Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 10 из 10

— У тебя есть? Дай мне немного…

Я высыпал обе розовые таблетки на ладонь.

— Горькое, — поморщилась Акеми, первой проглотив таблетку.

Ну и что это такое? Я, например, ничего не чувствую… — объявила Акеми, оказавшись в потоке электрического света. Мы как раз вошли в одно кафе, покинув венгерский ресторан. Несколько будоражащая обстановка этого места чем-то напоминала восточное побережье Соединенных Штатов, неоновые огни разделили лицо Акеми на две части — зеленую и розовую.

— Я тоже ничего. Никакого эффекта.

Мне в конце концов удалось снять номер с большой кроватью, после того как я обзвонил практически все city hotels в Токио. Я еще подумал тогда, что гораздо предпочтительнее находиться в нейтральной обстановке.

— «Открыть свое сердце» — что это значит?

Я пожал плечами:

— Понятия не имею, я сам это в первый раз принимаю.

— Миясита! Может, тебя надули?

— Гм! Очень даже может быть, — сказал я. залпом осушив свой стакан виски «on the rocks», и выражение, появившееся у меня на лице, должно быть, можно было принять за удовлетворение.

«Если только оно не действует на нормальных людей, а может, доза оказалась недостаточной?» — размышлял я про себя, когда Акеми вдруг спросила, нахмурившись:

— Ты не находишь, что здесь слишком шумно? Я никак не могу сосредоточиться.

Я попросил счет у официанта, который как раз подошел справиться, не хотим ли мы чего-нибудь еще.

— Слушай, может, пойдем уже в отель?





Каков был механизм сексуального желания? Я не чувствовал ничего особенного, кроме своего тела, отягощенного смешавшимися у меня в желудке венгерским вином, шнапсом и виски, и пребывал в состоянии какого-то оцепенения, которое, казалось, рассеивало мое разочарование оттого, что я не ощущал никакого особого возбуждения. Внутри у меня как будто разворачивалась пустота, вытесняя весь поглощенный за этот вечер алкоголь. Я понял, что понемногу трезвею. Может, это перспектива переспать с Акеми после перерыва в восемь месяцев меня расхолодила? В баре были в основном молодые парочки лет по двадцать. Возраст их можно было определить главным образом по коже, гладкой и упругой. Они болтали без умолку и с удовлетворением поглощали отвратительную смесь картофеля фри и размороженного мяса. Я чувствовал, что Акеми все больше напрягается.

— Пойдем отсюда, а?

Зачем мы вообще завернули в этот бар? Наверное, принятый наркотик и ближайшая перспектива оказаться в отеле возбудили нас настолько, что мы потянулись на первые неоновые огни и взрывы смеха, доносившиеся оттуда. Лучше было бы выбрать место потише, какой-нибудь бар в районе Акасаки, где я забронировал номер.

— Тебе, кажется, не слишком охота оказаться со мной наедине, так? Что же это такое? Мы уже готовы были поссориться, а никакого физического или психического действия наркотика все еще не наблюдалось. Я взглянул на часы: прошло уже сорок минут с тех пор, как мы приняли по таблетке. Лекарство от желудка уже начало бы действовать, средство от простуды уже вызвало бы некоторую сонливость. «Радуга в вашем сердце», — объявил тогда Поросенок. Радуга? Я не видел никакой радуги ни на затылке Акеми Йокоты, ни на стенах кафе, а может, она была столь же неразличима, как и мое опьянение? Молодежь принялась орать хором какую-то популярную песню, и голоса их усиливались громкоговорителями. Слова этой песни были явно не из литературного японского. Разгоряченные и пьяные посетители бара дергались под музыку, с лицами, пунцовыми от выпитого саке и проглоченной картошки с дешевым мясом, отсвечивая зала-ченными прядями черных волос, на которых отражались вспышки огней музыкального проигрывателя пятидесятых годов. Мне показалось, что пульс у меня участился, но это, несомненно, было связано со страхом перед неминуемо приближающимися упреками этой тридцатилетней женщины, моей спутницы. У Акеми на бедре был шрам, напоминающий пятно от красных чернил на промокашке.

— У тебя такое лицо… можно подумать, ты уже жалеешь, что грохнул столько денег, и все. что я тебе только что рассказала… тебе ведь просто смешно, а?

