Страница 45 из 104
– Да ничего пока, молодцом. Тьфу, тьфу, тьфу.
– Преподает?
– Да уже год как нет.
– Совсем, значит, ушел, вчистую, – вздохнув, покачал головой Василий Иванович.
– Ну почему. На консультации еще вызывают. Не часто, конечно, но...
– Н-да. Что поделаешь. В сущности, нас всех ждет одно и то же будущее. Покой, тишина. А ведь какой в свое время монстр был, а? Сто лет его не видел.
– Ну... приезжайте. Он сейчас на даче практически весь год. И зимой, и летом.
– А мама?
– И мама с ним. Приезжайте, они будут только рады.
– Да я с самым величайшим. Ты привет ему... обязательно... и скажи, что я при случае непременно... в самое ближайшее время... да что там, в ближайшее. Вот прямо в эти выходные и заскочу. Так и передай.
– Хорошо, передам, – женщина впервые за все время ее пребывания в кабинете начальника улыбнулась, и с этой улыбкой так мгновенно улетучилась куда-то вся ее деловитая серьезность и строгость, что Ахаян уже не мог сдержаться, чтобы еще раз не улыбнуться ей в ответ. – Ладно, Зоя, иди, звони в приемную. Времени у нас сейчас на раскачку нет. Цейтнот.
XI
11 ноября, во вторник, ровно в одиннадцать часов утра, на углу музея Орсэ, славящегося своей коллекцией полотен знаменитых французских импрессионистов и являющегося одной из туристических мекк Парижа, появилась фигура высокого худощавого мужчины, лет пятидесяти пяти, с аккуратной щеточкой седоватых усов над верхней губой, в бежевом кашемировом пальто с рукавами покроя «реглан» и в темно-синей классической шляпе с высокой тульей и мягкими узкими полями. Мужчина вышел со стороны улицы Бельшас, на которую музей выходил своей фасадной торцевой стороной, и, держа руки в карманах пальто, неспешной прогуливающейся походкой направился вдоль длинной боковой стены этого реконструированного двадцать лет назад и превращенного в храм изящных искусств здания бывшего железнодорожного вокзала, отличающегося какой-то давящей массивностью форм и академическим эклектизмом, столь характерным для архитектуры рубежа девятнадцатого-двадцатого веков. Налево от него, вдоль набережной Сены, тянулась площадь Монтерлана, практически полностью превращенная в стоянку для автомобилей, которая постепенно все больше и больше заполнялась легковушками всех мастей и громоздкими туристическими автобусами. Одной из конструктивных особенностей здания музея, внешний облик которого в процессе его последующей трансформации сохранился в неизменном виде, было наличие семи небольших куполов, увенчанных заостренными верхушками. Под одним из них, по расстоянию самым ближним к углу здания, на боковом торце стены был издалека виден здоровенный круглый циферблат часов более чем двухметрового диаметра.
Подойдя к объемному составному окну полуциркульной формы, расположенному прямо под часами, мужчина в кашемировом пальто, постепенно замедлив ход, остановился. Через мгновение он, повернувшись в сторону Сены, устремил любопытствующий взор на другую сторону реки, на тянущуюся практически вдоль всей набережной террасу сада Тюильри, разбитого на этом месте еще бог знает когда печальной памяти Екатериной Медичи, по привезенной ею с собой во Францию итальянской моде.
Созерцание удаленного на расстояние добрых четырех сотен метров достаточно однообразного и унылого в это время года пейзажа не могло, продолжая быть естественным, занять более одной-двух минут, и, видно, прекрасно понимая это, мужчина вскоре прекратил данное занятие и неторопливо возобновил свое движение вдоль боковой стены здания музея. Но не успел он пройти еще и полутора десятков метров, как, выскочив у него из-за спины и проехав на корпус вперед, на проезжей части резко затормозил темно-зеленый «Пежо», шестьсот седьмой модели, с тонированными стеклами и номерами российского посольства, который буквально за секунду до этого вынырнул из-за угла музея, со стороны улицы Бельшас. Спустя мгновение после остановки, задняя правая дверь машины немного приоткрылась. Поравнявшийся с ней мужчина, не выказав никаких эмоций, уверенно потянул на себя дверь и, поджав полу пальто и не заглядывая внутрь салона, плавно приземлился на заднее сиденье автомобиля. Дверца тут же захлопнулась, и уже через мгновение «Пежо», сделав на расположенной слева от него примузейной стоянке резкий разворот на сто восемьдесят градусов, резво мчался по набережной Анатоля Франса по направлению к мосту Согласия.
