Солнца Скорпиона

Пугнарсес издал звук нескрываемого отвращения, а Генал скорчил гримасу и сделал непристойный жест. Я уже поотвык от манер рабов. Это было полезное напоминание. Мне лучше будет не забывать…

— Он тоже получил баласс. Донес о побеге — когда ты исчез, — и его наградили.

— Я рад, Генал, что у тебя хватило ума не ввязываться в это дело.

— Но мы восстанем, обязательно…

— …Да, — согласился я.

Они одновременно посмотрели на меня.

— А… Холли?

Мои слова вызвали забавную реакцию. Они быстро переглянулись, потом отвели глаза, и лица у них тут же сделались непроницаемыми.

— Она здорова, Писец, — сказал Генал.

— И красивее всех размалеванных баб из дворцов Магдага, — довольно горячо добавил Пугнарсес.

Так вот, значит, как обстояло дело.

Я пришел в «нахаловку» невольников и рабочих вовсе не с целью повидаться с Холли, хотя и надеялся вскоре её увидеть. Мне требовалось снова стать одним из этих людей. Они уже поверили, будто я сбежал с галер и обращаюсь к ним за помощью. Что же, неплохо для начала.

— Возможно, мне придется попросить, чтобы вы меня прятали, — сказал я. — Время от времени. Потому как у меня большие планы.

Я оборвал фразу. В параллелограмм лунного света вторглась тонкая тень. Приближалось утро, но этот свет ещё не начал становиться из розового серебристым. Сейчас эта тонкая фигурка заколебалась в дверях окруженная розовым нимбом.

Тихий голос выдохнул единственное слово.

— Писец!

Холли была по-прежнему невероятно прекрасна. Теперь её красота стала более зрелой. Но я знал, что невинность и наивность её черт обманчивы, и хрупкий облик скрывает железную решимость. Рядом с ней принцесса Сушинг выглядела непомерно разросшимся поблекшим осенним цветком.

— Лахал, Холли, — начал было я.

Но она кинулась мне на шею. Ее стройное гибкое тело откровенно прижалось к моему. Горячие, влажные губы с потрясающим пылом страсти прильнули к моему рту. И когда она так порывисто целовала меня, я видел через её плечо ошарашенные физиономии уставившихся на меня Генала и Пугнарсеса.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Планы Писца

После этого жизнь стала волнующей, интересной и необыкновенно стоящей.

Я провел много ночей в «нахаловке». После того как я снова присоединился к участникам сафари, и немного поохотился в свое удовольствие привезя в Магдаг в качестве трофеев несколько лимов, мне ничего не стоило устроить неподалеку от «нахаловки» тайник, рядом с рекой, куда мог легко добраться из «Изумрудного глаза» на сектриксе. Там я спрятал оружие, одежду и деньги. Я выезжал из дворца без сопровождения чуликов. Чтобы избавиться от них, приходилось прибегать к откровенному обману. Я переодевался в серую набедренную повязку и бесшумно скользил по лабиринтам переулков и дворов. Возвращался я задолго до рассвета.

По шестым дням мне часто удавалось провести с невольниками и рабочими целые сутки, так как Гликас и Сушинг усердно предавались религиозным обрядам, посвященным Гродно. В исполнении религиозного долга все жители Магдага были невероятно щепетильны, в особенности в те дни, когда приближалось время Великой Смерти.

Дело с Фоллоном-фрислом получило весьма странное завершение, обернувшееся к моей выгоде.

Было бы неправдой сказать, что все фрислы выглядели для меня на одно лицо. Когда надо я отлично узнавал отдельных личностей. Однажды вечером, когда с неба исчезли последние лучи солнц, а Дева-с-Множеством-Улыбок плыла высоко над облаками, я подъехал к реке и привязал сектрикса к ветке дерева. Дальше по берегу протянулась «нахаловка», казавшаяся оранжевой в этом красноватом отраженном свете. Глядя на этот свет, я воспрянул духом.

Всего через несколько мгновений я припрятал свою вэллийскую одежду, обмотал вокруг пояса серую набедренную повязку, продел между ног свободные концы ткани и подоткнул их. В ножнах на поясе, держащем повязку, уютно прикорнул острый, слегка изогнутый нож. Мягко ступая, я двинулся в направлении первой расползшейся вширь шеренги жилищ из глиняных кирпичей. И тут я услышал неподалеку приглушенный крик.

