Фаворитка Наполеона

Кроме того, в глубине сердца добряк Друо беспокоился, будет ли Наполеон в состоянии долго удерживаться в роли повелителя без претензий, без сожалений о будущем, ограничивать свои желания и мечты заботами об украшении и цивилизации маленького острова. Правда, император еще ни разу не говорил ему ни прямо, ни намеком, что не считает свое отречение окончательным, что он еще собирается попытать счастье, чтобы вернуть все утраченное; но Друо говорил себе, что такой человек, как Наполеон, мужчина в расцвет сил, не удовлетворится на долгое время таким отчуждением от мировой сцены, на которой, как он сознавал, ему по праву принадлежит первая роль, единственно приличествующая ему. В этом владении на микроскопическом острове Эльба Друо видел только эфемерное королевство и был убежден, что Наполеон не будет в состоянии остаться королем Ивето.

Генерал не чувствовал себя способным убедить Наполеона не пускаться в опасную, губительную авантюру. Он был уверен, что в тот день, когда император скажет: «Друо, мы возвращаемся во Францию! Мы еще раз испытаем счастье нашего оружия!» – он ответит ему без всяких колебаний: «Слушаю, ваше величество!»

А женщина могла бы оказать на Наполеона влияние, которого не хватало генералу Друо; ей, быть может, удалось бы удержать его в этой ссылке, в сущности довольно сносной, так как здесь было хоть то преимущество, что император мог считав себя в безопасности.

Поэтому Друо на вопрос императора ответил, что не видит ничего неприличного в том, чтобы принять эту даму, которая, кроме всего прочего, может сообщить ему кое-какие новости из Франции. Надо принять во внимание, что эти новости будут сообщены лицом, правдивость которого вне всяких сомнений; он прибавил затем, что ребенок, сопровождавший мать, лишит свидание характера банального любовного приключения.

Ввиду этого Наполеон решил дать приют графине Валевской, но не на вилле, которую велел приготовить для императрицы, а в довольно кокетливой хижинке, расположенной в одной из самых диких, самых отдаленных частей острова, в Марсиане.

Там и произошло на самом деле их свидание. Оно продолжалось два дня. Было отдано строжайшее приказание, чтобы никто не вздумал мешать их разговору. Но случилось комическое происшествие, которое никто не мог предвидеть.

Мэр городка Портолоньоно, узнав, что с континента к императору явилась какая-то дама с ребенком, придумал снабдить своих сограждан музыкальными инструментами и фонарями, чтобы дать под окном домика серенаду. Последняя была исполнена при криках:

– Да здравствует императрица! Да здравствует Мария Луиза! Да здравствует Римский король!

Стоило большого труда заставить инструменты смолкнуть и лампионы погасить. Музыканты вернулись домой в огорчении.

Эта неожиданная манифестация сильно повлияла на настроение императора. В его сердце еще ярче всколыхнулось воспоминание о Марии Луизе.

Бедной графине Валевской пришлось поплатиться за это досадное недоразумение. Наполеон обратился к ней довольно сурово и выразил удивление по поводу ее прибытия. Он даже не приласкал ее. Между нею и им стал всезаслоняющий образ Марии Луизы.

Подавляя острую боль и решив скрыть тайную надежду, которая привела ее сюда, графиня представила сына Наполеону; но он лишь мельком взглянул на мальчика. Затем она сказала, что явилась на остров Эльба, ослушавшись почти прямого запрещения делать это, только для того, чтобы предупредить императора о замышляемых против него планах.

Его пребывание на острове, столь близком от Франции, с неугомонным Мюратом под рукой, доставляло глубокое беспокойство союзным монархам. На венском конгрессе решили сослать Наполеона на какой-нибудь африканский остров, на Азорские острова или на остров Святой Елены. При этом перемены места ссылки на более отдаленное в особенности добивался человек, очень влиятельный при австрийском дворе и находящийся в большой милости у матери Марии Луизы – генерал Нейпперг.

Услыхав имя этого ненавистного соперника, Наполеон почувствовал острую боль. Ночная сцена во дворце, когда, собираясь навестить императрицу, он натолкнулся на австрийца, с мучительной болью и бешенством ненависти всплыла в его памяти. О, какую ошибку он сделал, что не приказал тогда мамелюкам задушить этого врага!

