Страница 27 из 27
– Тараха!!! – безо всякого предупреждения раздался у него над ухом чей-то ликующий вопль. Тарас вздрогнул и обернулся, едва не выронив сумку.
Оказывается, из мойки как раз выкатился сверкающе-чёрный мерседесовский джип. Красавец «G», метко прозванный журналистами «настоящим полковником», тихо подкрался к Тарасу сзади и теперь ехал рядом со скоростью пешехода, а из кабины, расплываясь в широченной улыбке, высовывался… Игорёшка Сморчков. Некогда учившийся в той же школе на Маяковского. В параллельном классе.
– Сморчок, – только и выговорил Тарас. И ничего более не добавил, ибо утратить дар речи было в самом деле простительно. Тихоня и маменькин сынок Игорёшка был теперь чуть не наголо стрижен, при дорогой кожаной куртке, при золотой цепи на шее и увесистой, искрившейся алмазной крошкой «гайке» на пальце. Не говоря уж про то, что восседал он за рулём наикрутейшего агрегата, какой только Тарас был способен вообразить. В перемену, происшедшую с зубрилой-очкариком, лучшим учеником выпуска, по слабости здоровья вечно освобождённым от физкультуры, было бы невозможно поверить. Если бы Тарас не сподобился узреть эту перемену собственными глазами…
Даже очки у Сморчка ныне отсутствовали – наверное, поменял на контактные линзы. Лишь улыбка осталась такая же щербатая и такая же шкодливая, как, когда-то. Однокашник широко распахнул перед Тарасом двери.
– Закидывай нищало,[26] братан… Куда сквозишь?
Подвиг чиновника
Утром иногда посмотришь в зеркало, и хочется бежать от собственного отражения: всё не так, и жизнь неправильно прожита, и впереди ничего хорошего не ожидает. Но порой наступает счастливый день, когда кажется, что отражение весело подмигивает тебе: и ты, дурёха, сомневалась! Да всё у тебя очень даже неплохо! А будет и ещё лучше!..
У Даши нынешний день был именно из таких. Почему-то она даже проснулась с ощущением восторга и неминуемого успеха. Вроде бы не совсем понятно после сокрушительной и обидной неудачи в Мариинском дворце, но у Даши так когда-то бывало перед экзаменами. То задыхалась от ужаса, то, наоборот, впадала в необъяснимую эйфорию… Когда зазвонил будильник, она сразу вспомнила о походе в Смольный, назначенном на сегодня, открыла глаза и увидела, что в окне улыбается солнце.
Собираясь, она вытащила любимый костюмчик, соединявший строгость пиджачка с некоторым легкомыслием мини-юбки. Последний раз она надевала его несколько месяцев назад – на защиту кандидатской по философии. Потом они отдыхали друг от друга. Вчера Даша примерила его даже с некоторым испугом, потому что костюмчик был хорош только на очень стройной фигурке; может быть, она отощала от волнения перед защитой, а теперь?.. Уф-ф!.. Как ни странно, она умудрилась не растолстеть, и костюмчик на ней был по-прежнему очень даже хорош. Или она в нём…
– Говори строго по существу, – посоветовал за завтраком папа. – И только самое основное, в лирику не вдавайся. Они там люди занятые, видят – посетитель мямлит неизвестно о чём, сразу начинают его тихо ненавидеть и только думают, как бы отделаться…
Папину посуду по-прежнему ставили отдельно и шпарили крутым кипятком, как положено, когда в доме гриппозный больной.
– Ну, говорить по существу у нас Даша умеет, – сказала мама. Она присутствовала у дочери на защите. Потом вспомнила о чём-то ещё и добавила: – Ты там смотри, в кабинете, держись хоть немножко поженственней. Улыбайся! Я тебя очень прошу! А то перед учёным советом стояла – такая вобла сушёная! Как всё равно тебе девяносто лет, а не двадцать с копейками…
Даша поцеловала маму, помахала рукой всё ещё заразному папе и вышла на улицу.
Везение началось у самого дома. Едва она подошла к остановке, как подкатил полупустой троллейбус, и по Суворовскому до самой площади она ехала, как в детстве, на любимом сиденье – сзади, «на колесе». Любимым это сиденье было из-за самого неудобства своего расположения – сел на него и сиди, никакие бабушки-дедушки не потребуют уступить. Потому что при всём желании забраться не смогут…
Прибыв к Смольному, Даша прошла знаменитую арку, где в последние месяцы постоянно околачивались пикетчики с плакатами. Потом по аллее мимо памятника вождю. У папы хранилась вырезанная из газеты карикатура времён Перестройки: возле подножия памятника суетится десяток новопризванных идеологов, и каждый пигмей пламенно указывает в диаметрально противоположную сторону, а огромный Ленин на постаменте, наоборот, замер в тяжком раздумье, опустив руки… Тяжелая дверь-вертушка пропустила Дашу вовнутрь, и она как-то сразу сообразила, где выписывали пропуска – там же, слева, где гардероб. Вежливый постовой заставил вывалить на деревянный прилавок всё содержимое маленького дамского портфеля. Даша вспомнила мамин совет и дружески улыбнулась ему.
…Дело было в сорок первом году. В том самом, кровавом и страшном. В конце лета, когда немцы приблизились к Ленинграду… Дашина бабушка – ещё вовсе не бабушка, а студентка-второкурсница – ехала на Урал, эвакуируясь вместе со своим институтом. Их поезд, составленный, как тогда называли, из телячьих вагонов, шёл медленно, без конца уступая дорогу встречным составам. На одной станции он и вовсе застрял. И так случилось, что рядом формировался эшелон с новобранцами, отправлявшимися на фронт. И юная Дашина бабушка, славившаяся в институте своей неприступностью, за несколько часов так влюбилась в младшего лейтенанта Диму, что весной у неё родился будущий Дашин отец. Маленькая станция, должно быть, кишела людьми – то-то бабушка никогда не вдавалась в детали, рассказывая об обстоятельствах главного интимного события их с дедушкой жизни… А потом паровоз Диминого состава неожиданно загудел. Дима сразу бросился к штабному вагону, состав дёрнулся и, грохоча колёсами, отправился в сторону фронта… Младший лейтенант ещё прокричал что-то, свешиваясь со ступенек вагона и отчаянно размахивая рукой… что именно – бабушка не разобрала. Как-то так всегда получается, что главные слова начинают говорить в самый последний момент, когда уже поздно, когда их уже не могут услышать…
И вот скрылся вдали эшелон, и бабушка осталась одна. Совсем по-иному одна, чем была до сих пор. Она знала лишь имя своего лейтенанта – Дима Новиков. И ещё то, что за несколько дней перед роковым воскресеньем он защитил институтский диплом. И всё. Ни города, ни названия института. Ни даже номера части. Когда родился ребенок, в графе об отцовстве чиновники поставили прочерк…
Сколько было тогда подобных историй?.. Только дедушка бабушку всё же нашёл. На третий год войны, когда был тяжело ранен и отозван с фронта для выполнения «оборонного задания». Серьёзное, надо думать, было задание, если давало возможность разыскать в стране человека… Они поженились и оформили свидетельство о юридическом признании собственного сына. Выправили у очередного чиновника. И положили среди других семейных бумаг… Папа вроде видел когда-то это свидетельство. Давно, в детстве. Никогда никому оно не было нужно, никто его ни разу не требовал…
А вот теперь, полвека спустя, когда уже и дедушки с бабушкой давно не было, и не одна кампания по борьбе с бюрократами благополучно отгремела, – неожиданно оказалось, что без этой самой бумажки все букашки. И папа академику Новикову вроде не сын, и Даша не внучка. Всё перечеркнул тот давний чиновничий прочерк.
«Если нет доказательств, что ваш отец является сыном Дмитрия Васильевича, то какое, милая девушка, отношение вы имеете к его научным трудам?.. – нагловато ухмыльнулся молодой юрист в Авторской ассоциации. Больше всего его интересовал вырез Дашиной блузки. – У вас, извините, права примерно такие же, как у вашей соседки по лестнице…»
И сколько Даша ни рылась среди всевозможных справок и бумажек с печатями, хранившихся в доме, обнаружить проклятое свидетельство ей так и не удалось.
26
Корзина, узел, сумка с вещами (жаргон.).
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.