Джура

— Колос пшеницы? Мы не знаем колосьев. Мы скотоводы, — отвечали ему старики, — а воды и земли кругом много. Мы вольные горцы вольных гор и не нуждаемся в защите. Мы никому не платим зякет и платить не будем. Мы не знаем Худояр-хана. Кто это — бог? Пришелец с любопытством разглядывал камень, а потом спросил Искандера:

— Где нашел ты этот камень?

Не получив ответа, пришелец приподнялся на здоровой руке. Он снова начал кричать и грозить гневом эмира.

— Замолчи! — сказал ему тогда глава рода. — Жаль, что снег не засыпал твой рот! Твои слова — слова дурного человека. А дурному человеку никто не должен делать ничего хорошего. Ты умрешь сейчас и не успеешь наслать беду на наши головы. Мы не знаем и знать не хотим Худояр-хана. Мы — вольные люди гор, уясни себе это, человек с языком змеи. Помолись перед смертью…

В ответ на это пришелец громко сказал, пытливо вглядываясь в лица окружающих:

— Люби свою веру, но не осуждай другие!

Мужчины ничего не ответили.

Трижды пришелец повторял эти слова и не получил желаемого ответа. Значит, люди, окружавшие его, не знали этот исмаилитский пароль. И тогда пришелец сказал так:

— Я — посланец живого бога на земле и посвящу вас в великие тайны мира. Знайте: я послан к вам по воле Исмаила и Алия, истинных пророков аллаха. Все, что я говорил вам о Худояр-хане — да будет проклято его имя! — пустые слова. Я испытывал вас, ибо наша вера тайная и своих мы узнаём только по секретным словам. Мы все — большая сила. Мы направляем пути народов, помогаем своим и уничтожаем тех, кто мешает нам. Остерегайтесь же поднять руку на посланного живым богом. Не спешите убить меня, пока я не передам вам истинное учение, а потом поступайте так, как подскажет вам ваша совесть.

Пришельца оставили жить. В часы, когда он бодрствовал, все старики приходили слушать его, хотя и трудно было понять его речь. Ночью, в часы беспамятства, он метался, выкрикивая непонятные слова. Идыге, глава рода, сидел у его изголовья и, склонившись к губам, слушал…

Когда наконец к пришельцу вернулся здоровый сон и аппетит, Идыге увел Искандера в свою кибитку:

— Ты принес в кишлак этого человека. Ты смутил его дух огнем красных камней. Долгие ночи я подслушивал правдивый шепот его души. Это очень плохой человек. Завяжи ему рот и руки, унеси, откуда принес, и убей.

Искандер повиновался. Там, возле скал, он не торопился с убийством и терпеливо слушал сбивчивую речь пришельца. За свою смерть пришелец грозил ужасным отмщением, которое придет от Ага-хана из Бомбея. Много непонятных слов сказал тогда пришелец. Из его холодеющего кулака Искандер вынул треугольный предмет. Он никому не показал его, решив, что это чудодейственный талисман… Шли годы. Искандер никогда не расставался с амулетом, а когда сам стал аксакалом, то перестал его прятать от людских глаз. Амулеты против дурного глаза, против болезней, против козней злых духов носили все — мужчины, женщины, дети. Но именно на этот самый амулет вдруг обратил внимание Тагай, проводник купца. Что мог ответить Искандер на его вопрос? Пристально глядя на старика, Тагай сказал памятные старику слова: «Люби свою веру, но не осуждай другие». Старик был потрясен, но на просьбу подарить талисман ответил отказом. Ночью Тагай даже пытался выкрасть его, но старик спал чутко.

Аксакал хорошо запомнил слова Тагая:

— Хозяин придет за талисманом из-за гор. Лучше отдай. Беда будет.

— Какая беда? — спросил тогда аксакал.

— Большая кровь.

Все удачи в своих делах аксакал приписывал талисману и не хотел расстаться с ним. Тагай уехал рассерженный, осыпая старика проклятиями и угрозами. С тех пор прошло три года. Искандер все ждал. И вдруг сегодня на склонах северных гор, откуда нет пути, появились неизвестные люди. Их-то появление и заставило старика прервать еду, влезть на крышу и ещё раз вспомнить далекое прошлое. «Кто же они, эти неизвестные люди, и откуда? — думал аксакал, вспоминая слова Тагая о „большой крови“. — Куда идут? Что им нужно?»

