Метаполитика

Во франкской монархии «вследствие алчности казны или таможенных чиновников были (кроме обычной земельной подати) придуманы новые налоги. В конце меровингского периода существовал налог на пыль, то есть на ту, которая поднималась возами или вьючными животными; затем еще налог на колеса и дышла…» (8Т, т. 3, с. 322) и так далее. Хуже всего дело обстояло там, где налоги отдавались на откуп, а это происходило почти повсеместно. «Повинности главным образом тяготели над средним классом свободных людей и землевладельцев. Податная и воинская системы одинаково способствовали разорению этого класса. А потому случилось так, что он незаметно исчез; все люди постепенно бежали из его рядов, одни попадали в разряд колонов и сервов, другие поднимались до степени вассалов сеньоров. Чтобы избавиться от тягот свободы, люди отказывались от свободы, от самой собственности и искали убежища в серваже или в феодальных отношениях» (81, т. 6, с. 631).

Эта упорная повторяемость и похожесть исторических ситуаций позволяет нам сделать окончательный вывод: низведение народа до рабского состояния происходит там, где центральная власть, испытывая острую нужду в добавочных средствах, в избытке народного труда, оказывается достаточно сильной, чтобы выжать его, и достаточно безрассудной, чтобы осуществлять это любыми способами, не заботясь о будущем. А так как власть всегда почему-то нуждается в средствах и весьма часто бывает безрассудной и недальновидной, рабство возникает на исторической сцене с поразительной живучестью.

Экономическая неэффективность рабского труда, в конечном счете, мало заботит центральную власть. Ведь она заинтересована не в абсолютной величине произведенного в стране продукта, а в том, какую часть его она может извлечь в свою пользу. Естественно, что у свободного человека отнять плоды его труда гораздо труднее, чем у раба. Когда турецкие султаны вдобавок к тяжелым налогам «установили свое неограниченное монопольное право «закупать» сельскохозяйственные продукты по ими установленным ценам» (56, с. 122), они получили в ответ крестьянскую войну на 15 лет (знаменитая Джелялийская смута, конец XVI – начало XVII века). Лишь поработив народ совершенно, сузив его социальные я-могу до минимальных размеров, можно выжимать из него последние соки и доводить страну до полного экономического ничтожества, подрывая в конечном итоге собственные – центральной власти – устои.

Я так подробно остановился на рабстве потому, что, будучи предельной формой сужения социального я-могу трудового человека, оно может быть легко опознано в разных исторических эпохах под разными обличьями и затем подвергнуто сравнительному изучению. Другие степени сужения являют собой большее многообразие, не так легко поддаются унификации. Тем не менее следует попытаться уточнить, что именно мы в дальнейшем будем понимать под терминами «раб», «серв», «наемный рабочий», «самостоятельный хозяин».

Непосредственному участнику трудового процесса можно предоставить или, наоборот, отнять у него три важнейших я-могу:

1) я могу распоряжаться плодами своего труда,

2) я могу распоряжаться собой (иду и работаю где хочу),

3) я могу владеть средствами производства.

Рабом мы впредь договоримся называть человека с нулевой степенью свободы, то есть лишенного всех трех я-могу. В этом случае под определение раба попадут не только рудокопы Лаврийских рудников, но и индейцы в испанских колониях, негры-невольники на американских плантациях, русские крепостные, иностранные рабочие в фашистской Германии, зэки в сталинской России.

Человека, прикрепленного к рабочему месту, но обладающего правом на какую-то долю продукта своего труда (за вычетом определенного оброка), будем называть сервом. В таком положении находились древнеримский колон, древнеегипетский феллах-общинник, спартанский илот, византийский парик, английский виллан, итальянский анцилла, новгородский половник, колхозник сталинской поры.

Наемный – это тот, кто обладает уже двумя степенями свободы, двумя я-могу; я могу распоряжаться продуктом труда (сколько заработал) и собой (свобода переезда, перемены работы). Исторические примеры – operarios в Древнем Риме, сельский рабочий эпохи Уота Тайлера, батрак, поденщик, ремесленник и городской рабочий всех времен.

