Щелчок

Бабушка подняла к глазам лорнет, взглянула на распростертое перед пей маленькое тело цыганенка, с курчавой головой, с сочившейся струйкой крови из раны на виске, и проговорила взволнованным голосом:

— В больницу его надо… Запрячь коляску и отвезти его сейчас же в больницу… Скорее!

— Ах, нет! Не надо в больницу!.. Он умрет по дороге! Смотрите, какой он бледный жалкий и весь в крови!

И хромая девочка наклонилась над Орлей.

— Бабушка, милая, дорогая, не отсылайте его от нас!.. Я выхожу его… Может быть, он выживет… не умрет… Умоляю вас, бабушка, хорошая, дорогая.

И девочка со слезами на глазах прильнула к старушке Раевой.

— Но ведь он вор, Ляля! Пойми, таких в тюрьму сажают, — волнуясь, протестовала Валентина Павловна. — Он, наконец, у твоего брата лошадь украл! Сделал несчастным бедного Киру!

— Бабушка! Милая! Но ведь, может быть, и не он украл. И притом, кто знает, его могли научить украсть другие или заставить… принудить… Это ведь никому не известно… Я умоляю, бабушка, разрешите его оставить у нас… Он поправится и тогда скажет, куда девалась лошадь и зачем он увел ее. Я сама буду ухаживать за ним. Милая бабушка, разрешите только!

Калека-девочка просила так трогательно и кротко, что не привыкшая отказывать в чем-либо своим внукам бабушка невольно задумалась. Легкое колебание отразилось на ее лице.

Валентина Павловна сама была очень добрая и чуткая по натуре. Пропажа дорогой лошади огорчила ее, тем более что лошадь эта была любимой забавой ее внука Киры-Счастливчика, как его называли все в доме. Но, с другой стороны, нельзя же было дать умереть мальчику, которого еще можно попытаться спасти. Вор он или не вор — покажет будущее, а пока надо во что бы то ни стало помочь ему.

И, покачав своей седой головой, Валентина Павловна сказала отрывисто:

— Осторожно поднимите мальчика и отнесите его в угловую комнату. Да пускай кто-нибудь скачет за доктором в город… Попросите его сейчас же, ночью, приехать к больному.

Потом, помолчав немного, добавила тихо: — И воды принесите мне теплой, ваты и бинтов. Пока что надо промыть и забинтовать рану.

И первая принялась хлопотать около бесчувственного тела Орли.

Глава X

Орля не умер, хотя то состояние, в котором находился мальчик две долгие недели, было близко к смерти.

Как во сне, слышались ему, точно издалека, чьи-то заглушенные голоса. Боль в голове помрачала ему сознание, но в минуты прояснения, слегка приоткрыв глаза, мальчик видел участливо склонившиеся над ним добрые лица. Чаще других — седую голову и красивое старческое лицо, еще чаще хрупкую фигуру калеки-девочки с бледным личиком и тоскливыми кроткими глазами.

Иногда боли в голове становились нестерпимы. Орля кричал тогда и стонал на весь дом. Человек в круглых очках промывал рану на лбу, вливал в рот больного лекарство и выстукивал ему каким-то молоточком грудь.

Все это Орля чувствовал и видел в каком-то дурмане.

Мальчик долго находился между жизнью и смертью, но крепкий организм победил смерть, и Орля почувствовал облегчение, спустя же три недели впервые сознательно открыл глаза.

Орля лежал в светлой чистенькой комнате, залитой лучами солнца.

У постели его, прислонив к коленям костыли, сидела бледная девочка с кроткими темными глазами.

— Тебе легче, мальчик? Не болит голова? — наклонившись к нему, говорит она с участием в голосе.

Но Орле не понравилось, что его тревожат, что ему задают вопросы.

— А тебе что за дело? — грубо обрезал он ее.

— Ну, бранится — значит здоров! Это первый признак. Успокойтесь, Ляля! Исполать вам: отходили молодца! — послышался по другую сторону Орлиной кровати веселый насмешливый голос.

Орля с трудом повернул голову и увидел черненького студента, который с четырьмя мальчиками заезжал в табор верхом.

И мгновенно полное сознание возвратилось к больному. Вспомнился тот злополучный вечер… кража коня… бешеная скачка к опушке… внезапное появление Яшки…; и камень… И все снова заволокло туманом перед ним.

Когда туман рассеялся снова, Орля понял одно: табор далеко, лошади у него нет и сам он пойман и прикован, как узник, к этой постели.

Его глаза загорелись горячим огнем. Лицо свело судорогой.

«О, только бы вырваться отсюда!..» Он сумеет отплатить злом за зло долговязому разбойнику Яшке, отомстить за все…

«А Галька! Где Галька? Может быть, она давно брошена в лесу и умерла с голода?» — внезапно пришло ему в голову, и он заскрипел зубами.

— Пустите меня в табор! В табор хочу! — бурчал он себе под нос и беспокойно заметался в кровати.

— Ну, уж это дудки, мальчуган! — тем же веселым и беспечным тоном отозвался студент. — Пока не поправишься, оставайся с нами, а потом иди себе с Богом.

— Нет! Сейчас пустите! — угрюмо бросил больной.

— Ну уж, братец ты мой, этого никак нельзя! Не полагается! Два шага тебе не сделать, сейчас редьку закопаешь носом. Верно тебе говорю. Отлежись, поправься, а потом и ступай, — добродушно говорил студент.

— Убегу, коли не пустишь! — злобно сверкнул на него еще ярче разгоревшимися глазами Орля.

— Ну, брат, для побега сила нужна.

— Не дразните его, Мик-Мик! Он сам видит, что сейчас ему не встать с постели, — мягко остановила девочка молодого человека. — Не правда ли, мальчик, у тебя мало еще силы? Ты еще слаб… А скажи мне, кстати, как зовут тебя, милый?

Но вместо ответа Орля только мотнул головою.

— Убирайся! Отстань! Чего пристала! — буркнул он, с ненавистью глядя в кроткое, склонившееся к нему, лицо.

— Вот так штука! — засмеялся Мик-Мик. — Его от смерти спасли, отходили, а он бранится. Ну и малец! Мое почтение!

— Он еще болен, оставим его в покое! — произнесла сконфуженная Ляля и, поправив подушки больного, тихо посоветовала Орле уснуть.

Как-то раз, проснувшись утром, Орля был приятно поражен. Голова у него не болела вовсе, обычная за последнее время слабость исчезла совсем. Что-то бодрое вливалось ему волною в душу.

Вчера еще хромая Ляля, принося ему обед, нашла его свежее и бодрее обыкновенного и разрешила ему встать сегодня.

Но и помимо этого разрешения он бы встал и так, без спросу.

Ясное летнее солнышко заглядывало в комнату. Деревья шептали зелеными ветками там, за окном. Небо голубело вдали, сливаясь с горизонтом за золотыми полями. В соседней сельской церкви благовестили к обедне.

В одну минуту Орля вскочил с постели и, пошатываясь от слабости, оглянулся вокруг.

— Ба! Что это такое лежит на стуле?

Два прыжка на ослабевших ногах, и мальчик уже держал в руках красную кумачовую рубашку, плисовые шаровары и высокие сапоги.

— Никак для меня это! — произнес он, ухмыльнувшись, и стал торопливо одеваться в новешенький, с иголочки, костюм.

Три-четыре минуты — и Орля был неузнаваем. Чуть покачиваясь на подгибающихся ногах, он подошел к зеркалу, стоявшему в углу комнаты, заглянул в него и ахнул: в одетом по-барски, худом, высоком мальчугане, с наголо остриженной, иссиня-черной головой, с огромными, вследствие худобы, глазами, трудно было узнать прежнего Орлю, лихого и вороватого таборного цыганенка.

Он с восхищением разглядывал свою изменившуюся фигуру, поворачиваясь то вправо, то влево, строя себе в стекле уморительные рожицы.

— Вот бы в табор улепетнуть в таком виде! И то бы улепетнуть!.. Шапки только нет, вот жалость. А уж одежа такая, какой не сыщешь у самого дяди Иванки, — решил он и даже прищелкнул от удовольствия языком.

Глаза его метнулись на дверь. Он сделал, осторожно крадучись, шаг, другой, третий. Еще шаг, и в руках его ручка запора. Раз…

Вот радость! Дверь не заперта!..

Весь трепещущий, похолодевший от волнения, Орля перешагнул порог и очутился в коридоре. Едва касаясь ногами пола, он заскользил по направлению следующей двери, белевшей на противоположном конце длинного перехода.

Мертвая тишина царила в доме, точно он был необитаем в «этот утренний час.