Страница 44 из 74
Письма Бориса Артамоновича он читал по многу раз. Как и Задоров, надеялся в душе, что зубры отыщутся.
С великой надеждой встречал у себя Шапошникова, чаще других посещающего город. Усадив гостя, он прежде всего просил: «Рассказывайте…» — и слушал, не сводя глаз с директора. Все знал, что происходило в заповеднике. К сожалению, дела там шли не блистательно. Оправдания, конечно, находились. Страна залечивала военные раны, планы развития только намечались, денег и сил не хватало. Заповедник во всем ощущал нехватку. Ну что такое для трехсот тысяч гектаров семнадцать лесных сторожей, как теперь именовались егеря? Мог ли этот «полувзвод» всерьез бороться с незаконной охотой, поддерживать в порядке кордоны, тропы и дороги, учитывать дикого зверя?
Когда пришло письмо из Хамышков, в доме Зарецких как раз сидел Шапошников — старый, хмуро насупившийся и раздраженный. Отпив два глотка крепкого чая, он как-то очень резко отодвинул чашку и сердито сказал:
— Не могу спокойно говорить с ними! Доводы — как о стенку горох! Неизлечимая глухота, когда дело идет об охране природы.
Директор только что пришел из областного Совета, где «деловые люди» высказали ему очередное неудовольствие работой заповедника: почему директор сам не находит денег для охраны, не проявляет хозяйственной инициативы, не продает населению лес, дранку, сено, не сдает в аренду выпасы.
— И это твердят мне работники Главприроды! — возмущенно выкрикивал Шапошников за столом. — Я настаиваю на развитии науки в заповеднике, толкую о неприкосновенности его богатств, об охране, устройстве станций для студентов и ученых, а мне вбивают: пили лес, продавай дранку, сдавай луга для скота. Черт знает что! Уйду я, Михайлович, не могу. Согласиться, что заповедник — источник материальной выгоды? Это, прежде всего эталон дикой природы, лаборатория для ученых!
— Да-да, — Зарецкий согласно кивал. — В декрете Совнаркома еще в 1921 году прямо записано: земли под заповедниками и национальными парками не могут быть обращены под обработку или разработку естественных богатств без разрешения народного комиссара просвещения…
— Знай свое твердят: власть на местах! Областной межведомственный комитет по охране природы не в силах противостоять нажиму станичных и адыгейских общин. Они требуют выпасов на заповедной территории. Станицам нужен лес, пихта, она тоже в заповеднике. Менять границы? Да сколько же можно? Уже меняли!
Шапошников крупно вышагивал из угла в угол, по-стариковски горбясь.
— А что зубры? — спросил Зарецкий. — Теплится надежда…
Директор как-то странно посмотрел на него. Разве не знает?
Он остановился у открытого окна. За Кубанью синели горы, маняще-таинственные, далекие, сказочные. Постояв так и несколько успокоившись, Христофор Георгиевич сказал, не отрывая глаз от зубчатых гор:
— Уйду я. Нету моих сил. Но без борьбы сохранить заповедник для потомков нельзя. Устал я от этой борьбы. Или уже старость?…
— У меня письмо от наших егерей. Хотите, прочитаю? Интересное письмо, новая мысль.
Шапошников подвинул к себе остывший чай, большими ладонями обнял чашку и не шелохнулся, пока Зарецкий не кончил читать. Спросил:
— Телеусов сочинил?
— Писал Задоров. Но мысль Телеусова.
— А что? — Директор откинулся на спинку стула. — Идея носится в воздухе. Я напишу Григорию Александровичу Кожевникову, профессору Московского университета, думаю, сообщит о быке Кавказе и его потомстве. Если говорить о восстановлении стада, то нам нужны зубры только с кавказской кровью, потомки Кавказа. Вот проблема, а?
Он повеселел. Еще поговорили. К ним присоединилась Данута. Вспомнили Псебай, Майкоп, Кишу.
— А где же Мишанька? — спросил гость. — Давно не видел добра молодца.
— Время, время, — вздохнула Данута. — Имя Мишанька к нему уже не подходит. Теперь Миша, Михаил. Закончил десятилетку, проводили в Москву. Бредил университетом. Одно на уме: работать со зверями. Волнуемся, ждем вестей.
Данута быстро поднялась, вернулась с фотографией.