Человек, подсевший в машину, уже осмотрелся в салоне и разглядел находящихся в ней троих своих спутников, которые, сразу же после того как он захлопнул за собой дверь, одновременно, почти хором, вежливо с ним поздоровались. Сам же он, вместо ответа, недовольно поджав губы, демонстративно поднес к глазам запястье левой руки и выразительно посмотрел на блеснувший золотом небольшой плоский квадратик наручных часов.
– Виноваты, Василий Иванович, – со смущенной улыбкой пробормотал сидящий рядом с ним на заднем сиденье Минаев. – На том берегу в пробку попали.
– Не принимается, – категорично и сухо ответил Василий Иванович.
– Виноваты, – еще более смущенно повторил его оправдывающийся подчиненный и, бросив выразительный взгляд на сидящих на переднем сиденье своих подчиненных, звучно откашлялся.
– Хвоста хоть за собой, я надеюсь, не тащите, – спустя некоторое время подал голос Ахаян.
– Нет, все чисто, – поспешил его успокоить Минаев. – Два часа с лихом проверялись. За город выезжали. А утром, из посольства, аж на целых трех машинах сразу выскочили, чтоб, если вдруг поведут, растянуть, ну и...
– Понятно, – не дал ему произнести и так довольно очевидную концовку фразы Ахаян и тут же задал новый вопрос: – Машина-то чья?
– Советника. «Чистого». Мы на ней раньше нигде не светились.
– На «жучки» проверили?
– Само собой. Вчера весь вечер опертехник ковырялся.
Закончив этот маленький допрос, прибывший из Центра начальник едва заметно и, как могло бы показаться со стороны, удовлетворенно кивнул головой. Он прекрасно знал заранее все ответы на заданные им своему парижскому резиденту вопросы и прекрасно бы обошелся без них, если бы прибывшая за ним машина не опоздала на целых две с половиной минуты. Вместе с тем какой-то отдельный нагоняй за это опоздание ему давать тоже не хотелось – он сам отлично знал, что значит движение автомобильного транспорта в таком городе, как Париж. Но и спускать это все так просто с рук тоже было нельзя – не тот случай и не та ситуация, поэтому-то начальник и счел необходимым начать встречу с такой построенной в немного жестком казенном стиле прелюдии.
На некоторое время внутри машины воцарилось молчание, которое вскоре прервал голос сидящего на заднем левом сиденье Гелия Петровича, уже полностью пришедшего в свое обычное состояние духа и в абсолютно правильном русле истолковавшего кивок головы своего шефа.
– Где остановились, Василь Иваныч? – спокойным тоном, как ни в чем не бывало спросил он.
– В «Де Боне». Здесь недалеко.
– На одноименной улице? – оторвав взгляд от дороги и глянув в зеркало заднего вида, спросил Олег Иванов, сидящий за баранкой автомобиля.
– На ней самой, – с едва заметной улыбкой ответил Ахаян.
– Улица-то знакомая, да вот чего-то отеля я такого не припомню, – нахмурив лоб, протянул Минаев. – Нормальный-то хоть?
– Нормальный. Самое главное, тихий, неприметный. Вон даже ты не знаешь. И недорогой. Всего-навсего шестьдесят пять карбованцев, то бишь евриков, за номерок. Со всеми удобствами.
Последняя фраза была произнесена Ахаяном обычным голосом, без всякого звучащего подтекста, но Минаев, да и все остальные присутствующие – и крутящий руль Иванов, и сидящий рядом с ним на переднем сиденье Бутко, – почему-то восприняли ее как некое напоминание всему личному составу резидентуры о необходимости соблюдения самого жесткого режима экономии, о чем все последнее время постоянно твердилось в Центре.
Гелий Петрович снова откашлялся и поспешил немного сменить тему: