Долгая ночь

– И ты сделаешь это даже после всего случившегося? – спросил Нильс. Его взгляд стал мягче, встретившись с моим, пока я рассказывала о том, как это важно для Евгении. – Мне жаль, что она так больна. Это жестоко, – сказал он.

– Конечно, и я с удовольствием пойду туда снова, – быстро добавила я. Нильс кивнул.

– Хорошо. Я буду ждать недалеко от твоего дома в субботу после полудня, и мы отвезем ее. Когда мы встретимся?

– После ланча, я часто беру ее на прогулку около двух часов, – сказала я. Наше свидание было назначено. Несколько мгновений спустя появилась Эмили, и Нильс быстро отошел прочь поболтать с мальчишками. Эмили так свирепо посмотрела на меня, что я не выдержала и опустила взгляд, но спиной все еще ощущала, что она на меня смотрит. В этот день и все последующие дни на этой неделе домой я шла с Эмили, а Нильс – между своими сестрами. Мы едва разговаривали и старались пореже смотреть друг на друга. Эмили, казалось, была довольна.

Чем ближе была суббота, тем больше волновалась Евгения. Она не могла говорить ни о чем другом.

– А вдруг будет дождь? – ныла она. – О, я умру, если будет дождь, и придется ждать следующей недели.

– Дождя не будет, он не посмеет пойти, – сказала я ей с такой уверенностью, что она просияла. Даже мама за обедом отметила, что цвет лица Евгении стал гораздо лучше. Она сообщила папе, что должно быть одно из новых лекарств, выписанных доктором, подействовало так чудесно. Папа, как обычно молча, кивнул, но взгляд Эмили был подозрительным. Конечно, я чувствовала, что она наблюдает за мной, и даже представила, как она ночью заглядывает тайком в мою комнату, когда я сплю:

В пятницу, после школы она зашла ко мне в комнату, когда я переодевалась. Эмили заходила ко мне почти так же редко, как и папа. Я не помню, чтобы мы вместе играли, и когда я была маленькой, а ее просили присмотреть за мной, Эмили всегда приводила меня в свою комнату и заставляла сидеть тихо в уголке, позволяя мне там рисовать или играть в куклы, пока она читает. Мне никогда не разрешалось трогать какие-либо ее вещи, хотя нельзя сказать, что мне этого хотелось. Ее комната всегда была мрачной и темной, с вечно задернутыми шторами. Вместо картин на стенах комнаты висело распятие и похвальные письма от священника из воскресной школы. У нее никогда не было кукол, Эмили никогда не играла в игры и не любила яркие наряды.

Я была в ванной, когда Эмили вошла в мою комнату. Я только что сняла юбку и стояла перед зеркалом в лифчике и трусиках, расчесывая волосы. Мама всегда закалывала их мне по утрам перед школой, и в конце дня было приятно распустить их и расчесывать до тех пор, пока они не будут легко струиться по моим плечам. Я гордилась своими волосами, они доходили почти до пояса.

Эмили вошла в комнату очень тихо, и я не знала, сколько времени она находилась там до ее появления в дверях ванной комнаты. Повернувшись, я внезапно наткнулась на ее пристальный взгляд. Сначала мне показалось, что ее глаза просто позеленели от зависти, но потом взгляд ее быстро изменился, став осуждающим.

– Что тебе нужно? – спросила я.

Некоторое время она продолжала молча разглядывать меня, и ее взгляд просто впивался в мое тело. То, о чем она думала, заставило ее поджать губы.

– Тебе следует носить лифчик меньше размером, – проговорила она в конце концов. – Твоя маленькая грудь так сильно трясется, когда ты идешь, что все могут ее видеть, прямо как у Ширли Поттер.

Семья Ширли Поттер была самая бедная из всех, кого я знала. Ширли приходилось носить поношенные вещи, которые были то узкие, то слишком широкие. Она была старше меня на два года, и любимой темой для разговоров Эмили с близнецами было то, как мальчишки чуть не сворачивали себе шеи, чтобы заглянуть ей в блузку.

– Мама купила это для меня, – ответила я. – Это мой размер.

– Он слишком большой, – настаивала Эмили и, усмехнувшись, добавила, – я знаю, ты разрешила Нильсу Томпсону трогать там, когда вы были вместе в лесу, не так ли? И спорю, это было не в первый раз.

