ольга, Владимир и Дмитрий продолжали называть друг друга полными именами. И все окружающие их тоже так называли. Они сохраняли границы, но иногда не могли вспомнить, зачем это нужно. Вот как, например, сейчас.

После окончания коррекционной школы государство признало их вполне самостоятельными гражданами и выделило им на пятерых три комнаты в пятикомнатной коммуналке на Нарвском проспекте, в третьем от улицы проходном дворе. Все думали, что Ольга и Владимир поселятся вместе, потому что еще в интернате было очевидно, что они – пара. Но получилось иначе. Ольге выделили отдельную комнату, самую маленькую и светлую. Владимир поселился в одной комнате с Дмитрием, а Егор – с Женей. Соседи – строительный рабочий-пенсионер и супружеская пара немолодых бухгалтеров, узнав, что в освободившиеся комнаты въедут пятеро бывших детдомовцев, да еще и музыканты – обреченно затихли. Но скоро поняли, что все их опасения были напрасны. Вселившиеся ребята не устраивали никаких дебошей, не включали современную музыку и с сумрачной регулярностью и тщательностью роботов убирали места общего пользования. Вычурная вежливость старшего из них иногда просто пугала. Впрочем, с соседями детдомовцы почти не общались, а все попытки любопытных стариков влезть в их быт пресекали вежливо, но неукоснительно. Чуть податливее других казался соседям увалень Егор. Через него они и узнавали новости из жизни квартирной молодежи. Однако, на самый животрепещущий вопрос: «Какие, собственно, отношения между вашим „старшим“ и девушкой?» – не мог ответить и он.