Страница 37 из 51
— Жаль, ваше сиятельство, лисиц у нас много! Я, признаться, и сам охотник, а ловить их не дозволено, хоть бы на вас посмотрел, как бы вы стали тешиться…
— Да, не худо бы… А вот что, любезный, нельзя ли так, помимо вашей инструкции? А? Мы бы атукнули в Синих кустах, прошлись по сорам… Кто там увидит? Управляющий ваш с конторою там, за тридевять земель…
— Никак нельзя, ваше сиятельство, насчет этого у нас строгости большие. Народ тоже… дружка за кружкой, так вот, чего не было, плетут!… Помилуй Бог, донесут; как раз под красную шапку[259] угодишь!… Управляющий же теперешний, не тем будь помянут, человек куда тяжел!…
— Ну, а если мы отправим к нему нарочного с письмом и будем просить разрешения поохотиться хоть в одном твоем участке?… Как думаешь, дозволит?
— Этого я не могу вам доложить… уж это как вам будет угодно… Затем счастливо оставаться!
Заметно было, что последняя предложенная Алеевым мера как-то неблагоприятно подействовала на дистаночного; он поспешно раскланялся и вышел.
Между тем, пока шли у вас эти неудачные переговоры, Феопен Иванович сидел на завалине у крайнего двора, где поместился также и объездчик, остававшийся при лошадях. С первой понюшки табаку, которым Феопен Иванович изволил попотчевать нового знакомца, между ними возникла длинная беседа. Степняк, как видно, был непрочь погуторить с добрым человеком, а ловчий был великий мастер слушать; неизвестно, о чем толковали они, но видно было, что Феопен Иванович услышал для себя что-нибудь очень приятное, потому что даже и тогда, когда степные стражи тронулись в путь, он долго смотрел им вслед, и пропустив потом двойную порцию роменского[260], с передышкой, крякнул и примолвил:
— Ладно!
По отбытии дистаночного мы остались в более сомнительном положении, нежели были до его появления. Осталась одна темная надежда на милость управляющего… За решением исполнение не замедлило. Через час времени хозяин наш стоял у избы с парой дюжих коней, запряженных в крестьянскую телегу, и Афанасий, напутствуемый всеми возможными советами и приказаниями, уселся на мягкой подстилке и резкой рысью отправился в путь. Взад и вперед ему предстояло сделать с лишком семьдесят верст, и потому мы не надеялись получить ответ ранее, как на другой день к вечеру.
Зато встреча ему была самая почетная. На другой день, во время обеда, доложили нам, что едет Афанасий; мы словно по команде вскочили с мест и побежали к окнам. Охотники все до одного вышли к нему навстречу; даже бабы и ребята высыпали на улицу поглазеть на происходившее. Обозрев эту картину, мы снова уселись за покинутую трапезу. Вошел Афанасий и… подал Алееву его же письмо нераспечатанным; при письме была приложена маленькая записка.
— Что ж? — проговорил Алеев, принимая письмо.
— Что, сударь! Ездил ни по что, привез ничего.
Алеев прочел записку сначала молча, потом начал вслух:
«Его высокоблагородие г. главноуправляющий третьего дня в шесть часов пополудни изволил отбыть в С. — Петербург, сроком на один месяц, а потому контора, за отсутствием его, не может дозволить охоты во владениях ее сиятельства.
Боже мой! На семи печатных листах не передашь всего, что говорилось по получении этого окончательного отказа! Начали наконец утверждать и доказывать, что мы можем травить в дачах графини Отакойто. Отчего, например, во время прохода степью на нас не могут напасть волки, лисицы, даже зайцы? И мы, защищая свою жизнь, рубим их, стреляем, наконец, травим собаками. Бедную графиню наделяли заочно такими побранками, от которых она, наверное, упала бы в истерику, если бы могла их слышать. Управляющему отпускалось их вдвое. Бацов свирепствовал и грозил ему решительным побиением. Наконец он приглашал всех следовать за ним с обнаженными кинжалами и в случае надобности травить самих объездчиков… Это породило общий смех, и бедный Лука Лукич, оставленный в одиночестве при своем лютом мнении, горячился пуще прежнего и начал даже нам самим угрожать кинжалом. Погоревавши и насмеявшись досыта, решили наконец завтра же тронуться в дальнейший путь, взять в полдень Козиху, а оттуда с собаками на смычках идти степью прямо к Хопру.
