Кратер Эршота

Верёвка лопнула. Её конец хлестнул по воздуху. Цепочка людей развалилась В следующее мгновение Петя уже летел, валился куда-то в темноту ночи в массе липкого снега, в вое ветра. Теряя сознание, он чувствовал, что погружается в какое-то вязкое месиво. И все пропало…

Но где же Туй?

Собака до поры до времени смирно лежала в спальном мешке Бориса, угревшись около его ног. Когда Борис стал привязываться, это почему-то не понравилось Тую. Он высунул голову и одним прыжком вылетел из мешка. Никто не заметил, как собака тут же пропала в темноте, подхваченная ветром. Туй оказался первой жертвой бури. Он, как пушистый шар, полетел по склону и сразу исчез в чёрном зеве пропасти.

Как ни глубоко засыпало его снегом, для умной собаки было не ново выбираться из такого положения. Энергично работая лапами и мордой, Туй быстро разрыл снег и очутился на поверхности. Где-то в вышине ещё выл ветер, но сюда, вниз, долетали только редкие порывы. Зато снег сыпался вниз сплошной стеной. Снежинки и слипшиеся комья снега валились вниз бесшумной лавиной. Туй побежал в одно, в другое место, проваливаясь в рыхлом снегу. Ни одного знакомого запаха, все куда-то исчезли. Он жалобно завыл, прислушался, полаял. Ответа нет. Тогда собака решила ждать. Она повертелась, повертелась, улеглась на снегу, и уже через минуту её закрыло тёплым снежным одеялом.

Буря бушевала ещё долго. Ветер гнал тучи снега, каменную пыль, мелкие осколки скал.

Но всему приходит конец. К утру, когда на востоке чуть-чуть забрезжил рассвет, сразу наступила такая тишина, словно природе стало стыдно и она решила искупить этой тишиной своё ночное буйство.

Туй спал под снегом недолго. Энергично работая лапами и мордой, он быстро разрыл сугроб. Где-то в вышине ещё шумел ветер, но сюда, вниз, долетали только редкие стихающие порывы.

Внезапная потеря хозяина и одиночество сильно тяготили собаку. Она стала бродить в темноте; изредка полаивая и повизгивая. Внезапно влажного носа собаки коснулся слабый, но знакомый запах. Туй принюхался и вдруг с бешеной энергией кинулся разгребать сугробы снега.

Северные собаки умеют за пять минут вырыть глубокую яму даже в обледеневшем снегу. Так они делают, когда охотятся за мышами. А тут дело шло о самом значительном в жизни четвероногого — о друзьях. Можете представить себе, с какой энергией Туй раскидывал снег, как он визжал от нетерпения. И чем дальше, тем радостнее становился его голос.

Ещё, ещё усилие… Из-под снега показался меховой мешок, какие-то верёвки. И вот уже слышен приглушённый, тихий и жалобный визг полузадушенной Кавы. Совсем рядом показалось тёплое и мокрое от снега лицо Пети. Туй лизнул его раз, другой. Веки мальчика вздрогнули, он открыл глаза:

— Где я?

Никто ему не ответил. Над ним вертелась мохнатая морда, и прямо в упор он увидел глаза Туя, полные преданности и немой мольбы о ласке.

— Туй, это ты? Ох!.. — застонал мальчик. Левую руку прорезала жгучая боль, и в памяти отчётливо всплыли все события ужасной ночи. — Но где же остальные?

В ногах, запутавшись в спальном мешке, все энергичнее ворочалась Кава. Вот она высунула морду и, перебирая передними лапами, быстро выползла, встряхнулась и весело завиляла хвостом. Её встретил радостный лай Туя.

— Ищи, Туй! Кава, ищи!.. — приказал мальчик. Собаки зарылись в снег. В двух метрах от Пети, под снегом, они нашли Любимова.

Быстро очнувшись, опытный проводник сразу сообразил, что остался жив только благодаря тому, что упал на рыхлую снеговую подушку.

— Петя! Жив? Ранен? Остальные где?

— Я только что вылез… Меня Туй вытащил. Никого больше не вижу. Рука вот что-то…

— Покажи! — Любимов осторожно снял с Пети полушубок и осмотрел руку. — Ну да, вывих.

Раз!.. Петя вскрикнул.

— Э!.. Поздно кричать! Все! Вывих был, голубчик. Был, да сплыл. В таких-то делах мы и без врача обойдёмся. Завтра будешь здоров. А теперь одевайся и за дело… Туй! Кава! Искать…

Собаки забегали по снегу, роясь мордами в белом пуху. Стоп! Вот Туй остановился метрах в двадцати и залаял. Здесь!..

Три руки и восемь лап подняли вихрь снега. Полметра, метр… Есть! Вот они! Тревожно забились сердца у мальчика и у Николая Никаноровича, когда одного за другим выволокли из-под снега Орочко, Ускова, Хватай-Муху и Бориса. Все они были без сознания. Любимов не терял ни секунды, расстёгивал мешки, освобождал людей и тревожно вглядывался в бледные лица. Живы ли?..

— Быстро, Петя, костёр! Нужна тёплая вода, чай…

Пока Любимов растирал и приводил спасённых в чувство, Петя сложил костёр. Кора, щепки, ровные тонкие поленца — все нашлось в мешке у предусмотрительного проводника. Петя набрал в котелок снегу, сложил из камней очаг и поставил посуду на огонь.

Первым пришёл в себя Хватай-Муха. Он вздохнул, удивлённо заморгал глазами, нахмурился — видно, вспоминая минуты падения, и вдруг заплакал.

— Живеньки!.. А где же хлопчики?..

Затем он встал сперва на колени, потом поднялся на ноги, высморкался и, опустившись опять на четвереньки, так как, видно, не надеялся ещё на свои ноги, подполз к Орочко, который неподвижно лежал на своём мешке. Отбросив полушубок в сторону, Лука Лукич быстро к ловко стал приводить агронома в чувство. Бориса, почему-то особенно сильно застывшего, энергично растёрли. Он глубоко задышал, открыл глаза и долго лежал на спине, молча и удивлённо вглядываясь в посеревшее утреннее небо. Скоро очнулся Орочко. Ему пришлось перевязать бок, так как он сильно ушибся при падении. Агронома подтащили к костру на спальном мешке, как на салазках.

Усков лежал насупившись и не спускал глаз с грозной, нависшей над ними стены. Верхний край её все ещё терялся высоко в тумане. Значит, они на дне пропасти… Ну что ж, это ещё не так страшно. Главное, все живы. Но цела ли рация?

Он потянулся к своему мешку, вытащил тяжёлый передатчик, открыл его и ахнул: все лампы побиты, детали исковерканы.

— Лучше бы я сам! — с сердцем сказал он.

— Не беспокойся, Василий Михайлович, — сказал Любимов, — что-нибудь придумаем. Правда, маленько ошиблись, но ничего. Петя руку вывихнул, но я уже вправил, завтра будет как новая. Вот только Александр Алексеевич… Но надо думать, тоже оправится. В общем, скажу: легко отделались. Ведь с какой высоты сиганули? Если бы не сугроб, не собрать бы нам костей…

— Який чай заварить, плиточный, чи той?.. — будничным голосом, словно он находился в столовой геологического посёлка, спросил вдруг Лука Лукич, выгребая какие-то свёртки из своего бездонного мешка.

И это всех как-то успокоило.

— Выходит, Эршот не имеет вершины? Редкостное явление, когда на вершине высокой горы — пропасть. Гм. Пропасть?!. Просто необъяснимо. Интересно знать, какова ширина этого ущелья? А может быть, это просто уступ на крутом спуске?

Так вслух размышлял Усков, когда все пили чай, сидя у костра Рассвело. Но в ущелье воздух был неподвижен и насыщен таким густым туманом, что в двадцати метрах ничего не было видно. Тишина, неизвестность и непроницаемый туман придавали ущелью особую таинственность.

— Если бы не сугроб, — тихо продолжал разговор Любимов, — то нас всех пришлось бы собирать кусками и склеивать… Мы свалились с высоты в два приёма, двумя группами. Верёвка не выдержала…

— Вот вам и «новый маршрут», друзья! — сказал Усков и оглядел товарищей. — А все я… Виноват. Серьёзно виноват… В таких случаях риск никогда не оправдывается. Это хорошо, что обошлось так. Могло быть и хуже…

Усков помолчал, оглядел товарищей.

— Но что же это мы сидим? — продолжал он. — Время-то ведь дорого. Надо действовать. Надо скорее выбираться отсюда. Как вы себя чувствуете, Александр Алексеевич?

— Попробую встать…

С помощью товарищей агроном поднялся на ноги и насильно улыбнулся:

— Живём…

Но он мгновенно охнул и схватился за бок. Ушиб был серьёзнее, чем казалось.

— Ложитесь, ложитесь, Александр Алексеевич. Отдыхайте пока. Вот здесь… Кажется, уютное местечко, — приговаривал Усков, укладывая агронома на спальные мешки возле догорающего костра. — А мы с вами, товарищи, всё-таки пойдём в разведку. Здесь останется Лука Лукич. Николай Никанорович с Петей напра-вятся вправо, мы с Борисом — влево, вдоль стены. Посмотрим, что за чудо природы стало на нашем пути.