Страница 10 из 95
— Анархия — мать порядка! Убивайте москалей, большевиков и жидов, Украина должна быть свободной! — выкрикивал Махно, а казаки в раздумчивости топтались, как стадо баранов. Самых молодых и крепких хлопцев немедленно записали в армию Махно; попал туда и землемер Аркадий. Его нарядили в зеленую форму, дали в руки тяжелую шашку, которой он должен был рубить головы врагам Украины, навесили винтовку и усадили на тачанку. Гикнули, крикнули, захохотали и понеслись в неизвестном направлении восстанавливать справедливость, освобождать простой народ от гнета жидов и москалей… Кто только в те далекие смутные дни не освобождал несчастный народ!
Аркадий покорился воле судьбы и трясся на тачанке, время от времени припадая к пулемету, из которого палил по настигавшим армию всадникам. По кому стрелял махновец Аркадий Савченко, кто падал в серый степной ковыль с простреленными головами и сердцами — до сих пор ему неведомо. Весь мир сошел с ума, и появилась нужда у народа не в землемерах, а в диких всадниках-смертниках. Вечерами махновцы пили ядреный самогон, закусывали салом, пели печальные, заунывные песни про загубленную молодецкую жизнь, а Аркадий смотрел на звездное небо, которое оставалось вечно равнодушным и неизменным. Миллиарды звезд загадочно мигали с черного купола украинского неба, веяло теплыми степными ароматами трав и цветов. Аркадий постигал мудрость покорности. Ему совсем не хотелось бороться и сражаться, но он смирился со своей участью и стремился только по возможности избегать смерти. Умирать ему совершенно не хотелось.
После разгрома махновской армии Аркадий осторожно стал пробираться в центр России, справедливо рассудив, что при новой, победившей власти порядка больше, а опасности, может, и поменьше. Где-то под Харьковом Аркадия схватили и чуть не расстреляли, но потом записали в Красную Армию, выдали ржавую винтовку и обмотки, завшивевшую шинельку и отправили кого-то бить. То ли Колчака, то ли Деникина — это осталось загадкой. В первом же бою счастливчик землемер получил ранение в ногу, которое сделало его хромым и негодным к дальнейшей военной службе.
Аркадия отправили в теплушке в Москву, оттуда — в комиссариат, на Урал, где была настоятельная нужда в грамотных людях. Агрономическое образование Аркадия Савченко могло сравниться с членством в Академии наук, никак не меньше, потому что в комиссариате даже читавшие по складам красноармейцы считались образованными людьми. Аркадий подписывал какие-то списки и приказы; возможно, это были приказы об уничтожении контрреволюционеров и списки подлежащих расстрелу — юноша старался не особо вдумываться в происходящее. Он был уже не так молод — сравнялось ему двадцать лет, так что по тем меркам вполне подходил Аркадий на пост руководителя продразверстки.
Аркадий равнодушно объезжал окрестные деревни, где пухнущие с голоду люди проклинали его, несколько раз на него нападали, стреляли, один раз избили до полусмерти кольями, чтобы не отдавать нажитое… Молодого большевика считали очень смелым и преданным партийной идее (Аркадий вступил в ряды ВКП(б)), а на самом деле он стал просветленным, которых единицы на земле. Еще в широкой украинской степи открылась молодому махновцу-землемеру одна истина, на которой и зиждется мир: все предначертано. Все заранее решено, придумано и согласовано. Всем управляет рок, он же Бог, равнодушный и нам неподвластный. Человек — это как муравей в муравейнике; ползает, копошится, делает запасы… Потом муравейник смывает бурным весенним потоком, и гибнет глупый муравей, посвятивший всю свою никчемную жизнь заботам о несуществующем “завтра”. И его припасы, и личинки, и сама муравейная мелкая мудрость — все исчезает и гибнет. Выход прост — не надо сопротивляться. Нужно отдаться течению жизни и перестать спорить с судьбой.
