Страница 81 из 86
Вот там, на базаре, мы и встретили Мишку, сеттера-полукровку с мягкими обвислыми ушами и добрым, грустным взглядом умных карих глаз. Он шатался там в поисках пищи — объедков бутербродов, головок копченой ставриды и кефали. Добрые торговцы мясом подкидывали ему и вырубленную косточку и мясную крошку.
Мишка не имел хозяина и жил подаянием да тем, что удавалось промыслить самому. Нам говорили, что на заре он обходит все веранды своего района, обшариваег ведра с отбросами — тем и существует. Удивительно, что его не забирали ловцы бродячих уличных животных. То ли он пользовался их снисходительным покровительством (хотя снисхождения от этих людей вряд ли можно ждать собаке!), то ли за долгий срок своей безнадзорной, бездомной жизни научился избегать опасности, по каким-то лишь ему ведомым признакам заранее определяя ее приближение.
Мы с Александром Павловичем, конечно, не могли пройти мимо него, не угостив кусочком лакомства. И с этого дня, встретив на базаре, он каждое утро провожал нас до пляжа.
О прошлом собаки нам рассказал потертый ошейник, сохранившийся на ее шее. Когда кто-то из нас повернул его, на нем оказалась ржавая жестяная бляшка. С трудом можно было разобрать: МРС — и номер. Вот эти три буквы — МРС — и сказали все.
МРС — миннорозыскная служба. Мишка был минером, ветераном войны. Как он попал сюда? А как многие собаки, прошедшие со своими вожатыми боевой путь по фронтам, вернулись после окончания войны в глубокий тыл? Когда началась демобилизация, она коснулась не только людей, но и животных.
Но, увы, кое-кто из этих собак попал в случайные руки, кое-кто по истечении какого-то времени оказался вообще без хозяев. Фортуна изменчива!
Вероятно, к числу таких неудачников относился и Мишка. Он напоминал мне собак, которых я наблюдал в южных и западных районах страны вскоре после освобождения их от неприятельских войск. К приходу очередного пассажирского поезда эти собаки — крупные кавказские, южнорусские овчарки и их помеси — выстраивались вдоль перрона и умоляющими, голодными глазами смотрели на окна вагонов. Проезжающие бросали им куски хлеба, проводники выносили разные остатки. Эти четвероногие нищие были живым свидетельством бедствий войны. Таким же живым напоминанием о войне был и Мишка.
Он дошел с нами до ворот пляжа и, получив, как всегда, вознаграждение, еще долго провожал нас глазами. Мы уже спустились по лестнице вниз, а Мишка, опустив голову и хвост, точно в глубокой задумчивости, все еще стоял и смотрел нам вслед. Потом, когда укладываясь на лежаке, я бросил взгляд вверх, его уже не было видно. На пляж он не заходил — запрещалось, и он знал это.
Появление Мишки вызывало каждый раз прилив воспоминаний у Александра Павловича.
Минувшая фронтовая жизнь вставала перед глазами. Разве может забыться то время, когда Александр Павлович тоже был минером, точнее, командиром специального подразделения МРС… впрочем, вы уже должны знать об этом! Именно в эти часы, лежа под палящими лучами полуденного крымского солнца, закрывшись газетой, чтоб не напекло голову, я и услышал впервые о том, как овчарка Нерка нашла мину на землянке командующего армией Западного фронта, как был разминирован в срочном порядке с помощью собак аэродром под Воронежем, как поражались саперы, когда собаки проверяли их и обязательно находили что-нибудь упущенное ими…
— А что было на Карельском перешейке, когда финны сдавали нам свои укрепления и минные поля! — с увлечением вспоминал Александр Павлович. — Они предъявили свои схемы расположения минных полей, а мы — свои, и наши как будто были точной копией их схем… Сколько они своих людей потеряли, разминируя то, что закладывали сами. А мы с собаками, без единой жертвы, прощупали все в несколько раз быстрее… Вот вам и Шарики да Бобики! Рекордсмен Дик, родом из Ленинграда, отыскал двенадцать тысяч мин. Сколько их на счету у Мишки? Кто скажет…
— Будет шторм, — повторил наш сосед, тучный бритоголовый мужчина с облупленной спиной и наклейкой из бумаги на носу, поглядывая на белые завитки барашков, появившиеся на гребнях волн. Зеркальной гладкости воды уже как не бывало; море с каждой минутой становилось шумнее, все дальше и дальше оплескивая побережье. Оно накатывало с шипением и бульканьем, потом, как бы угасая, убегало назад и снова устремлялось вперед, на штурм суши…
— Ну что ж, шторм так шторм, — философски отозвался Александр Павлович. — Быть у моря и не видеть шторма… я считаю, что тогда не стоило и приезжать сюда!