На губах императора дрожал вопрос. Он хотел знать, не около ли Марии Луизы находился в данный момент Нейпперг. Но он не решался спросить об этом графиню и вздумал легким маневром проверить, имеется ли хоть какое-нибудь фактическое основание у этого предположения. Поэтому, обсуждая возможность и вероятность ссылки на отдаленный остров, о котором ему рассказала графиня, он заметил, что императрица Мария Луиза воспользуется своим влиянием на отца и воспротивится такой несправедливости.

Графиня опустила голову и молчала, но под градом вопросов кончила тем, что выдала тайну Марии Луизы.

Она была женщиной, она любила императора. Она уже не питала иллюзий относительно возможности для нее стать снова его другом, его спутницей, дорогой возлюбленной, которой она была прежде; она читала в глубине взглядов своего царственного любовника неизбежность разрыва, отказ, безразличие. Он не любил ее более; прерванный роман не возобновится более. Сообщая Наполеону о мрачных замыслах против его свободы в Вене, она думала о совместном бегстве с острова Эльба. Будучи предупрежден, Наполеон поспешит обеспечить свою безопасность. Неаполитанский король даст ему такой приют, где Наполеон будет в неприкосновенности. Монархи не осмелятся двинуть свои силы вдогонку за жертвой, ускользнувшей от них. А потом если дело и дойдет до сражения, то разве союзные силы устоят против Наполеона и Мюрата, сражающихся бок о бок, но не за славу, не за новые завоевания, не за корону, а за саму жизнь? Они еще подумают, прежде чем решатся на такую авантюру, и когда улягутся политические страсти и утихомирятся мстительные инстинкты эмигрантов и маркизов Карабасов, ныне всемогущих в Тюильрийском дворце, когда согласятся с необходимостью уважать условия мира, заключенного в Фонтенбло, Наполеон сможет вернуться на этот остров, где и закончит жизнь, озаренную в прошлом былой славой и согретую мирным счастьем любви с ней, Валевской.

Теперь приходилось расставаться с этими мечтами. Наполеон по-прежнему любил Марию Луизу, рассчитывал на ее помощь. Надо было открыть ему глаза, во-первых, для того, чтобы дать ему истинное представление о грозящей ему опасности, которая казалась ему ничтожной благодаря заступничеству императрицы, и, во-вторых, – чтобы отомстить за свою боль оскорбленной любовницы; отталкивая ее, Наполеон наносил ей глубокую рану в сердце, так вот и она тоже ответит ему раной за рану!

С каким бешенством, с какой яростью Наполеон узнал о возобновлении любовного приключения императрицы. Возможность его он подозревал иногда, но никогда не считался с ним как с реальным, правдоподобным фактом! Зато теперь ряд крупных и мелких подробностей, отдельные детали, черточки, штрихи – все связывалось между собой, представляя стройную картину действительности, и маленькие, почти незаметные прежде факты теперь разрастались до трагической величины.

Поспешность, с которой Мария Луиза бежала из Парижа, воспользовавшись для этого письмом, уже устаревшим к тому времени, продиктованным при таких обстоятельствах, которых в данный момент уже не было, и содержавшим совет ей скрыться за Луару; затем ее вечный отказ присоединиться к нему как в Фонтенбло, как во время путешествия в ссылку, так и на острове Эльба; ее молчание, нежелание ответить на его полные страсти и нежности письма – словом все, все подтверждало, что графиня говорила правду, что Мария Луиза не любила его более, обманывала и не хотела более видеть.

И все-таки Наполеон еще сомневался. Он не мог заставить себя примириться с очевидностью, поверить в такую ужасную действительность.

Он вышел из себя, грубо набросился на графиню с упреками, почти с угрозами, корил ее тем, что все это она сочинила из подлого расчета, что она хотела очернить в его глазах чистый образ императрицы, чтобы снова завладеть его душой. В конце концов он довел до последних пределов эту женщину, которая крайне страдала от этой почти трагической сцены.