По найму

Констанция промолчала, и леди Франклин заговорила опять, но теперь в ее голосе зазвучали осторожно-неуверенные нотки:

— Видите ли, теперь я живу словно в заколдованном кругу: я не могу из него выбраться, но зато и ко мне ничто не может проникнуть. Такова уж моя судьба, и не пойди я в свое время против нее, все было бы в порядке. Я всегда буду о чем-то печалиться — так говорят мои доктора. Я не могу сердиться на окружающих и порицать их, даже если они того заслуживают: сознание собственной правоты не приносит мне никакого удовлетворения. Зато когда я вижу, что была в чем-то неправа — например, по отношению к Филиппу, я испытываю поразительное облегчение. Раньше я мучилась бессонницей, теперь же ко мне вернулся сон. Я все время сплю. Например, когда вы пришли, я спала.

— Простите, что я вас разбудила, — сказала Констанция. — Хотя в общем-то я поступила правильно. Меня очень настораживает ваше отношение к жизни. Я ни за что не поверю, что нормально жить затворницей. Это же самое настоящее безумие!

— Ну и что! — воскликнула леди Франклин, вскочила с кресла и в невероятном возбуждении заходила по комнате. — Лучше безумие, чем то здравомыслие, в котором я пребывала последнее время. Да, я подружилась с безумием! «Жизнь! Жизнь! — твердили мне все вокруг. — Надо вернуться к жизни!» Я поддалась на их уговоры, но что хорошего в этой жизни? Она мой враг, мой единственный враг — ну и, может быть, еще тот, кто послал это самое письмо. Что может принести мне возвращение к так называемой «настоящей жизни»? Сомнения, правду или ложь сказало письмо? Я буду мучиться, не убила ли я Хьюи, порвав с ним отношения, — что, кстати сказать, очень похоже на правду, хотя я, конечно же, не причастна к этой аварии. Я буду мучиться тысячью проблем. Жить «настоящей жизнью» — это значит блуждать от одной неизвестности к другой, терзаться в догадках, как поступать и кому верить. Гораздо спокойнее не тратить на это душевные силы, а отдаться тому полудремотному состоянию, в котором я теперь нахожусь: я переживаю свою вину перед Филиппом, стараюсь вымолить прощение за свое легкомыслие, за то, что так и не сказала ему о своей любви, за то, что меня не оказалось с ним рядом в его смертный час. Если это называется безумием — тем лучше! Жить в прошлом хорошо хотя бы потому, что оно не в состоянии преподнести нам никаких сюрпризов.

— Вы в этом уверены? — спросила Констанция. — Значит, по-вашему, прошлое не может принести никаких сюрпризов? А что, если я сейчас расскажу вам кое-что из недавнего прошлого и вы измените точку зрения? Не желаете послушать?

Леди Франклин пришла в невероятное волнение.

— Да, то есть нет... Мне надо вспомнить. Вернее, вам придется мне напомнить... все это куда-то ушло... Нет, лучше не надо.

— И все-таки, мне кажется, об этом стоит послушать, — сказала Констанция, слегка повысив голос.

— Нет, нет, прошу вас, не надо. Мне и так все ясно. Я неудачница. Я приношу людям несчастье. Замкнувшись в себе, я смогу уменьшить исходящее от меня зло. Я уже сделала необходимые распоряжения. — Она заговорила отрывисто и по-деловому. — Моя секретарша ответит на оставшиеся письма в стандартной форме. Это, правда, не очень красиво, но выбирать не приходится: я хочу отстраниться от всех забот... хочу исчезнуть. Я уже вернула подарки, кроме... — на ее лице появилось выражение крайней неприязни, — кроме тех, что я получила уже после аварии. Надо бы открыть пакеты, посмотреть, что там, и, выразив признательность, вернуть. Только пока я не могу заставить себя это сделать. Констанция ухватилась за последнюю фразу.

— Конечно, надо их открыть, — сказала она. — Что вам мешает? Не сочтите за назойливость, но на вашем месте я бы сделала над собой усилие. Может быть, мое присутствие вам поможет. Я не буду смотреть. Могу даже, если хотите, уйти в соседнюю комнату.

— И в самом деле! — воскликнула леди Франклин. — Вы совершенно правы. Я должна поблагодарить друзей за их доброту. Но где же эти пакеты? Подождите, сейчас я их разыщу.

Она вышла из комнаты.

«Надо как-то ее растормошить, — думала между тем Констанция. — Надо дать ей понять, что нельзя всю жизнь прохныкать над своими душевными печалями. Конечно, если б вдруг она лишилась всех своих капиталов — ого-го, вот бы она забегала! Надо как-то встряхнуть ее, убедить, что одними миражами не проживешь. Но у нее это как раз очень неплохо получается — жить миражами! Вообще-то особого таланта тут не требуется, но у богачей, как всегда, и здесь есть преимущество перед всеми остальными». Размышления Констанции были прерваны появлением леди Франклин, за ней в дверном проеме маячил дворецкий с охапкой свертков. По ее указанию он положил их на диван между подушек, больше их было деть некуда: все столики были уставлены безделушками.

— Я могу идти, миледи? — осведомился дворецкий и в ответ услышал:

— Да, да. Если вы понадобитесь, Симмондс, я позвоню.

Дворецкий удалился.

— Видите ли, — обратилась леди Франклин к гостье, — я велела их убрать — мне неприятно находиться с ними в одной комнате, но, может, ваше присутствие как-то поможет мне...

Она подошла к дивану и стала рассматривать свертки. Позабыв о своем обещании, Констанция сделала то же самое. От перетаскивания с места на место у свертков был потрепанный и очень жалкий вид. Казалось, подарки страдали от того, что никому нет до них дела. Зрелище было настолько унылым, что Констанция отвела глаза и загрустила. Что и говорить, была тут и доля ее вины, но разве можно сознаться в этом, не причинив леди Франклин новых мучений. На душе у нее заскребли кошки. Скорее бы уйти! Зачем, ну зачем затеяла она этот визит. Эта мысль крутилась в голове, словно размагнитившаяся стрелка компаса. «Если б я верила, что существует возмездие за грехи наши, — вдруг подумалось ей, — то вот оно: жизнь без смысла, без цели, пустота...

Зачем она пришла? Что собиралась сказать? Она вспомнила все и неожиданно для себя самой проговорила:

— Чуть не забыла! Меня просили кое-что вам передать.

— Передать? Мне? — удивилась леди Франклин. — Что же?

И только сейчас Констанцию осенило. Она так разволновалась, что все прежние мысли, колебания, сомнения пропали без следа. Вот она, разгадка! Тогда все встает на свои места. Почему она не сообразила раньше?! Но язык отказывался ей повиноваться. Она вдруг начисто позабыла роль.

— Возможно, вас это удивит, — наконец проговорила она, — но он... он очень просил меня вам передать...

— Он очень просил мне передать? — переспросила леди Франклин и задрожала как в лихорадке.

— Да, — ответила Констанция, в поисках словесного выражения того, что не давало ей покоя, забывшая уточнить, о ком, собственно, шла речь. — Он считал, что с вами поступили нехорошо, и очень за вас переживал. Он сказал, что во всем виноваты мы оба... Как он нас ругал! Он, конечно, был прав.

— Он сказал, что во всем виноваты вы оба? — опять переспросила леди Франклин. — Я ничего не понимаю. При чем здесь вы?

— Он узнал об этом случайно, — продолжала идти напролом Констанция. — Мы говорил при нем, и он все слышал. Он знал обо всем с самого начала и страшно мучился, оттого что... вас хотели обмануть.

— Кто мучился? Хьюи? — воскликнула леди Франклин. — Вы хотите сказать, что он мучился из-за этого письма? Прошу вас, не надо об этом. Я знаю, что он мучился. Я тоже мучилась. И он сказал мне, что все это неправда. Он много раз повторил это. Наверное, так оно и было.

— Да нет же! — наконец-то опомнилась Констанция, ужаснувшись неожиданному повороту беседы. — Я имела в виду вовсе не Хьюи. Я говорила о Ледбиттере, о шофере, который возил нас.

— А что знал Ледбиттер?

— Он... он знал... Не спрашивайте меня, леди Франклин.

— Но вы должны мне все рассказать. Это для меня крайне важно. Ледбиттер знал, что вы с Хьюи...

— Ничего он о нас не знал... Ровным счетом ничего.

— Но вы только что сказали, что он обо всем знал и это его страшно мучило. Вы должны мне все рассказать. Я настаиваю.