Страница 3 из 60
Я почувствовал, как у меня огнём вспыхнули уши, но, слава Богу, внимание группы переключилось на дежурного старшину, который метнулся открывать металлические ворота, и во двор Петровки, 38, въехала красная «лада» в экспортном исполнении, что для обыкновенного совслужащего было некоторым образам чересчур. За рулём сидела Рита Счастливая.
При въезде на Красную площадь, у Исторического музея, стоял автобус, набитый милицейским взводом с автоматами Калашникова в руках и в пуленепробиваемых жилетах. Со стороны Спасской башни к мавзолею двигался наряд кремлёвских курсантов, а мы, словно командующие парадом, под малиновый перезвон кремлёвских курантов въезжали на кремлёвскую брусчатку с противоположной стороны. Красная площадь сохраняла ещё следы траура по усопшему Брежневу. Вдоль серых гранитных трибун стояли тысячи, неубранных венков — от братских компартий, от враждебных государств, от народов, борющихся за своё освобождение, от советских союзных республик, которые этого освобождения уже добились, а также от министерств и ведомств.
Минуя венки и размноженные портреты Брежнева, наш «мерседес» подкатил почти к самому мавзолею Ленина и остановился в нерешительности по знаку дежурного капитана у шеренги милиционеров. Один за другим мы вышли из автомобиля.
— Что случилось, капитан? — спросил наш бригадир красномордого дежурного с нарукавной повязкой.
— Сейчас увидишь, — на удивление спокойным голосом сказал дежурный капитан и пошёл впереди нашей цепочки через милицейский кордон.
Я уже мысленно нарисовал себе кошмарную картину — обуглившийся труп на ступеньках мавзолея Ленина. Вместо этого в десяти метрах от входа в мавзолей я увидел раскладушку: обычную такую, защитного цвета, не очень новую. На ней примостился дядька в чёрной телогрейке и в зелено-брезентовой плащ-палатке. Возле него стояла канистра.
Дядька обеими руками придерживал длинный шест. На нем высился транспарант с надписью, сделанной чёрной краской:
«Андропов! Тридцать лет я стою в очереди на квартиру. Хрущёв и Брежнев обещали, но не дали мне жилплощади. Если и ты не дашь, я сейчас подпалю себя на Красной площади. Терять мне нечего. К сему остаюсь рабочий человек Чехарин Иван».
Увиденная картинка удивила не только меня. Рита, по-моему, еле сдерживалась от смеха, а всегда невозмутимый Меркулов, казалось, впал в замешательство.
— Почему он до сих пор здесь? — раздражённо спросил он дежурного капитана.
— А где ж ему быть прикажешь? — с наглецой в голосе ответил тот.
— Как это «где»? — наступал наш бригадир, — да хотя бы вон там!
Меркулов кивнул головой в сторону ГУМа. Напротив него располагалось 117-е отделение милиции, в юрисдикцию которого входили все происшествия, случающиеся на Красной площади.
— Не-е-е! — словно затягивая раздольную русскую песню, протянул капитан, и стало ясно, что он ломает комедию. — Не-е-е, так не пойдёт, дорогой товарищ! Мне, знаешь, на пенсию ещё рановато. Мне служить хочется! Брежнева, слышал, третьего дня похоронили! А какое указание от товарища Андропова Юрия Владимировича поступит — знаешь? Не только ты, сам комендант Кремля генерал-лейтенант Шорников не знает!
Меркулов сказал очень спокойно:
— Ясно. Ясно. — (Я видел, что в нем кипит ярость.) И пошёл к машине, к радиотелефону.
Четверти часа хватило, чтобы решить вопрос тридцатилетней давности: Меркулов связался с Диановым из адмотдела Московского горкома партий. Тот в свою очередь отыскал прибывшего в Кремль мэра Москвы Промыслова, и… Моссовет вынес внеочередное решение о выделении трёхкомнатной квартиры во вновь созданном Брежневском районе семье слесаря-сантехника Ивана Кузьмича Чехарина, 1917 года рождения.