Наконец, самостоятельный хозяин может распоряжаться не только собой и продуктом своего труда, но и владеть средствами производства. Так обстояло дело с римским крестьянином при республике, английским йоменом, испанским хуньеросом, русским казаком, финским хуторянином, американским фермером, мелким ремесленником в любой стране.

Естественно, приведенная схема не исчерпывает всех известных нам вариантов, В реальной исторической жизни мы можем найти примеры, когда человек обладал правами на продукт труда и на средства производства, но не пользовался личной свободой (оброчный крепостной, заводящий собственное дело, та же вавилонская рабыня Исхуннатум). Или пользовался личной свободой, но не владел ни средствами производства, ни продуктом труда – наемный рабочий в любую кризисную эпоху. Не всегда нам удается отнести того или иного работника с полной уверенностью к одной из категории. Скажем, турецкий райя – крепостной или наемный? Ремесленник в цеховой корпорации – какими из трех выделенных нами я-могу он реально обладает? Подмастерье и ученик, которых парламентский статут 1388 года обязывал «в страдную пору бросать свое ремесло, чтобы снимать урожай и доставлять зерно» (75, с. 48), – насколько стиснуто его я-могу? Внутри каждой категории расслоение тоже могло быть весьма значительным. В Кастилии хуньерос де эредад очень хорошо понимали свое отличие от хуньерос де кавеса, плативших подушную подать не только королю, но и сеньору. В Новгородской республике и земцы, и сябры (в отличие от смердов) были свободными, но на последних лежали дополнительные (хотя и добровольно принятые) путы кооперативного товарищества. В Древнем Китае существовало множество специальных терминов для обозначения различных категорий рабов.

Но со всеми этими оговорками удобство подобной разбивки на категории представляется мне очевидным. Зная, какой процент непосредственных производителей обладал нулевой степенью свободы, какой – одной, двумя, тремя, мы получаем возможность описать состояние трудового класса в любом Мы в любой момент истории. Мы получаем возможность сравнивать их между собой, обходя терминологическую путаницу – раб, илот, пенест, крепостной. Мы можем не бояться и появления новых, затемняющих дело терминов на которые так богат наш XX век, меры стеснения свободы останутся теми же. Мы можем искать и обнаруживать связь между изменениями свободы труда и возрастаниями и спадами произведенного в стране продукта. Найдя при помощи понятия социального я-могу форму математической оценки социальной свободы, мы можем сопоставить ее с математическими формами, выработанными экономикой.

К сожалению, историческая статистика сохранила для нас более или менее точные данные лишь начиная с XIX века, то есть с возникновения индустриальной эры. По отношению к оседло-земледельческим Мы нам придется довольствоваться лишь приблизительно-иллюстративными сведениями, часто используя военную силу или слабость государства в наступательной войне как косвенный экономический показатель. Однако даже этих неполных, сведений; достаточно для получения вполне наглядной картины.

Пусть мы не знаем, во сколько раз возросла продуктивность сельского хозяйства в Вавилоне после реформ Ашшурбанипала, возродившего в VII веке до P. X. класс свободных землевладельцев, в Испании после пожалований короля Альфонса IX Леонского, в Англии после вытеснения вилланов свободными йоменами, в Псковской республике после отмены холопства, во Франции после Великой революции; уничтожившей крепостное право. Но мы знаем, что Вавилон через каких-нибудь пятьдесят лет сбрасывает ассирийское иго и становится богатейшим и могущественнейшим государством тогдашнего мира. Что в Испании именно в XIII веке Реконкиста начинает делать заметные успехи, а государство богатеет, несмотря на мятежи и смуты… Что Англия времен Столетней войны из далекой окраины цивилизованного мира превращается в полноправного участника европейской политической и хозяйственной жизни с огромными ресурсами и блистательным будущим. Что крошечному Пскову оказывается по силам отстаивать свою независимость от Ливонии, Польши, Новгорода, Москвы и привлекать на свои ярмарки сотни богатых купцов. Что послереволюционная Франция может вступить в военное и экономическое соперничество – со всем остальным миром.