Страница 53 из 95
А бедный Толик все сидел у костра, время от времени подбрасывая заранее приготовленные сучья. Огонь оживал, языки пламени радостно трепетали, тьма отступала. Но стрелки на часах Толика словно приклеились; время почти не шло. Он попробовал считать про себя, но дело пошло еще хуже — минуты томительно двигались одна за другой, а счет все сбивался, усталый мозг отказывался тренироваться в устном счете. Толик встрепенулся: ему послышался далекий скрип снега, словно кто-то бродил в лесной чаще. Подмышки мгновенно стали мокрыми, ладони в варежках тоже покрылись влагой; Толик стал всматриваться в темноту, но, конечно, ничего не увидел. На всякий случай он прижал к себе ружье и нащупал курок. Треск костра мешал ему прислушиваться, но одновременно успокаивал, ободрял. “Вот же палатка, совсем рядом, там полным-полно ребят, которые вскочат мгновенно, стоит мне закричать. Только чего кричать — никого нет, просто какие-то ночные лесные звуки, а я всех переполошу, и меня будут считать трусом! Мне, наверное, просто показалось”, — ободрял себя студент, ближе придвигаясь к костру. Но все сознание его было направлено на ожидание странного звука; и звук вскоре повторился. Теперь он был более отчетливый; да, это скрипит снежный наст под чьими-то ногами. Или — лапами. Тяжелыми лапами, ведь от легких ног белки или зайца наст даже не просядет, не потревожится. Это ходит кто-то большой, грузный! Толик весь превратился в слух, но загадочный звук больше не повторялся. Только ночной ветер загудел вдруг в кронах кедров устрашающе и мрачно. Что-то упало рядом с Толиком, и он в ужасе подскочил, готовясь издать дикий вопль. Присмотрелся, дрожа от ужаса — рядом лежала крупная шишка, наполовину вылущенная белкой. Толик с облегчением вздохнул и улыбнулся, взял шишку и принялся, сняв варежку, выковыривать вкусные орешки. За приятным занятием время побежало незаметно, и Углов совершенно перестал смотреть в ту сторону, откуда слышался скрип и звук шагов. Толик еще раз взглянул на часы и пошел будить Вахлакова:
— Вставай, Олег, твоя очередь! — шептал Толик, стараясь не разбудить остальных товарищей.
Он очень устал и теперь только и мечтал поскорее лечь и уснуть праведным сном выполнившего свой долг человека. Олег Вахлаков открыл глаза и посмотрел непонимающе на Толика, жужжащего фонариком-“жучком” с динамо-машинкой.
— Что, уже пора? — на самом деле Олег и не думал спать, но ему хотелось быть хитрее всех, умнее, поэтому он продолжал притворяться: зевал, потягивался, тряс головой, будто спросонья.
Наконец вылез из спальника, надел тулуп, валенки, напялил ушанку и побрел к костру, крепко сжимая ружье, выданное ему Толиком. Олег сел у костра и стал всматриваться в морозную ночь; теперь уже ярко светила луна, было не так страшно и темно, как два часа назад. Белая ровная поверхность снега отражала свет луны; чернели стволы деревьев. Было очень красиво, но сильный мороз пробирался даже сквозь толстый овчинный тулуп Вахлакова, так что пришлось встать и подбросить в костер как можно больше сучьев. Хвороста оставалось довольно мало, так что Вахлаков с сомнением посмотрел на кучу сучьев, которую собирали впопыхах, стараясь как можно скорее отделаться от работы и как следует поесть и отдохнуть. Олег решил дойти до кромки леса и поискать еще валежника, благо свет луны стал ярким. Студент неторопливо пошел к деревьям, по пути собирая лежавшие на снежном насте отломанные ветром ветки. Снегопада давно не было, хвороста можно было насобирать сколько угодно, и Вахлаков даже с удовольствием взялся за дело: все лучше, чем тупо сидеть у костра, думая черт знает о чем! За спиной у парня висело ружье, которое придавало ему уверенности и смелости. Он шел по твердому насту, проламывавшемуся под его грузными шагами, приближаясь к деревьям. Вдруг что-то гигантское, огромное, крылатое взметнулось из-под его валенок. Раздался треск крыльев, клекотание, сверкнул в свете луны яростный круглый глаз… Вахлаков отпрянул и повалился на снег, не чувствуя ничего, кроме ледяного ужаса, но тут же он догадался, что спугнул зарывшегося в снег глухаря, которых много в этих северных лесах. Птица испугалась не меньше, взлетела, расправила широкие крылья, а он от неожиданности чуть в штаны не наложил! Хорошо, что никто не видел эту неприятную и смешную сцену, а то принялись бы потом смеяться над ним и подшучивать; этого Олег не смог бы стерпеть. Больше всего на свете он ненавидел шутки и розыгрыши, хотя и принужденно смеялся, участвуя в развлечениях товарищей наравне со всеми. Однако когда шутили над ним, Вахлаков всегда с трудом подавлял ледяную ярость, распиравшую грудь. И всегда старался исподтишка отомстить обидчикам, устроить им какую-нибудь каверзу, нанести удар, убытки…
Вахлаков не спеша поднялся, почистил штаны от налипшего снега, подобрал рассыпавшийся хворост и побрел к костру. В душе его закипала злоба: почему эти идиоты так мало набрали валежника? О том, что он и сам не слишком-то трудился, Вахлаков предпочел забыть, пестуя праведный гнев и негодование. Он сел у костра, жалея себя и ненавидя весь этот глупый поход, несправедливый мир и идиотов, его населяющих… Время текло, а Вахлаков не видел ни прекрасных звезд, ни блистающего снега, ни радостного пламени костра; он прислушивался только к своим мыслям и чувствам, которые были далеки от приятных. Сгорбившись, поблескивая злыми глазами, он сидел, сжимая в руках ружье.
Через положенное время Олег рывком поднялся и пошел к палатке, будить Феликса Коротича, спавшего сладким сном уставшего физкультурника. Вахлаков специально наделал как можно больше шума, чтобы разбудить остальных; довольно грубо потряс за плечо Феликса и сунул ему фонарик и ружье:
— Давай, иди дежурь!
Феликс широко зевнул, быстро поднялся, надел верхние вещи, валенки и, чуть вздрагивая от холода и ночного пробуждения, вышел из палатки в ледяную северную ночь. Вахлаков моментально успокоился и захрапел, словно оказавшись в недосягаемости для той черной силы, что душила и давила его у костра. Сновидения его были тусклы и серы, мучительно вязки, так что во сне он все ворочался и ворочался, однако остальные туристы спали крепко.
Феликс Коротич вышел в холодную зимнюю ночь и увидел, что костер почти прогорел. Вахлаков назло сжег весь оставшийся хворост. Феликс поплелся к деревьям, чтобы набрать валежника; он освещал путь фонариком, хотя луна светила довольно ярко. Турист набрал полную охапку хороших сухих веток и сучьев, отнес к угасающему костру, еще несколько раз возвращался к лесу. Работа выгнала из него остатки сна, разогрела кровь, заставила ее быстрее струиться по жилам. Феликс с большим удовольствием кормил пламя, аккуратно подбрасывая веточки, сучья, хвойные лапы, от которых взлетали ввысь сотни веселых искорок. Огонь разгорался все сильнее, все выше, а молодой человек все носил охапки хвороста. Наконец рядом с костровищем образовалась порядочная куча топлива; запаса должно было хватить до утра. Феликс расположился на еловых ветвях, на которых недавно предавался злобным мыслям его предшественник. Рядом он положил ружье.
Феликс смотрел на разгоревшееся пламя и незаметно для себя задремал. Он не уснул, а впал в какое-то странное оцепенение, которое сковало все его тело и разум, разлилось по рукам и ногам. Он сидел, вытянув ноги, сложив руки на груди, прикрыв глаза, ни о чем не думая; до его сознания смутно доносился запах гари от потрескивающих в огне сучьев. Запах становился все сильнее и неприятнее, резче, заполняя все вокруг; Феликсу показалось, что рядом с ним, на лапнике, кто-то сидит. Молодой человек приоткрыл тяжелые набрякшие веки и покосился в сторону; ледяной ужас пронзил его душу. Рядом, также вытянув совершенно голые обгорелые ноги, сидела давняя соседка, тетя Валя. На ней был халат, вернее, лохмотья, черные, полуобгоревшие; сгорели почти все волосы на голове. Лицо тоже было сильно попорчено огнем, от носа почти ничего не осталось, сгорели губы и веки, только блестели зубы в свете полной луны, в отблесках костра. Теперь Феликс не мог уже пошевелиться от страха, парализовавшего его. Он попытался только чуть отодвинуться от тети Вали, но она медленно повернула голову и уставилась прямо в лицо Коротича белыми мраморными шариками закатившихся глаз: