Страница 51 из 69
Аваджи показалось, что ему не хватает воздуха. Что такое говорит этот иноземец? Слухи слухами, но упоминание о бывшей жене, о двоих детях… Так похоже на правду! Только бы ему ничем не выдать себя!
Но Литвин уже и так потерял к нему интерес. Он не сомневался, что нукер — он знает этих преданных воинов — выполнит все, что ему скажут.
Теперь говорил Джурмагун.
— Как раз в это время рабы заваливают деревьями ров с водой, который кольцом опоясывает городскую стену. Я всегда говорил, что урусы слишком мягкосердны: они жалеют женщин, жалеют стариков и детей. Теперь вот жалеют рабов. Они не стреляют в них лишь потому, что те безоружны! А нам того и надо… Еще немного, и наши пороки смогут подойти к городской стене почти вплотную. Конечно, если рыцарю удастся открыть ворота, стенобитные машины нам не понадобятся.
— Великий Джурмагун слишком близко к сердцу принимает такой ничтожный городишко, как Лебедянь, — заметил Литвин.
— Жители этого города посмели выказать неповиновение багатурам самого Бату-хана! — гневно процедил монгол. — Если им удастся противостоять нам, то и другие подумают, будто перед монгольским войском можно устоять. И уйдет из сердец урусов страх. Тот, что ведет за собой наши победы.
Ничего странного для себя в словах Джурмагуна Аваджи не услышал. Он и сам часто видел этот животный страх в запрокинутых лицах побежденных. Так, наверное, боится дикого зверя человек, столкнувшийся с ним на тропе безоружным и видя в глазах кровожадного свою смерть.
Но знал он и ярость зверя загнанного. Как живой встал перед глазами урусский багатур, сражавшийся один с десятком напавших на него джигитов.
Даже непосвященному было ясно, что битва его давно проиграна. Нападавшие рвали воина на куски, как стая шакалов истекающего кровью медведя. А он все бил и бил их, окруженный уже горой трупов, но не желающий сдаться. Страшный, окровавленный и… первобытно красивый! Так восхищался картиной сражения Аваджи-поэт.
Он чуть было не пропустил объяснения полководца. Тот рассказывал ему свой план: если удастся разозлить урусских воинов упреками в трусости — а это как раз брал на себя Литвин, — то они выедут из ворот города, чтобы ответить на вызов, который должен им бросить Аваджи. Для этого в помощь сотнику Джурмагун выделял лишь небольшой отряд джигитов. Ради дела он брался отвести подальше свое многочисленное войско, чтобы пока не пугать урусов.
— Горячи головы урусские, — говорил Джурмагун. — Увлекаются они битвой и обо всем забывают. В том и задача юз-баши: сделать вид, будто дрогнули его воины. И побежать прочь сломя голову. Как бы от страха. Разгоряченные битвой урусы кинутся следом, а убегающий отряд приведет их прямо к засаде! Говорят, урусский князь смел. И в бой своих воинов сам ведет. Может, он сам и станет преследовать бегущих.
Такая хитрость нужна на тот случай, если верному человеку не удастся почему-либо открыть ворота. Оставшись без князя, жители города вряд ли долго продержатся. К тому же, Джурмагун собирается объявить им свою милость, пообещать всем жизнь, если горожане сложат оружие. Правда, Аваджи знал, чем обычно кончаются такие обещания, но война есть война!
На взгляд юз-баши, план был хорош, и он вполне был готов его выполнить. Вот только что его гложет?
Аваджи подтягивал подпругу, чистил свое платье, а в голове билась мысль: Ана! Неужели Ана бросила его, чтобы вернуться к князю? Неужели она согласилась выйти за него замуж лишь для того, чтобы выждать минуту, когда сможет от него убежать?!
Но нет, как можно думать так об Ане!.. А что если ей пришлось бежать? Если Тури-хан посягнул на её честь? Или угрожал жизни детей? Аваджи даже заскрипел зубами от такого предположения. Он дорожил своей семьей, как никто другой. Он никогда не вспоминал, что Владимир ему неродной сын, а когда в первый раз увидел глаза Ойле, тут же отдал ей свое сердце…
Ана принесла ему счастье, дала семью, которую он прежде не имел, и если Тури-хан посмел хоть чем-то её обидеть, Аваджи вернется и убьет его!