Конечно, Аркадий не хотел умирать. Он хотел жить как можно лучше, но, когда это не удавалось, смирялся и терпел, словно буддийский монах. Он равнодушно внимал проклятиям и угрозам, терпеливо выслушивал нытье и жалобы, молча выполнял свою тяжелую работу. Вечерами красноармейцы пили спирт и пели еще более мрачные песни; а Аркадий размышлял о предначертании человека. И ему открылось, что предначертание человека и есть сама смерть, тлен и прах. И Аркадий равнодушно глядел на расстрелы, на сотни смертей от сыпняка, на голод и холод, причиной которых были сами эти внезапно взбесившиеся люди, что сейчас плачут и страдают.
Долго длилась гражданская война, наконец и на Дальнем Востоке разбили последнего царского генерала, выгнали интервентов, потекла более-менее спокойная жизнь. Изменилась жизнь, изменился и сам Аркаша Савченко: он превратился в плотного невысокого мужчину самой заурядной наружности. Только цепкие светлые глаза выдавали натуру сложную, противоречивую, скрытную. Рассудительный, спокойный Аркадий пошел на повышение: ЧК, ГПУ, потом — НКВД.
В тридцатых, когда враги народа и шпионы совсем обнаглели, пошли ва-банк, когда даже крупные военачальники и сотрудники органов государственной безопасности оказывались сплошь и рядом предателями дела партии и советского народа, арестовали и Аркадия Савченко, бывшего к тому времени заместителем начальника в районном отделе НКВД. Рыдающая жена собирала мужу немудреные вещички, а философ Аркадий молчал и продолжал додумывать свою важную и глубокую мысль о предначертании. Додумывать сильно мешал молодой агрессивный следователь, желавший выслужиться во что бы то ни стало и приказывавший мучить Савченко всеми возможными способами. Беззубый, ворочаясь с одного отбитого бока на другой, Аркадий продолжал думать о судьбе, управляющей людьми. Он отказывался признаваться, и “царица всех доказательств” никак не могла завершить дело о превращении Савченко из честного коммуниста во врага народа. Но мойры пряли свои нити судеб; одна из них щелкнула ножницами, и молодого следователя расстреляли за связь с троцкистами. А Савченко выпустили из спецтюрьмы, в которой содержали предателей-энкавэдэшников. Почему так получилось — неясно, в те мрачные годы немало было путаницы в следственных делах, так что шанс на чудесное спасение всегда оставался, как у муравья, которому в бурном потоке попалась хвоинка или палый листочек… Освобожденный Аркадий устроился на работу снабженцем на ликеро-водочный завод, где вполне успешно трудился и в годы войны.
Завод, впрочем, водку временно не выпускал, стали варить пиво, которое помогало восполнить дефицит многих жизненно важных витаминов и полезных веществ, но когда война кончилась, заработали снова на полную мощность. Аркадий многое мог достать, подписать массу важных бумаг, проникнуть в любые, самые закрытые приемные. И все это благодаря спокойствию и какому-то удивительному равнодушию, с которым выполнял самые трудные задания.
Потом ему предложили отличное место заведующего туристическим клубом института. К спорту Аркадий всегда тяготел, достать мог все, что угодно, характер имел ровный, несклочный. В партии его восстановили в пятьдесят пятом. Он никогда не рвался к власти, не желал делать карьеру, а хотел жить спокойно, пока новые бурные ветры и потоки не налетели на муравейник…
Конечно, все эти годы Аркадий поддерживал отношения с тайной канцелярией, успешно донося о недозволенных вещах, глупых и легкомысленных разговорах, настроениях среди рабочих и студентов. Так уж устроена жизнь — говорил себе Аркадий Семенович, входя в тяжелые двери серого здания в самом центре города. Чему быть — того не миновать. Он, Аркадий, много убил людей, а кого и за что — он и знать не знал; видно, он тоже — орудие рока.
Так думал Аркадий Семенович Савченко, снова входя в большое помпезное здание, построенное в стиле “ампир”. Номер на пропуске был незнакомый — семнадцатый. Странный номер, поскольку на первом этаже по неписаному закону всегда располагались канцелярия, архив и хозяйственные службы да еще малозначительные кабинеты для приема не в меру бдительных граждан, пишущих доносы на соседей по коммунальной квартире.
— Здравствуйте, Аркадий Семенович! — профессионально-радушно приветствовал руководителя спортивного клуба бровастый седой человек в сером костюме. — Очень рад вас видеть.