Страница 51 из 77
Но мы по-прежнему двигались на юг, по-прежнему искали подходящий район, по-прежнему устраивали диверсии. И места, за которые можно было бы зацепиться, мы все-таки нашли. Правда, воспользоваться ими тогда не удалось — просто потому, что полк к этому времени уже только назывался полком: нас осталось всего 66 человек, причем добрую половину составляли больные и раненые. Единственно правильным было решение о выходе в советский тыл. Но, забегая вперед, скажу, что в разведанные тогда районы мы вернулись очень быстро: возродившийся 1-й полк развернул здесь вскоре активные боевые действия. Пока же из Ругодев-ского леса, расположенного в южной части Судомской возвышенности, мы двинулись сначала к югу, а затем к востоку — к линии фронта.
Казалось бы, ни о каких боях, ни о каких диверсиях нам нельзя уже было даже мечтать. И все-таки факты остаются фактами: в Ленинградском партийном архиве, например, хранится один из документов тех дней — донесение на мое имя командира диверсионной группы А. Ф. Степанова:
«…С 29 на 30 октября 1942 г. мною получено задание от вас группой в составе:
1. Степанов Анатолий Федорович,
2. Смирнов Михаил Иванович,
3. Думский Владимир Степанович,
4. Скородумов Константин Иванович,
5. Гоношенко Степан Лукьянович,
6. Алексеев Селиверст Емельянович,
7. Федоров Иван Григорьевич …уничтожить склад с зерном в селе Михалкино.
29-го я с группой выбыл вечером с места дневки полка…»[65]
Я отлично помню этот день. Группа Степанова вышла на задание, а мы, уже 59 человек, двинулись к шоссе Новоржев — Сущево. Степанов должен был догнать нас в районе деревни Кудиверь.
Мы уходили все дальше и дальше от того места, где наши товарищи должны были вскоре начать бой, и время от времени то один из нас, то другой оглядывался, надеясь увидеть хоть какой-нибудь знак оттуда. И вот далеко на северо-востоке, слева от нас и чуть-чуть сзади, возник отблеск пожара, очень быстро превратившийся в огромное зарево. Мы проходили в это время по возвышенности и могли поэтому отлично видеть полыхание далекого огня, ярким цветком вспыхнувшего в черноте октябрьской ночи. Значит, удалось!..
Но о том, как прошла операция, и о точных ее результатах я узнал, к сожалению, не у деревни Кудиверь, а только в советском тылу: группа догнала нас только за линией фронта.
Сняв часовых, они подожгли склады, а дальше, как это и было намечено, расстреляли из пулеметов и автоматов подразделение гитлеровцев, охранявшее склад. Но потом немцы подтянули силы, организовали поиск, Степанов вынужден был петлять, ушел километров на десять к северу, а когда вывел группу к назначенному для встречи месту, нас там уже не было. Дело в том, что нас обнаружил не то полицейский, не то жандармский отряд, и мы, отстреливаясь (а патронов уже почти не оставалось), отошли на восток, причем раньше назначенного Степанову времени.
Наступил ноябрь. Было холодно, а обувь наша и одежда истрепались до предела. Вообще внешний вид мы имели страшный: оборванные, грязные, заросшие, усталые… Ведь за два месяца по болотам, лесным тропам, по бездорожью и грязи, часто под проливными дождями, по пояс в мокрой траве мы прошли с боями свыше 350 километров. И это — измеряя по карте прямыми отрезками. А ведь мы нередко петляли. И весь путь — с оружием, боеприпасами, вещевыми мешками, словом, в полной боевой выкладке. А у партизана, не имеющего тыла, но зато всегда находящегося в тяжелейших фронтовых условиях, чего только с собой нет! Достаточно сказать, что ни один солдат регулярной армии не таскал, наверное, на себе никогда столько патронов, сколько мы: ведь где их брать, как не в собственном вещмешке!
Помню, вышли мы к лесной речке. Она была неширокая — метров пятнадцать двадцать, но глубокая. С трудом нашли брод. Чтобы не сушить одежду на том берегу, разделись донага. Дальше — все свое снаряжение на голову, и — вперед, в воду. Но какую! Ведь заморозки стали уже обычным явлением. А вода доходила до шеи. Вот тут-то и почувствовали мы, как много на себе несем, привыкнув и почти не замечая тяжести… Оказалось, что за один раз на тот берег всего не перетащить, Ходили в ледяной воде дважды.
А потом была еще одна переправа, только на этот раз нам пришлось строить плот. И бревна для него были заготовлены из поваленных непогодой деревьев не пилами, не топорами — где их было взять! — а финскими ножами.
Многое пережили мы на этом пути: холод и голод (одно время питались почти исключительно подмороженной клюквой, которую находили в болотах), и усталость невероятную, и болезни, и боль потери товарищей, и тоску полной оторванности от своих. Но все-таки полк оставался боевым подразделением! Мы вернулись в советский тыл не изломанными людьми, а просто бесконечно усталыми. И буквально через день-два каждый думал уже о том, как побыстрее добраться до врага, как снова вступить с ним в бой.
Мы вышли к своим 6 ноября. А 13 декабря полк вновь пересек линию фронта, только в обратном направлении. И назывался он уже 1-м отдельным.
ПЕРВЫЙ ОТДЕЛЬНЫЙ
Наш отдых в Валдае был недолгим. Буквально на следующий после нашего возвращения день я был вызван в оперативную группу Ленинградского штаба партизанского движения на Северо-Западном фронте. Группой руководил партийный работник, заместитель заведующего военным отделом обкома ВКП(б) Василий Порфирьевич Гордин. Он подробно рассказал мне о судьбе 2-й партизанской бригады, штаб которой вместе с остатками 3-го и 5-го полков вышел в советский тыл 22 сентября. 2-й полк пересек линию фронта в середине октября. Вырваться из кольца окружения в новые районы помимо нашего полка сумели 4-й — в Пожеревицкий район и часть 5-го — в Дновский район. Подразделения, находящиеся в советском тылу, сейчас переформировываются, и уже скоро пополнившая силы 2-я бригада вновь отправится за линию фронта.
Рассказывал Гордин и о рейде бригады Германа, которая, как и мы, ушла на юг, причем параллельно нашему маршруту, только немного западнее. Узнал я и о судьбе 1-й особой бригады, 4-й бригады и других партизанских подразделений. Все они находились в это время в трудных условиях и не могли пока твердо закрепиться в назначенных Ленинградским партизанским штабом районах. Обстановка, таким образом, была чрезвычайно сложной.
Слушая Гордина, я ни минуты не сомневался в дальнейшей судьбе своего полка. Мне казалось, что после пополнения (правильнее, конечно, было бы называть это формированием нового полка, — слишком мало нас вернулось) нам предложат выехать в деревню Марево на соединение со своей бригадой, находившейся сейчас там. А поскольку район действия 2-й ЛПБ оставался прежним, я был твердо уверен в том, что вскоре вновь окажусь в Партизанском крае. Однако на этот раз ошибся.
Когда речь зашла о судьбе полка, Василий Порфирьевич неожиданно для меня сказал:
— Ленинградский штаб предполагает создать на базе твоего полка новую бригаду. Как ты к этому относишься?
Честно сказать, такой поворот дела был неожиданным. Создавать бригаду на базе нормального полка — это куда ни шло, но ведь наш полк нормальным мог назвать разве что очень легкомысленный человек: после того как раненые и больные оказались в госпиталях, в строю остался, по сути дела, один штаб. При таком положении хотя бы полк-то возродить — и то хорошо, а тут бригада… С другой стороны, я понимал, конечно, относительность названий: выше были приведены некоторые цифры, характеризующие численность бригад того времени, она ведь зачастую была меньшей, чем численность нашего полка. И такое положение, кстати, было связано не только с боями за Партизанский край, в ходе которых мы несли очень большие потери (бригада Германа, например, потеряла тогда свыше четверти своего состава). В более поздние времена бригады тоже имели иногда катастрофически малую численность: 1-я особая бригада, например, весной 1943 года насчитывала в своих рядах лишь 50 человек.[66] Так что само название «бригада» в этом плане ни о чем вроде бы не говорит: вряд ли и полк будет сформирован меньшей численностью. Остается единственное самостоятельность действий.
65
ЛПА, ф. 0-116, оп. 1, д. 1450, л. 17.
66
См.: Петров Ю. П, Партизанское движение в Ленинградской области, с. 258, 260.