Шторм бушевал всю ночь. Перед сном мы с Мазориным прошлись по набережной. В море не виднелось ни одного огонька. Воздух был насыщен йодистыми испарениями. Лицо, руки, одежда скоро становились влажными, на губах был привкус соли.
Следующий день был сырым, туманным, и мы не пошли на пляж. Бездельничали дома: я — на постели, с книжкой в руках, Александр Павлович писал письма, потом тоже взялся за чтение. В обычное время не успеваешь проглядывать всего и потому, когда представится возможность, с жадностью накидываешься на журналы, книги.
Наступившее новое утро не принесло изменений. В это время года у Крымского побережья еще не бывает затяжных штормов, длительного ненастья, но все же могут выдаться два-три тусклых дня.
Мы подождали часов до двенадцати, а потом не удержались и надумали вылезти из своей берлоги.
Куда? Ну куда же еще, как не к морю! Ноги сами несут к нему.
С деревьев капало; влага, казалось, проникала во все поры тела. Пляж был пустынен, хотя море уже начинало успокаиваться. Лишь редкие парочки бродили в отдалении.
Мы решили спуститься к воде. Ворота были приоткрыты, дежурная — поскольку купанье еще не возобновилось — отсутствовала. Вместо нее нас ожидал у входа… Мишка!
Где он скрывался, когда не был занят поисками пропитания, в какой норе отлеживался после беготни по городу?
Очевидно, не встретившись с нами в обычный час на базаре, он отправился искать нас здесь.
— Что, соскучился? — ласково потрепал его Александр Павлович. — Ах ты, рыжий!…
Он обернулся вопросительно ко мне:
— Возьмем его с собой? Сегодня никого нет, можно… И Мишка как будто понимал, что раз пляж пуст — можно последовать за нами: не заставил себя просить. Он явно был счастлив находиться около нас. Никто не гонит, не обижает — это ли не высшая радость для бродячей собаки!
Я плохой пловец. Но Александр Павлович — совсем мне не ровня. Он не удержался от искушения и, благо надзор отсутствовал, все-таки, как он выражался, окунулся разок. Я, пока Мазорин купался, сидел около его одежды, а Мишка бродил по отмели, разнюхивая в песке крохотных моллюсков и рачков. Привычка к отыскиванию пищи говорила в нем, по-видимому, даже здесь.
— Александр Павлович!… Товарищ гвардии майор!… — донеслось вдруг сверху, когда Мазорин, отряхнувшись, как утка, заканчивал одеваться.
Протягивая руки к Мазорину, к нам спешил какой-то незнакомый мне мужчина средних лет.
— Александр Павлович!
— Жарков?!
— Он самый…
Они крепко, по-мужски, обнялись и расцеловались.
— Однополчанин, — представил мне его Александр Павлович. — Вместе воевали…
— Жарков, Семен Петрович, — отрекомендовался тот, козыряя по-военному. — Находился под командой товарища гвардии майора…
— Подполковника, — поправил Александр Павлович. — Времени-то сколько прошло? Можно прибавить звездочку…
— …виноват, подполковника! По гражданской одежде не видно, сам не догадался!
— Как здесь оказался?
— Как и вы: приехал отдыхать!
— Бывший вожатый, старшина взвода, — пояснил мне Мазорин.
— Сколько мы с Александром Павловичем солдатских щей из одного котла выхлебали!…
— А сколько обучили собак? Нашли мин? Не сосчитать!
— Точно: что верно, то верно… А это что, ваша? — показал Жарков на Мишку, который, словно заинтересовавшись этим обменом дружескими восклицаниями, подошел и прислушивался к разговору, предварительно обнюхав бывшего старшину.
— Да вот, приблудился к нам… Хозяина нет…