Сложив свою раскладушку и транспарант (канистру с бензином милиция реквизировала), старикан засеменил вслед за довольным собой капитаном к подкатившему «Икарусу», набитому мильтонами в пуленепробиваемых жилетах и с «Калашниковыми» в руках. Скорбный взгляд, которым «диссидент» попрощался с нами, говорил, однако, о том, что этот Чехарин ещё до конца не разобрался, куда его все-таки волокут: действительно ли показать новую квартиру в Брежневском районе или в Бутырку…
2
В одиннадцать сорок пять мы отчалили с Красной площади. Но ехали мы не на Петровку, 38, а по улице Горького к Ленинградскому проспекту. Вой сирены отжимал транспортный поток от нашего «мерседеса» вправо. Меркулов разговаривал по радиотелефону с Петровкой. Вся наша опербригада, включая любопытство Рэкса, нервно поводившего длинными ушами, прислушивалась к беседе Меркулова с Поташевым. Всем было небезынтересно: куда ещё занесёт нас его величество — следственный случай?!
В микрофоне слышался знакомый смешок:
— Ну как? Здорово я вас напугал, хлопцы? Честное пионерское, я сам ничего не знал. Ничего, этим кремлёвским брехунам ещё влетит за искажённую информацию. Я уже доложил генералу, он им ухо прочистит! Сейчас Трушин говорит с замминистра Заботиным, он…
— Забудем, — прервал Поташева Меркулов, — я говорю, забудем про эту хохму, полковник! Чего там ещё стряслось в белокаменной? Куда едем?
— Записывай, — голос дежурного посерьёзнел, — Ленинградский проспект, 145, корпус 5, квартира 93. По сообщению 129 отделения с полчаса назад произошла семейная ссора. Мокридин, шофёр грузовика, на глазах пятилетней дочери… ну, в общем, взрезал живот жене… этим, ну, как его, солдатским кинжальным штыком. Она не дала ему денег на опохмелку…
— Женщина жива? — снова прервал полковника Меркулов.
— Какое там…
— Понятно. А с ним что, с этим — Мокрицыным?
— Мокридиным, — поправил дежурный. — Тоже мёртвый. Когда патруль стал в квартиру ломиться, он этим штыком себе в сердце угодил. И с катушек!
— А что с девочкой?
— Девочку в детприёмник уже увезли, на Даниловскую. Этим роно занимается, не наша забота.
Потом оба, и Поташев, и Меркулов, как и водится на Руси, помолчали, как бы прощаясь с покойником. Первым затянувшееся молчание нарушил Меркулов:
— Так что торопиться не надо, Николай Викторович?
— Торопиться не надо, Константин Дмитриевич.
Старшина-водитель скосил глазом на радиотелефон. Он по-своему понял рекомендацию начальства и, отключив сирену, пристроился в хвост какому-то зелёному «жигуленку». Без помпы и шума, в общем потоке машин мы ехали по широкому Ленинградскому проспекту. Торопиться уже было некуда.
3
Кремлёвские куранты, должно быть, пробили двенадцать, когда он вышел из метро и по широкой аллее направился к парку. Остановившись у табачного киоска в начале пути, он купил «Приму», раскрыл пачку, достал сигарету. Разломил её пополам. Одну половинку спрятал обратно в пачку, другую вставил в коричневый деревянный мундштук. Прикурил от импортной газовой зажигалки. Пока он проделывал эту привычную процедуру, его новенький ярко-рыжий портфель стоял на лавочке, захламлённой афишками, газетами, бутылками. Закурив, он взял портфель и зашагал по аллее к центральным воротам парка «Сокольники».
Сегодня ещё стояла хорошая погода, но завтра, судя по прогнозу, начнётся зима.
У первого контроля он показал пропуск на выставку и сбавил шаг, чтобы утихомирить сердце и привести в порядок сбившееся дыхание. Он волновался, жалел, что не взял с собой валидол.
Подойдя к флагштокам посреди площади, ведущей к главному павильону ярмарки, открывающейся в этот день, он не пошёл ко второму контролю, а отступил назад и присел на зелёную скамейку под чахлыми без листьев деревьями. Его знобило. Не от болезни, от страха. Достав чёрный футляр, извлёк оттуда очки, протёр их бархоткой. Дальнозоркий, он надевал очки только при работе. Сейчас же ему хотелось хоть как-то замаскировать верхнюю часть лица. Он снял свою серую шляпу, протёр платком лоб, снова надел её, надвинув поглубже, стал тщательно тереть платком влажные ладони. Посмотрев на свои японские ручные часы, — было восемнадцать минут первого, — дал себе ещё несколько минут, чтобы окончательно прийти в норму.