Глава сорок шестая. Военные хитрости
Странная процессия приближалась к Лебедяни. Сидевший на белом коне, сам весь в черном, впереди ехал человек, похожий на кого угодно: на норманна, на викинга, но только не на одного из монгольских воинов, которые его сопровождали.
Когда воины подъехали к городу на расстояние полета стрелы, странный всадник вытащил большой белый платок и теперь размахивал им, предупреждая: едут послы.
Однако русские ворота открывать не спешили, потому всадникам пришлось остановиться перед рвом и осуществлять переговоры, крича во всю глотку.
— Варвары! — презрительно проговорил Литвин, понизив голос. — Они даже не знают, что такое страна, управляемая одним королем. Здесь каждый защищает свой огород, вместо того чтобы объединяться!
— Мы хотим говорить с князем Всеволодом! — крикнул он.
А в это время князь, стоя за выступом стены, возбужденно переговаривался с воеводой Астахом. Посольство монголов прибыло так вовремя! Его как раз можно было использовать в задумке воеводы: вызвать монголов на бой, подраться, а когда они побегут, для виду кинуться следом, уводя их от стен города.
— Все надо будет делать быстро, — напутствовал Астах. — Эти желтолицые собаки сами любят заманивать в засаду. Биться один на один они обычно не хотят. С собой надо взять самых выдержанных, чтобы погоней не увлеклись и от стен города не ушли далеко. В это время оставшиеся в городе дружинники смогут спокойно поджечь деревья, которыми уже переполнен ров. Вон, нехристи подтащили ближе свои тараны…
— А дозволь, княже, судьбу испытать, да пороки эти поджечь, — не выдержав, вмешался в разговор Глина.
— Поджечь стенобитные орудия? — оборотился к нему Всеволод. — Погляди, у каждого из них — по десятку басурман!
— Мы выедем из города вместе с тобой, — рассказал свою задумку Глина, — а когда вы станете сражаться с мунгалами, быстро повернем и помчимся к орудиям. Главное, факелы приготовить так, чтобы их немедленно зажечь… Людей мне много не понадобится: трое лучников — дорогу нам прокладывать, ещё двое повезут сосуды с горючей водой, а двое — орудия поджигать станут. Ну, и кого побойчей мне на подмогу дашь — пусть рубит нехристей, которые мешать нам попытаются.
— И мне дозволь, батюшка князь, Глине помочь!
Любомир. Всеволод глянул в его умоляющие глаза. Не дай бог, с парнем что случится, вся астаховская родня взбунтуется. Скажут, в отместку Настасьиного брата на смерть послал. Хорошо, хоть его отец рядом…
— Погодь! — махнул ему, ибо как раз в это время этот самый то ли рыцарь, то ли какой другой перебежчик стал звать его для разговора.
— Я — князь Всеволод.
— Ты узнаешь меня, княже?
— Литвин! — вглядевшись, крикнул Всеволод. — Убийца и лазутчик рыцарский!
— Вчера рыцарский, сегодня, вишь, монгольский.
— Нашел чем хвастаться! — нахмурился князь. — Без корня и полынь не растет, а тебе, значит, хоть в Орде, да в добре? Где ни жить, лишь бы сыту быть?
Настала очередь раздражаться Литвину, ибо разговор сворачивал совсем не в ту сторону, в какую ему хотелось.
— Когда мы возьмем ваш вшивый городишко, — пробормотал он злобно, — я сам вырву твой язык и скормлю его собакам!
Но для ушей князя он прокричал совсем другое:
— Не вы ли, русские, говорите: на что с тем дружиться, кто охоч браниться!
— Ты прав: чем ругаться, лучше собраться да подраться! Говори, что тебе надо, а то — езжай подобру-поздорову. Недосуг мне!
— Что ж это за дело — сидеть за высокой стеной? Ты в чистом поле удаль покажи.
— Никак ты меня на бой вызываешь? — развеселился Всеволод.
— Не я, а вот этот монгольский джигит! — Литвин положил руку на плечо одного из своих сопровождающих. — Он зовет тебя в поле сражаться.
— Не поддавайся, князь-батюшка, — сквозь зубы проговорил ему Астах. Ловушка это.
— Как я могу вызов не принять? — поджал губы Всеволод. — Гляди-ка, их совсем немного, а джигит ихний вовсе богатырем не смотрится!