— Вот какой, гляньте! — с гордостью произнесла она. На директора с фотографии смотрел… молодой Андрей того счастливого для него года, когда он встретил Дануту. Так походил на отца! Крепкий, белолицый, голубоглазый, со взглядом мягким и мужественным, готовый к деятельности.
— Вылитый отец, — подсказала Данута.
— Ну, и от мамы кое-что, — поправил гость. — Ласковые ваши глаза, Данута Францевна. Итак, зоолог? Пожелаем ему удачи! Вдруг продолжит наше дело, а?…
Экзаменовал поступающих сам Григорий Александрович Кожевников, профессор удивительно благожелательный, наделенный особенным чутьем к тем молодым людям, для кого природа — храм науки. Умел отбирать самых увлеченных, незаурядных — будущих ученых.
Перед ним предстал взволнованный Миша Зарецкий.
— Как, как вы сказали? — переспросил профессор. Зарецкий? Уж не сын ли тому Зарецкому, с которым Кожевников еще до войны состоял в переписке? В недавнем письме директора заповедника снова упоминается Зарецкий. Профессор спросил:
— Вы из Краснодара? Ваш отец служит в заповеднике?
— Служил. После тяжелого ранения врачи запретили ему…
— Печально, — сказал Кожевников и повторил: — Печально. Я так понимаю, что вы собираетесь по стопам отца. Верно?
— Да, профессор.
— А зубров-то и нет.
Лишь недавно он сочинял ответ президенту Международного общества сохранения зубров доктору Примелю, в котором уведомил, что на Кавказе подвида Bos bonasus caucasicum больше не существует. После письма от Шапошникова он снова обратился к Примелю уже с просьбой узнать о судьбе Кавказа и сообщить, нельзя ли приобрести несколько особей этого подвида для восстановления горного стада. Ответа пока не получил.
— Ну-с, молодой человек, — начал профессор, — расскажите-ка о себе и что там на Кавказе…
Кожевников явился на заседание приемной комиссии со списком в руках. Там он сказал, что будет рад увидеть Зарецкого в числе слушателей факультета зоологии.
В Краснодар полетела телеграмма: принят!!!
Спустя неделю сын вернулся в родительский дом, чтобы вскоре отбыть в Москву уже надолго и всерьез.
Перед отъездом отец подозвал Мишу к открытому окну и сказал, показывая на далекие горы:
— Там твоя родина, сынок. Что бы ни случилось, вернись туда. Там ты будешь нужен. Твой отец не сумел завершить дело своей жизни. Попробуй ты, коли выбрал дорогу, по которой не очень удачно прошел я. Зубры, владыки гор…
Дом опустел. Зарецкие по утрам уходили на службу, вечером гуляли, говорили о сыне, но Данута Францевна знала, о чем еще постоянно думает муж. Как и Задоров, он надеялся, что где-то сохранились зубры. А если и нет, то не отказывался от другой возможности — отыскать потомков Кавказа в европейских государствах, приобрести их и размножить в местах прежнего обитания. Молодой Зарецкий в Москве мог стать полномочным послом для разрешения этого дела. Он будет рядом с учеными крупнейшего университета, выяснит местообитание потомков Кавказа, чтобы хлопотать о приобретении их.
Однажды утром нежданно-негаданно в дверь их дома постучался Задоров.
Ему открыл хозяин. По лицу Бориса Артамоновича не трудно было понять, что в заповеднике какое-то событие. Зарецкий только успел поздороваться, а егерь уже вытащил письмо.
— Вот. Эт-срочно.
Едва вошедши в комнату, Андрей Михайлович взялся читать не очень разборчиво написанные листки, автор которых так и не смог осилить грамматики.
«Мы ходили втроях и при ружьях, — писалось там, — и верстах в пятнадцати от Баговской, где доси проживаем, и вот тама выследили у дубняка быков-зубров, которые живые здоровые, их было трое, и хотели сперва стрелить, да тута вспомнили нащот пропечатанного в газетах объявления, касаемо премии в пятьсот рублей кажному трудящему, который покажет живого зубра в горах. Пишет вам Поликарпов сын Сергей, по фамилии Фомкин, а два сподручника остались караулить тех зубров. Ежели нащот премии так и правда, присылайте комиссию, при деньгахчто-бы, я поведу до зубров, как законно открытых и задержанных в лесу.