– Нет, это неправда, и ты зря врала папе, что я выходила из леса, застегивая блузку.

– Но это так!

– Нет.

Она бесцеремонно подошла ближе.

– Знаешь ли ты, что случается, когда ты позволяешь дотрагиваться мальчику здесь? – спросила она. – У тебя появится сыпь вокруг шеи и будет оставаться там несколько дней. Такое уже было, и папе достаточно только взглянуть на тебя и увидеть прыщи, и он догадается.

– Я никому ничего не позволяла, – всхлипнула я и попятилась назад. Я ненавидела этот свирепый взгляд Эмили. На ее лице появилась напряженная улыбка. Губы Эмили стали такие тонкие, что, казалось, о них можно порезаться.

– Это семя выскакивает из них, ты поняла о чем я? Даже, если это просто попадет на твои трусики, оно может впитаться, и ты станешь беременной.

Я уставилась на Эмили. Что она имеет в виду, что выскакивает из них? Как это может быть? А если она права?

– А ты знаешь, чем еще они занимаются? – продолжала она. – Они трогают себя и возбуждаются, пока семя не польется им в руки, а потом… потом они дотронутся здесь, – сказала она, показав на место между бедрами – и это так же сделает тебя беременной.

– Нет, – сказала я, но уже не так уверенно, – ты просто стараешься напугать меня.

Она улыбнулась.

– Думаешь, я буду беспокоиться, если ты забеременеешь в твоем возрасте и будешь ходить с огромным животом? Или, когда ты во время родов будешь орать от нестерпимой боли, потому что этот ребенок окажется слишком большим? Давай, становись беременной, – с вызовом проговорила она. – Возможно, с тобой случится то же, что и с твоей настоящей матерью, и мы, наконец, отделаемся от тебя.

Эмили повернулась и направилась к двери. Но вдруг остановилась.

– В следующий раз, когда он дотронется до тебя, убедись, что он сначала не трогал себя, – предупредила она, и я осталась стоять, охваченная ужасом. Меня трясло от волнения, и я быстро оделась.

Этим вечером после обеда, я тихо пошла в папин кабинет. Он был в отъезде по делам, поэтому я могла идти туда без опасения быть застигнутой врасплох. Я хотела узнать из книг о строении мужского тела и мужских органах размножения. Я хотела узнать, существует ли письменное подтверждение слов Эмили. Я ничего не нашла, но мне от этого не стало легче. Я была слишком напугана, чтобы спросить об этом маму, и я не знала никого, кроме Ширли Поттер, которой было известно все о мальчиках и сексе. Мои нервы были так натянуты и напряжены, что я не решилась спрашивать ее об этом.

На следующий день после ланча, как мы с Евгенией и загадывали, я помогла ей сесть в инвалидное кресло, и мы поехали на нашу, ставшую уже обычной, прогулку. Эмили поднялась к себе, мама со своими подругами обедала у Эммы Уайтхолл, а папа все еще не вернулся из своей деловой поездки в Ричмонд.

Когда я поднимала Евгению с кровати, чтобы посадить ее в кресло, то, неожиданно отметила, что ее тело оказалось легким, воздушным, словно пушинка. Ее глаза глубоко запали, а губы были еще бледнее, чем несколько дней тому назад. Но в ней было столько энтузиазма, что недостаток силы не был препятствием для нее, а отсутствие энергии она возмещала восторгом.

Я медленно катила ее по дороге, притворяясь, что нас интересуют розы Чероки и фиалки. Дикая яблоня стояла, окутанная темно-голубым облаком распустившихся бутонов. В полях, окружающих нас, заросли цветущей дикой жимолости выглядели как бело-розовый ковер. Голубые сойки и птицы пересмешники, казалось, так же, как и мы, взволнованы нашим рискованным мероприятием. Они перелетали с ветки на ветку, следуя за нами всю дорогу. Вдали на небосклоне строй из маленьких пуховых облаков плыл белым караваном от одного края неба к другому. Воздух был такой теплый, а небо такое синее. Мы не могли и мечтать о лучшем весеннем дне для прогулки. Уж если сама природа поднимала нам настроение, то этот день уже нельзя ничем испортить, думала я. Казалось, Евгения думает так же, обращая внимание на каждый звук или предмет, когда я катила ее вперед по дороге.