Роса в аду

— Просто стояла и смотрела. Не спалось, и я пошла побродить. Иногда окружает такое настроение, что хочется просто идти вперед и не оглядываться… Просто мечтать.

— Это одиночество, — сказал я. — Разве… разве у тебя никого нет?

— Очень некорректный вопрос, — улыбнулась она. — Я же не спрашиваю тебя, с кем ты провел эту ночь.

Да, пожалуй, не надо, — подтвердил я. — Это была далеко не лучшая ночь. Но попутчик на ночь и спутник на годы — это не одно и то же. Тебе нравится кто-нибудь?

— Жерар Депардье, — сказала она со странной интонацией.

Я насупился и некоторое время молчал, шагая рядом и неся зонтик над ее головой.

— Раньше я симпатизировал французам, — сказал я наконец. — А теперь мне что-то очень в них не нравится… То, что среди них живет какой-то Жерар, который шляется, где не следует и нравится красивым девушкам. Какой леший его сюда занес? Кто он?

— Это актер, — вздохнула она. — Это очень хороший, обаятельный и талантливый актер, к твоему сведению, мой не эрудированный и очень ревнивый собеседник… Чем-то очень похожий на тебя…

— Ах, в этом смысле… Красивый? — расплылся я в самодовольной улыбке.

— Обаятельный.

Я вздохнул и пожаловался:

— Ты все время шутишь надо мной. Я уже боюсь что-либо спрашивать.

— У тебя такой смущенный вид, что невольно хочется пошутить… Я злая.

— Злая, — сказал я. — Очень злая. Ты оставила мой букет на работе и шантажируешь меня французскими актерами.

— На работе я провожу куда больше времени, чем дома, поэтому я и оставила там цветы. Поставила их в вазе, на столе. А на "французского актера" ты сам напросился.

— Вот я и говорю — обижают, — подтвердил я. — И некому за меня, беднягу, заступиться… Ох-хо-хох…

— Любишь, когда тебя жалеют?

— Мне хочется, чтоб меня пожалела ты. Я же кокетничаю. Я где-то слышал, что если "путь к сердцу мужчины лежит через желудок", то путь к сердцу женщины лежит через жалость и сострадание… Глупость?

— Глупость, — кивнула она. — Что начинается с жалости, жалостью и кончается. И честно говоря, мне кажется, что ты не из тех, кто нуждается в жалости. Может быть, тебе не хватает теплоты, но никак не жалости. Ты говоришь, что ты солдат…

— Не в столь узком смысле, — поспешил поправить я. — Я, скорее, советник, консультант… Общие вопросы.

— Но тебе приходилось воевать?

— Да. Приходилось.

— Против кого?

— Против людей. Какую разницу имеют национальности, религии или способы общественного управления? Я воевал против людей.

— И убивал?

— Редко. Мое дело — теория, философия войны, если так можно выразиться.

— Это одно и то же. Просто в больших масштабах. Создатель атомной или водородной бомбы куда больше убийца, чем снайпер.

— Все дело в целях, которые при этом преследуются… Зачем ты спрашиваешь об этом?

— Я никогда раньше не видела человека, убивающего других людей. Мне казалось, что они должны выглядеть как-то иначе…

— Отнюдь. Обычно самые отъявленные убийцы выглядят милыми, человеколюбивыми гуманистами. Да, я воевал, и что?..

— Извини, я…

— Не извиню, — сказал я угрюмо. — Потому что сейчас я обиделся всерьез. А насчет того, что ты не видела убийц — это неправда. Ты видишь их каждый день. Они вокруг тебя. Они убивают своих близких ворчанием, плохим настроением, злостью, дурным словом, невнимательностью… Поверь — действительно убивают. Это как сложный механизм: стоит колесику зацепиться за колесико, и закрутилось… А самых отъявленных убийц ты видишь каждый день на плакатах и по телевизору, только у этих масштабы побольше. Они доводят до самоубийств, до сумасшествия, заставляют умирать с голоду и лишают будущего, объявляют войны ради "великих целей", и "перестройки" ради целей собственных.

— Мы не можем судить о политике. Иногда выйти из тупика можно только очень сложным путем. Это очень тяжело — управлять огромной империей.

— Я-то как раз в этом немного разбираюсь, — ехидно заметил я. — А вся разгадка этого лабиринта проста до невозможности. "Сын кухарки" не может управлять государством. Этому учиться надо. И, ох, как учиться! "Поднимая" такую державу — "загнуться" можно. Если, конечно, работать. Первых ваших князей — Рюрика и Синеуса — долго упрашивали стать во главе государства. Как ты полагаешь, почему они думали так долго? Потому что знали, что придется много работать. Очень много. А их упрашивали: "Придите, поработайте, организуйте, сплотите. Мы вас слушаться будем, работать на совесть, условия и отдых вам обеспечим". И все равно думали. А когда на этот пост лезет толпа всех мастей и профессий, невольно возникает мысль: это что, так легко?! Оказывается, нелегко. И развалив все, они разводят руками: "Что-то мы тут напортачили". А ты говоришь — не видела… Помнишь, из-за чего погиб Петр Первый? Во время наводнения, по пояс в ледяной воде, он спасал свой город. И мог бы отсидеться в спокойном месте, но ведь бросился, рисковал, работал наравне со всеми. А почему? Потому что это был его город. Им возведенный и его наследникам остающийся. Он был настоящим хозяином своей страны. Характер у него был отвратительный, недостатков — куча, жестокость неимоверная, и все же добра он совершил куда больше, чем зла… Как ты думаешь, почему Судный день назначен для всех во "временном отдалении", а не вершится над каждым умирающим сразу? Потому что после смерти человека остаются его дела. Мысли его, труды его. И это дает плоды много после его смерти и тоже бросается на чашу весов, определяющую ценность его жизни.

— Для военного ты неплохо образован.

— Спасибо.

— Нет, я не в том смысле, не обижайся. Просто у военных обычно слишком "узкая специализация", многое оказывается за "бортом" знаний. Но то, что ты рассказал мне, оправдывающий фактор. "Есть хуже меня" — это не довод.

— Ты не поняла меня. Я никогда не оправдываюсь. Мне не в чем оправдываться. Я делаю то, что считаю нужным, и знаю, что моя работа "грязная", но необходимая… Увы… А "хуже меня" есть. Только в отличие от них я знаю цену моей работы, а они — нет.

— Я так и не могу понять, кем же именно ты работаешь. Пытаюсь, и не могу. Скажешь?

— Нет. Назовем это тайной. Ты не хочешь рассказывать мне о себе, а я говорить, кем я работаю. Мы квиты.

— Когда женщина что-то замалчивает — это тайна, а когда мужчина — он просто вредничает.

Это женская точка зрения, а моя правда — другая… Ну хорошо, хорошо, согласен: я — вредный. Занудливый, вредный и очень обаятельный.

— С чего ты взял?

— Ты сама сказала.

— Я сказала, что ты похож на обаятельного Депардье, а о тебе лично я не говорила ни слова. Не "передергивай".

— Но ты же подразумевала.

— И вот таким образом ты хочешь мне понравиться…

— Не "хочу", а уже понравился.

— А эта версия откуда взялась?

— Вижу.

— И, конечно, ошибаться ты не можешь?

— Нет. Мужчины не могут ошибаться. Они опытнее, умнее, и они — мужчины… Но если все же они ошиблись, значит встали на женскую точку зрения.

— Так… Я пришла. А вот ты…

— Может, все же помиримся? — предложил я.

— Мы и не ссорились.

— Тогда почему ты смотришь на меня так, словно я только что наговорил тебе кучу гадостей?

— Ты еще и нахал, — констатировала она. — Видела бы моя мама, с кем я познакомилась.

— Строгая? — настороженно спросил я.

— Очень.

— Тогда хорошо, что не видит… Думаешь, у меня совсем нет шансов ей понравиться? Она сделала вид, что думает.

— Если ты, по своему обыкновению, не начнешь знакомство с шокирующих откровений и позиций… Если не станешь говорить разные гадости о женщинах… Если…

— Тогда я лучше буду иметь дело с папой, — решил я. — Папа кто?

— Военный врач.

— О! С врачами я общаться умею. А с военными врачами нахожу общий язык совсем быстро…

— Если вдуматься глубоко, то я и не собираюсь знакомить тебя со своими родителями. Они могут неправильно понять и испугаются.

— Это маленькая месть за мои размышления о "слабом поле"?