Днем он послал Джуру, юного, но смелого охотника, выследить неизвестных людей. Теперь старик ждал его возвращения и думал. Никто не пойдет в зимнее бездорожье в эти страшные горы. Видимо, эти люди имели какую-то цель, но какую? Звезды потускнели и почти исчезли за черным пологом неба. Из-за граней висячего ледника, как из огромного бриллианта, брызнули потоки радужных искр: всходила луна. Черные тени поползли из ущелья.

Издалека донеслись выстрелы. Волкодавы прыгнули с крыши в темноту и с лаем помчались вперед, навстречу неведомому врагу. Радужные вершины затуманились. Над ними взвилась снежная пыль, сваливаясь клубами вниз. Раздался мощный гул. Он ширился, рос, давил и потрясал: громадная лавина сорвалась с горы. Кибитка, на которой сидел аксакал, затряслась. Старик Искандер задрожал. Он хотел крикнуть и убежать, но от страха отнялись ноги, не было сил вздохнуть, будто его окунули в ледяную воду. Порыв ветра ударил аксакала, сорвал с головы лисью шапку. Снежная пыль бешено металась в воздухе, заволакивая все белой пеленой.

Когда грохот обвала затих, из кибитки через дымоход донесся визг перепуганных женщин и лай собак.

— Замолчите! — гневно крикнул аксакал, приходя в себя, и натянул на уши шапку.

Но долго ещё снизу доносился приглушенный шум взволнованных обитателей кишлака. Женщины голосили и стонали. Они вспоминали трех мужчин, трех последних кормильцев кишлака, погибших этой осенью под обвалом. В крайней кибитке плакала Айше. Она была уверена, что её сын Джура погиб под обвалом. Она рвала на себе одежду и приговаривала:

— Мой Джура подобен батырскому сыну: если не буду петь, будет болеть его сердце. Сын мой, что же я сделаю? Если не помяну сына, будет болеть у него сердце… Ох, сын мой, Джура, что же я сделаю?… Что, если… Аксакал глубоко вздыхал и вглядывался в знакомые очертания гор. Теперь его тревожила мысль, что Джура мог погибнуть под снежной лавиной. А Кучак? Да разве он мужчина? Ведь если Кучака даже ночью ударить по шее, то и тогда он не рассердится. Еще десять лет назад аксакал сам охотился в горах, добывал золото, рубины и продавал их купцу. Однако вот уже тридцать два зуба выпали у аксакала, отвисающую нижнюю челюсть пришлось подвязывать лентой из конского волоса и шелка…

Много горестных дум передумал Искандер, пока луна поднималась на небе.

Неожиданно Бабу, черная охотничья собака Джуры, вспрыгнула старику на колени и лизнула его в нос. Искандер испуганно вскочил и замахнулся на нее, но она завиляла хвостом. Значит, Джура был жив.

Издали послышалась песня. И вскоре Джура опустился на корточки возле аксакала. Это был рослый юноша с орлиным носом и быстрыми глазами. Он оборвал песню, едва завидев аксакала: не подобает серьезному мужчине петь, как мальчишке. Они вместе спустились в кибитку. Там Айше печально сидела у костра. Она радостно вскрикнула, увидев сына.

— Рассказывай! — задыхаясь от волнения, прошамкал Искандер, схватив Джуру за халат.

— Обычай нарушаешь, — ответил Джура, прищурив глаза. — Напои чаем, потом спрашивай.

После каждой пиалы,[5] которую выпивал Джура, аксакал нетерпеливо повторял:

— Что за люди? Куда шли?

— Напои сначала, а потом расспрашивай, — отвечал Джура и подставлял пустую пиалу.

Искандер кряхтел от нетерпения, но наливал. Джура пил медленно, маленькими глотками, стараясь продлить удовольствие. У стены жался дядя Джуры, Кучак, и следил за ним голодными глазами. И ему Джура поднес чаю. Пусть не думают, что он жадный. Наконец, напившись вдоволь зеленого, драгоценного здесь чаю, хранимого аксакалом для больших праздников, Джура вытер рот. У аксакала от волнения слезились глаза. Он ждал ответа. — А теперь накорми меня мясом, я очень проголодался! — неожиданно сказал Джура.

Аксакал даже застонал от злости, но делать было нечего — он хорошо знал упрямого и своевольного Джуру. Старик достал кусок мяса из запаса, хранившегося у него в кибитке, и дал женщинам сварить.

5

Пиала — полукруглая чашка без ручки, употребляемая в Средней Азии для питья чая.