По найму

— Говори же, — буркнул Хьюи.

— Чтобы показать, что между нами все остается по-прежнему.

— Боюсь только, — вздохнул Хьюи, — что теперь кое-что все-таки изменится — по крайней мере, мне так кажется.

— Почему? — испуганно вскрикнула Констанция. — Что случилось?

— Заткнись, идиотка, — прошипел Хьюи. — Он услышит.

— Нет, нет, не услышит: он задвинул стекло. Прошу тебя, Хьюи, скажи мне, в чем дело. Если тебе кажется, что мы не должны... оставаться в прежних отношениях, ну что ж, я все прекрасно понимаю. Ты ведь помнишь, я говорила, что, когда ты женишься, кому-то из нас не захочется продолжать по-старому...

— Но тогда ты, кажется, ничего против этого не имела, — сказал Хьюи. — Или я ошибаюсь?

— Нет, нет...

— Ты согласилась, что моя женитьба на Эрнестине не должна ничего изменить в наших отношениях?

— Ну в общем-то, да.

— Так что же, — вдруг спросил он, — заставило тебя передумать?

Наступила пауза, потом заговорила Констанция — голос у нее был смущенный и обиженный.

— Я все-таки не понимаю, что ты хочешь сказать. Я ничего не передумала. Может быть, это ты изменил свою точку зрения?

— Ну что ж, будем считать, что так.

— Ради Бога, не говори со мной таким тоном. Я ни в чем не виновата. Я очень боялась, что наступит день, когда наши отношения станут тебе в тягость.

— Что ты имеешь в виду?

— Твою женитьбу, милый Хьюи, а что?

— А то, что никакой женитьбы не будет!

— Не будет? — Несмотря на крайнее замешательство, в голосе Констанции послышались облегчение и слабая надежда.

— Нет, — сказал Хьюи. — Женитьба отменяется. А знаешь почему?

— Понятия не имею, — сказала Констанция, невольно защищаясь от прозвучавшего в его голосе обвинения.

— Кто-то послал Эрнестине анонимное письмо.

— Про нас с тобой?

— Имена там не назывались. Было лишь сказано, что у меня есть любовница и что я собираюсь содержать ее на деньги Эрнестины.

— Она показала тебе письмо?

— Нет, только прочитала.

— Ну и что она сказала?

— Я уже говорил: что не может выйти за меня замуж.

— Но ты объяснил ей, что все это неправда?

— Конечно. Но она так разволновалась, что не обратила на мои слова никакого внимания.

Он произнес это не столько с грустью, сколько с досадой, Констанция немного помолчала, а потом сказала:

— Господи, какой кошмар!

— Да уж, приятного мало.

— Еще бы. Все это просто ужасно. — Только сейчас смысл случившегося дошел до сознания Констанции. — Ужасно и для тебя, и для нее. Я прямо не могу прийти в себя. У меня в голове все перемешалось. Бедный, бедный Хьюи. Ты ведь очень привык к ней, может быть, даже любил ее — я ведь не знаю...

— Какая разница, любил или не любил, — сказал Хьюи.

— Почему ты так говоришь — разница большая. Я просто представила, какой это для тебя удар: ты ведь... очень рассчитывал на... на все те возможности, которые открылись бы перед тобой после женитьбы. У тебя были блестящие перспективы... Как все это обидно.

— Пожалуй, — согласился Хьюи.

— Ты бы получил возможность встречаться с разными людьми, устанавливать контакты, имел бы заказы. Ты бы смог путешествовать...

— Не надо сыпать соль на рану, — перебил ее Хьюи.

— Я просто хотела сказать, что надо обладать немалым мужеством, чтобы выдержать такой удар. Потерять все это...

— Все это и кое-что еще, — сказал Хьюи.

— Да, да. В общем, конец мечте. Но послушай, Хьюи...

— Ну?

— Не знаю, утешит это тебя или нет, скорее всего, нет, но все это время мне было очень тревожно за тебя. Когда я сказала, что Эрнестина развращает, ты меня не понял... Я имела в виду то, что она слишком уж щедро разбрасывает подарки, — ты ради Бога не подумай, что я лицемерю, говорю, как какая-нибудь школьная наставница, — просто от Эрнестины исходит слишком много незаслуженных благ, ты только не сердись... что я все это говорю именно сейчас...

— Да говори, что хочешь. Я же не могу тебе заткнуть рот.