В магдагской «нахаловке» рабов подобные крики, — обычное дело.

Но затем, когда дерущиеся выкатились на лунный свет, я поневоле обратил на них внимание. Это были двое фрислов, сцепившихся друг с другом. Мне потребовалась пара секунд, прежде чем я понял: это самец-фрисл пытается изнасиловать самку. Она больше не могла кричать, так как мужчина стиснул рукой её шею. Я увидел её искаженное от боли лицо с глазами-щелками, и то как притупленные клыки закусили тонкие темные губы.

А потом увидел, что самец-фрисл — никто иной, как Фоллон.

Его-то я узнал без особого труда.

Покрыв в несколько прыжков разделяющее нас расстояние, я ухватил его за шею. Фрислы обычно носят своего рода кожаную безрукавку с бронзовыми заклепками, и те, кто служил Магдагу, выкрашивали их в зеленый цвет. И я довольно-таки сильно пнул фрисла по этому зеленому цвету. Фоллон попытался заорать, но мои пальцы уже стиснули ему дыхательное горло. Выхватить свой кривой меч, похожий на шамшер, но он не мог. Я одолевал его.

Самка-фрисла, застонав, осела на землю. Одежды на ней не было. Светлый запыленный мех отливал в розовых лунных лучах золотом. Еще одна фрисла, постарше, с серовато-коричневой шкурой, скользнула к упавшей самке, приподняла ей голову и запричитала, завывая и бормоча полушипящие-полурыдающие слова на родном наречии фрислов. И вдруг выкрикнула:

— Он бы воспользовался моей Шимифью и выбросил её, убил бы ее!

И стало вдруг легко думать об этих людях-кошках совершенно человеческими понятиями. Старуха подняла взгляд задрав узкий подбородок, её глаза-щелки горели красным светом. Девушка-фрисла снова застонала. Я увидел кровь на мехе её ног.

Фоллон рванулся со страшной силой, но я удержал его и выгнул ему спину на себя. И тут, Зар свидетель, сам не знаю, что тут сыграло решающую роль то ли его собственный рывок, то ли мой бесстрастный захват, то ли мое подсознательное желание.

Но я услышал, как громко хрустнул, ломаясь, его хребет.

Мне дали тысячу лет жизни — без всяких консультаций и просьб с моей стороны. И теперь я вдруг увидел перед собой длинный, темный и исключительно узкий тоннель определяющий границы жизни в которой будет протекать моя судьба сталкивая меня не только с последствиями моих собственных поступков, но и с проявлениями природы и естества других людей и других созданий. Природа и естество скорпиона велели ему попытаться убить меня; моё естество и природа велели мне защищать свою жизнь. А что естественного в попытке этого фрисла изнасиловать молоденькую девушку своего же вида, и отвечает ли моей природе помешать ему это сделать? Думаю, что именно в тот момент, когда обмякшее тело Фоллона сползло на землю, я впервые ощутил нависший надо мной смутный, но пугающий рок. Я был обречен. О да, все мы обречены — в том смысле, что каждому из нас доведется в конце концов умереть. Но в тот миг я почувствовал сплетающуюся вокруг меня паутину рока, чьи липкие нити тянулись вне времени и пространства. С каждым шагом, с каждым принятым мной решением я буду лишь вернее приближаться к собственному уничтожению.

И тогда я проклял Звездных Владык, ненавидя их самих и все их дела.

От тела Фоллона требовалось избавиться. Я потащил его к реке, которая медленно несла свои воды меж облицованными гранитом набережными Магдага к морю. Здесь же берега были покрыты только размокшей землей. Зайдя в тень от высокой груды черепов вусков, я поднял мертвого фрисла и приготовился сбросить его в воду.

Старая фрисла с криком бросилась ко мне. Она не скрывала своих намерений. Большую часть расчлененки я пресек, однако одежду, кривой меч и деньги она забрала.

— Их я сохраню, — сказала она, глядя мне в глаза. Ее спину уже согнула старость. — Моя Шимифь — твоя, скажи только слово, ибо ты — м великий джикай.

Я содрогнулся так заметно, что обе фрислы испытующе посмотрели на меня. Джикай! Как часто я слышал в последнее время, как это высокое слово подвергали самой жуткой профанации!