Решено. Осталось только отдать приказание ловчим.
— Фунтик, кликни Феопена! — сказал Алеев случившемуся тут мальчику Стерлядкина, который так горько рыдал, выпрашиваясь у него в отъезжее. Название Фунтика он получил от охотников уже во время пути.
Вошел Феопен и, по обыкновению, прилип у притолоки.
— Завтра, — начал Алеев, надо брать Козиху.
— Это как вам будет угодно… По-моему, так Козихи спервоначала брать бы не следовало; ее успеем взять и напоследях.
— Когда напоследях?
— Известно, к концу, перед выходом, либо так, между дела, как вздумается. Место под рукой, домашнее, зверь набродный.
— Ты, как видно, располагаешь туразить[261] тут до зимы, а я тебе говорю, что нам надо завтра взять Козиху по пути; мы выступим отсюда к Хопру.
— Это что ж?… Что ни лучшие места кинуть так! Лучше было и не ходить в такую даль!… Что ж, мы все и будем выступать да выступать? От добра добра не ищут. Место — в свете первое. Зверя — сила! А вчера, сидя на завалине, четырех перевидел на рыску… лис выкунял[262]; горит, грач-грачом! Самая пора; только бы вот тронуть — посыплют…
— Ты говоришь как будто во сне… я знаю твой характер: вынь да положь! Слышал ведь, кажется!…
— Да што!… Слышать-то нечего!
— Как нечего! Тебе говорят, что в графскую нас не пустят.
— Как не пустить?… Захотят — пустят…
— Ну, вот, прошу толковать с подобными людьми! — проговорил Алеев горячо. — Зарубил одно… Теперь прошу его урезонить! Тебе говорят русским языком, что мы завтра должны отсюда выступить! Тут делать нечего.
— Это воля ваша… как вам будет угодно… А я мекаю так, что дальше идти нам незачем. Что нам делать на Хопре? Там, я чай, съехалось охотника не в перечет… Поди, подметай чужие следы. А тут ешь — не хочу! Таких мест век не обыщешь, благо, дошли.
— Что ж ты будешь тут делать?
— А что хочу, то и делаю!
— Ну, вот, послушайте его! — обратился к нам Алеев. — Прошу нас потолковать с такими людьми. Тебя призвали сюда для того, чтобы отдать приказание. Завтра мы выступаем. По пути возьмем Козиху, и оттуда, сомкнувши стаю, идем на Хопер. Понятно тебе? Затем тебя и кликнули. Теперь ступай!
— Это понятно. Слушаю-с!
Феопен посмотрел на меня твердо, вопросительно, как будто он хотел что-то мне сказать, повернулся и как-то неохотно вышел. По отбытии ловчего между охотниками возникло словопрение. Как утопающий хватается за соломинку, так Бацов схватился за мысль Феопена и начал варьировать ее на разные лады. Все, видимо, были недовольны своим настоящим положением; никому не хотелось трогаться с места и идти дальше, как говорится, на авось! — и потому Лука Лукич не встречал общего отпора, хотя на вопрос Алеева, для чего нам здесь оставаться и чего ждать, он не мог держать никакого ответа. Я сидел молча и слушал, убеждаясь больше и больше, что все, словно по закакзу, несли околесную… Тут, во время общего говора, незаметно для прочих, ко мне подвернулся Фунтик и сказал шепотом, что Феопен имеет надобность переговорить со мной о весьма нужном деле и просит прийти к нему так, чтобы «не заметили господа». Увернувшись очень ловко, я вышел и по указанию Фунтика отправился на таинственное свидание с ловчим.
За хозяйским гумном, на берегу тинистого протока, гончие лакали запарку из полотняного походного корыта. Феопен стоял тут, опершись грудью на весло; с ним были два его помощника — Сергей и Пашка.
Я подошел к обществу и попросил огня раскурить сигару.
— Что, сударь, вышли прогуляться? — сказал ловчий.
259
…под красную шапку… — то есть в солдаты.
260
Роменский — сорт нюхательного табака.
261
Туразить — гонять, ловить, травить с шумом, криком.
262
Выкунял — то есть выдремал, получил, не ведая как и почему.