— Прошу тебя, Хьюи, не обижайся. Как говорится, нет худа без добра. Ты ведь так мечтал стать большим художником — правда?

— Ты, во всяком случае, в это не верила, — мрачно заметил Хьюи.

— Ну, кто старое помянет... Просто мне не хотелось, чтоб успех пришел к тебе слишком легко — а это обязательно случилось бы, если б ты женился на Эрнестине. Светская жизнь — это отрава для художника, — так говорят многие. Уж не знаю, правы они или нет, но мне кажется, что художнику вредно порывать со своей привычной средой.

— По-моему, ты не очень хотела этого брака, — сказал Хьюи.

— Но, милый, ты только сам посуди! Почему я должна была его хотеть? Разумеется, мне хотелось, чтобы ты был счастлив, а женившись, ты бы кое-что приобрел...

— По-моему, ты просто в восторге, — сказал Хьюи.

— Милый, умоляю тебя, не надо так говорить! Я страшно расстроена. Разве не заметно? Но с какой стати мне было радоваться вашему браку, что приятного в перспективе... делить тебя с другой. А теперь...

— Что теперь? — с вызовом спросил Хьюи.

— Ты очень хочешь, чтобы это сказала я? Может быть, ты сделаешь это сам?

— Понятия не имею, что ты хочешь от меня услышать.

— Честное слово?

— Честное слово.

— В общем, что бы там ни было, у меня есть ты, а у тебя я.

За этим наступило долгое молчание; Ледбиттеру казалось, что оно не прекратится никогда. Наконец Хьюи заговорил остраненно-раздумчивым голосом, словно открывая новую тему:

— Интересно, кто же послал письмо?

Словно пробуждаясь от глубокого сна, Констанция ответила:

— Не все ли равно?

— Мне, например, не все равно. Тот, кто послал это письмо, очень не хотел, чтобы я женился на Эрнестине.

— Это само собой... — В голосе Констанции опять появились прежние иронические нотки, на время вытесненные порывом сострадания.

— Самой собой разумеется, — повторил Хьюи. — Причем этот кто-то был прекрасно осведомлен о наших с тобой отношениях.

— Но об этом знали очень многие, дорогой Хьюи, — снова обиделась Констанция.

— Не спорю, но только мало кто знал об одном.

— О чем же?

— Подумай.

— Боюсь, что я ничего не придумаю. Ты меня совсем запутал.

— Может быть. Но получается любопытная вещь, — он говорил, тщательно подбирая слова, — никто ведь не знал, что мы собираемся продолжать наши отношения после моей женитьбы.

— Но, может быть, ты все-таки не держал это в глубокой тайне, мой милый...

— Послушай, Констанция, — Хьюи даже привстал, — неужели я, по-твоему, полный идиот?

— Боже упаси!

— Вот именно. Стало быть, круг сильно сужается.

— На что ты намекаешь?

— У меня ощущение, что автор — кто-то из нас с тобой. Причем я этого письма не писал — ты уж мне поверь.

«Ну, сейчас начнется!» — подумал Ледбиттер.

Напряжение достигло наивысшей точки. Так натягивается струна, прежде чем со звоном лопнуть.

— По-твоему, это сделала я? — очень тихо спросила Констанция.

— Больше некому.

Констанция отчаянно вскрикнула:

— Честное слово, Хьюи...

— Но больше некому!

— Хьюи, я готова поклясться чем угодно. Ты можешь мне не верить...

— Но если не ты, кто же? Больше некому, — еще раз повторил Хьюи. — Ты же сама сказала, что не хотела этого брака.

— Хьюи, не надо! — взвизгнула Констанция. — Умоляю тебя, перестань! Ты меня убиваешь. Мы ведь знаем друг друга так давно, почему же ты мне не веришь? Ради Бога, возьми назад эти ужасные слова, скажи, что ты не имел этого в виду, скажи...

— Да замолчишь ты наконец? — прошипел Хьюи. — Ты что, хочешь, чтобы нас услышал шофер? У тебя очень громкий голос, я давно обратил внимание...

Ледбиттер незаметно задвинул стекло. С него хватит, он сыт по горло. Теперь из-за перегородки доносились невнятные отрывки упреков и оправданий, всхлипываний, их маленький мирок сотрясался в конвульсиях. «Вот это да! — удивлялся про себя Ледбиттер. — Выходит, сработало! Что ж, так им и надо».