Положение ухудшалось. Акеми, которой, конечно же, очень хотелось упрекнуть меня за восемь месяцев моего отсутствия, находилась на грани истерики. Истерика! Слово показалось мне старомодным. Я чувствовал, что Акеми, переполняемая той самой энергией, которая рождается от безысходности, готова наброситься на меня с совершенно абсурдными обвинениями, наговорить неизвестно чего. Я не знал, как быть: она непременно накинулась бы на меня, если бы я продолжал молчать, но ответь я — это могло бы разозлить ее вдвойне. И первое и второе заранее утомляло меня. Конечно, лучше было промолчать в ответ на необоснованные обвинения, но дело в том, что я молчал уже довольно долго. Это пятно, след от шрама, величиной с монету в пятьсот иен, осталось от ожога лазером на месте родимого пятна. Я живо представил себе ситуацию: родимое пятно, приподнятое двумя длинными волосками, затем запах паленой свинины в момент облучения и наконец красное пятно. Я знал, что, раздевая ее, я не удержусь и спрошу, сколько мужчин у нее было за это время, и мне стало дурно. Всем, кто спал с ней до меня, нравилось это родимое пятно с двумя волосками, а те, кто будет после, вряд ли обратят внимание на этот оставшийся красноватый шрам; я один знал всю историю.

— Ну все, я ухожу!

Акеми поднялась, прошла к выходу, проталкиваясь сквозь толпу посетителей, которые все до одного были моложе ее лет на десять. У двери она обернулась ко мне, как бы говоря: «Так ты идешь или нет?» Я почувствовал, как на меня обратились взгляды раскрасневшихся студентов, в большинстве своем довольно пьяных. «Что за тип, не может послать подальше эту невзрачную дамочку». — казалось, говорили они. У официанта были лисьи глаза, и взгляд его пронзила ярость: не дав ему договорить, что с меня всего две тысячи восемьсот семьдесят одна иена, я сунул ему три тысячных банкноты и кинулся вслед за Акеми. Когда я выбрался наконец на улицу, Акеми стояла у края тротуара и ловила такси.

— Я… — прошептала она в такси, которое везло нас по району Иоцутани, — я никчемная, пустая… не только сейчас, с тобой, я всегда была такой, с самого рождения. Когда-то… видишь ли… я тебе уже говорила, что я из города, который стоит на берегу океана? Когда-то, не знаю точно, когда, за нашим домом по краю холма тянулись мандариновые поля. От них доносился невероятный, изумительный запах, и в этом аромате расцветали каны, я… я… я все время говорила себе, что я пустая, глядя на океан, но почему? Почему? Почему?

Зрачки ее настолько расширились, что я не мог уже различить даже радужную оболочку. Глядя на нее, я вдруг вспомнил годы своей учебы в коллеже, курс пластических искусств, тот день, когда я чуть было не разрыдался, увидев впервые «Весну» Боттичелли. Сейчас я чувствовал то же самое. Огромная симпатия, столь резкая и пронзительная, что я уже готов был закрыть руками лицо, дрожал и стучал зубами. «Что-то произошло», — понял я, отводя взгляд от лица Акеми, пораженный и возбужденный до предела. Я попытался сконцентрировать внимание на городском пейзаже, разворачивавшемся за стеклами такси. Вдалеке я заметил наш отель. В каких-то окнах горел снег, в других уже погасили, все вместе было похоже на мозаику, приветствовавшую нас.

— Смотри, — сказал я Акеми, — смотри, как нас встречают!

Таксист взглянул на меня в зеркало заднего вида. Я улыбнулся ему. Он мне не ответил. Между тем я знал, что ему хочется улыбнуться, но по правилам этого, вероятно, делать было нельзя, если только он не решил вообще никогда в жизни не улыбаться после какого-нибудь несчастья с одним из его близких.

Я улыбнулся также и всему персоналу, выстроившемуся в приемной, пока заполнял карточку посетителя; дрожь в пальцах мешала мне четко написать мое имя и адрес. Переполняемый чувством глубокой признательности, я улыбнулся и основателю этого отеля, чей портрет висел над стойкой. Пока я бился над карточкой, Акеми держала за руку мальчика какой-то американской пары, которого она остановила, когда он бежал через холл. Она высыпала содержимое своей сумочки на пол и тщетно пыталась отыскать в этой куче что-то, что она хотела ему подарить. Кошелек с изображением Снуппи, тюбик губной помады, какие-то стеклянные флакончики. В лифт мы вошли вместе с какой-то пожилой четой, которые вежливо отказались от моего предложения поднести им чемодан. «Откуда вы? У Мексики колоссальный внешний долг, не правда ли? Ресторан в этом отеле очень дорогой, вам лучше пообедать завтра в „Макдоналдсе“!» Они вышли раньше нас.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.