Страница 127 из 137
Но не так легко увеличиваются запасы пищи. Земля имеет свои пределы. Когда все плодородные участки уже заняты и обрабатываются, увеличения средств пропитания можно ждать лишь от улучшения способов обработки и от технических усовершенствований. Эти улучшения, однако, не могут производиться с непроходящим успехом; напротив, в то время как народонаселение будет все увеличиваться и увеличиваться, в увеличении средств пропитания будет обнаруживаться некоторая заминка.
По Мальтусу, население растет в геометрической прогрессии, тогда как пища в лучшем случае — только в арифметической. Отсюда он заключает, что для благоденствия рода человеческого, для сохранения равновесия между народонаселением и необходимыми средствами пропитания нужно, чтобы естественное размножение людей встречало всегда известные препятствия и задержки.
Существующие препятствия Мальтус разделяет на две категории: препятствия предупредительные и разрушительные. Первые вытекают из способности людей взвешивать свои поступки и управлять своими инстинктами. Забота о пропитании удерживает многих от слишком раннего вступления в брак. Такого рода воздержание Мальтус называет нравственным, — если только оно не приводит к разврату. Подобное предупредительное препятствие Мальтус считает похвальными коррективами к закону народонаселения, но, к сожалению, не настолько сильным, чтобы сделать излишним действие препятствий разрушительных. «Разрушительные препятствия, — говорит он, — весьма разнообразны; сюда относятся все явления, проистекающие из порока или страданий и сокращающие продолжительность человеческой жизни. Под эту рубрику можно подвести все вредные для здоровья занятия, тяжелый труд, влияние дурного времени года, крайнюю бедность, даваемое детям дурное пропитание, жизнь в больших городах, излишества всякого рода; затем идут вереницей повальные болезни и эпидемии, войны, чума и голод».
В качестве выводов из первых двух глав своего «Опыта…» Мальтус устанавливает три следующих основных положения, которые можно считать краеугольными камнями всего его учения:
1. Народонаселение строго ограничено средствами существования.
2. Народонаселение всегда увеличивается, когда увеличиваются средства существования, если только оно не будет остановлено какой-нибудь могущественной встречной причиной.
3. Все препятствия, которые, ограничивая силу размножения, держат население на уровне средств существования, сводятся, в конце концов, к нравственному воздержанию, пороку и несчастьям.
Если сравнить эти тезисы с основными положениями господствовавшей в XVIII веке доктрины, то сразу видна вся резкость переворота, произведенного Мальтусом в положении вопроса о народонаселении. Побольше людей, а средства пропитания найдутся, — говорили до Мальтуса; побольше средств пропитания, а люди явятся, — говорит Мальтус — и за ним то же стали повторять почти все ученые XIX столетия. Из таких столь различных теоретических положений вытекает и разное отношение к государственной политике: пусть государство поощряет народонаселение, — требовали в XVIII веке; все этого рода поощрения бесполезны и даже вредны, — скажет нам Мальтус. Таким образом, вопрос о народонаселении изымается Мальтусом из сферы государственного воздействия, из сферы политики и делается впервые объектом строго научного исследования. Рост народонаселения перестает быть чем-то более или менее случайным, подверженным всем превратностям политической жизни. Он признается отныне явлением закономерным и находящимся в строгой зависимости от природы и материальных условий. Исследование причин заступает место бесплодных экспериментов над неизбежными следствиями. Наука вступает в свои права, и в книге Мальтуса уже чувствуется веяние XIX века…
Неудивительно, что в мире профессиональных ученых и государственных людей новая смелая доктрина произвела сначала впечатление динамитного взрыва, а для всего общества явилась откровением по такому вопросу, о котором простым языком и в совершенно доступной форме еще никто не говорил с непосвященными.
ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ГУМБОЛЬДТА
Основные понятия грамматики окончательно сформировались в Александрии. «Синтаксис» Аполлония Дискола (II век) и грамматика Дионисия Фракийского считались образцовыми. Греческие грамматики позднеантичного и византийского времени в основном сочинялись на их основе.
Идеи александрийцев достаточно быстро проникли и в Рим. В I веке до нашей эры там появляется первый крупный грамматист Марк Теренций Варрон (116—27 годы до нашей эры).
Варрон и другие римские ученые достаточно легко и лишь с минимальными изменениями приспособили греческие схемы описания к латинскому языку. Окончательно античная традиция была зафиксирована в двух позднеантичных латинских грамматиках: грамматике Доната (III–IV века) и многотомной грамматике Присциана (первая половина VI века). На протяжении всего Средневековья две грамматики служили образцами.
Как отмечает В.М. Алпатов: «После распада Римской империи европейская традиция окончательно распалась на два варианта: восточный, греческий, и западный, латинский, которые уже развивались вне всякой связи друг с другом. В течение нескольких веков средневековая лингвистика как на Востоке, так и на Западе мало внесла нового в науку о языке. Новый этап развития западноевропейской лингвистики начался с появлением в ХН-ХШ веках философских грамматик, стремившихся не описывать, а объяснять те или иные языковые явления. Сложилась школа модистов, работавшая с начала XIII века по начало XIV века; самый знаменитый из модистов — Томас Эрфуртский, написавший свой труд в первом десятилетии XIV века. Модисты интересовались не столько фактами латинского языка (где они в основном следовали Присциану), сколько общими свойствами языка и его отношениями к внешнему миру и к миру мыслей. Модисты впервые пытались установить связь между грамматическими категориями языка и глубинными свойствами вещей. Модисты внесли также вклад в изучение синтаксиса, недостаточно разработанного в античной науке…
…После Томаса Эрфуртского в течение примерно двух столетий теоретический подход к языку не получил значительного развития. Однако именно в это время шло постепенное становление нового взгляда на языки, который в конечном итоге выделил европейскую лингвистическую традицию из всех остальных. Появилась идея о множественности языков и о возможности их сопоставления».
В XVI веке после некоторого перерыва теория языка вновь начинает развиваться. Так французский ученый Пьер де ла Раме (Рамус) (1515–1672) завершил создание понятийного аппарата и терминологии синтаксиса, начатое ранее модистами. Надо отметить, что именно ему принадлежит дожившая до наших дней система членов предложения. Испанец Ф. Санчес (Санкциус) (1550–1610) в конце шестнадцатого столетия создает теоретическую грамматику, написанную еще на латыни, но уже учитывающую материал различных языков. У Санчеса впервые появляются и некоторые идеи, потом отразившиеся в грамматике Пор-Рояля.
Языкознание XVII века в основном шло в области теории двумя путями: дедуктивным и индуктивным. Самым известным и популярным образцом индуктивного подхода, связанного с попыткой выявить общие свойства реально существующих языков, стала так называемая грамматика Пор-Рояля. Она была впервые издана в 1660 году. Характерно, что имена ее авторов Антуана Арно (1612–1694) и Клода Лансло (1615–1695) не были указаны.
Как пишут авторы, стимулом к ее написанию послужил «путь поиска разумных объяснений многих явлений, либо общих для всех языков, либо присущих лишь некоторым из них».
Авторы грамматики исходили из существования общей логической основы языков, от которой конкретные языки отклоняются в той или иной степени. От модистов авторы «Грамматики Пор-Рояля» отличались не столько самой идеей основы языков, сколько пониманием того, что собой эта основа представляет.
В течение XVIII века продолжали составляться и общие рациональные грамматики в духе «Грамматики Пор-Рояля». Однако такие грамматики не содержали особо новых идей.