Дорога на Элинор

Он обошел киоск — это оказалась сувенирная лавка, на прилавке стояли матрешки с лицами Путина, Ельцина, Горбачева, Ленина и почему-то Чайковского, который в этой политической компании выглядел так же нелепо, как сам Терехов, стоявший посреди тротуара и не понимавший, куда исчезла коричневая куртка.

Из темноты киоска, будто из недр просыпавшегося вулкана, появился молодой продавец, патлатый парень в джинсовом костюме, и сказал, обращаясь не лично к Терехову, а к воображаемому покупателю, среднестатистической личности, не знающей российской истории:

— Самые лучшие матрешки в Москве! Борис Николаевич, между прочим, совсем как живой, вот даже царапина на носу, это не заводской брак, он действительно поцарапался, когда в девяносто первом на танк влезал.

— Здесь женщина проходила, — выдавил из себя Терехов. — В коричневой куртке до колен…

Он не надеялся на ответ, но получил его сразу, парень даже на секунду не задумался:

— Женщина в коричневой куртке, чтобы вы знали, это Жанна Романовна Синицына, менеджер в фирме, занимающейся распространением представленной на прилавке продукции.

— Ага, — сказал Терехов, не понимая, какое отношение могла иметь стильная и удивительная женщина к этой разноцветной нелепой вампуке. — И она…

Теперь он уже точно ждал продолжения, но именно на этот раз его не последовало, продавец переставлял с места на место матрешки — Ельцина в затылок Ленину, а Путина — лицом к лицу с Чайковским, на Терехова не обращал ни малейшего внимания, будто потерял к нему интерес, поняв, что покупать тот ничего не будет, а за информацией следовало бы обратиться совсем в другое место.

Терехов собрался задать еще один наводящий вопрос (парень наверняка знал, где можно найти Жанну Романовну Синицыну), но слова не пожелали говориться, потому что затылок Терехова неожиданно занемел, как немеет нога от долгой и неудобной неподвижности. Кто-то смотрел ему в затылок, и это ощущение оказалось настолько явственным, что Терехов обернулся не сразу — поднес ладонь к макушке, пощупал, будто место, куда упирался взгляд, могло нагреться от переданной психической энергии.

Женщина в коричневой куртке стояла в шаге от него, посреди тротуара, засунув руки в глубокие карманы, и изучала Терехова, как энтомологи изучают насаженную на иглу и усыпленную эфиром бабочку — внимательно, с любопытством, но и достаточно равнодушно, будто не ожидая ни увидеть, ни узнать, ни понять ничего нового, что не было бы этой женщине о Терехове известно прежде: час, день или жизнь назад.

— Здравствуйте, — сказал Терехов, — я ищу человека, покончившего с собой два дня назад…

Почему он так сказал? Терехов не знал, произнеслось то, что произнеслось — вне его осознанного желания, будто не он участвовал в начавшемся разговоре, а Жанна Романовна Синицына взглядом вытаскивала из него фразы, которые он не собирался произносить, а она хотела услышать.

— Идемте, — сказала женщина и медленно пошла в сторону пешеходного перехода, а Терехов поплелся следом, ничего не понимая, подобно роботу, повинующемуся вербальным командам.

На другую сторону — в сквер, к пенсионерам — Жанна Романовна переходить не стала, метрах в десяти от угла в двухэтажном доме, в створе между двумя магазинами одежды, оказалась дубовая парадная дверь со звонком, и табличка с фамилиями жильцов, которую Терехов не успел прочитать, потому что женщина открыла дверь своим ключом и кивком пригласила войти.

Сделав шаг, Терехов оказался в полной темноте, дверь на улицу захлопнулась позади него с громким щелчком, и он почему-то подумал, что попал в ловушку: Жанна Романовна впустила его, а сама осталась снаружи, и теперь он будет тихо умирать и даже кричать не сможет, потому что здесь нет воздуха — космическая пустота, в которой не распространяются звуки, и где, конечно, невозможно дышать.

Терехов судорожно вздохнул, к ужасу своему действительно убедившись, что дышать нечем, удушье наступило сразу, и он закашлялся, но в это мгновение под потолком вспыхнула тусклая лампочка, и сразу все изменилось — появился воздух, правда, довольно влажный и затхлый, как в погребе, и возникла лестница, ведущая на второй этаж, и беленные стены, где на высоте чуть выше человеческого роста кто-то нацарапал гвоздем: «Маша иди ты в». Слово, указывающее направление, куда должна была идти неизвестная Маша, было старательно замазано белой масляной краской.

Синицына не осталась на улице, она возилась с замком, пока Терехов рассматривал стены, а потом направилась к лестнице, еще одним кивком пригласив Терехова следовать за ней.

И он пошел, хотя больше всего ему сейчас хотелось оказаться в своей квартире, перед компьютером, и не думать не только о предстоявшем разговоре, но и о том, что привело его на Шаболовку.

На втором этаже был короткий коридорчик с тремя в ряд дверями. Синицына открыла среднюю дверь, Терехов вошел следом за ней в комнату с двумя окнами на улицу и увидел все тот же сквер и аллею, по которой шел минуту назад, и старички так же толпились у газетного киоска.

Жанна Романовна задернула длинные темные занавески сначала на одном окне, потом на другом, включила трехрожковую люстру, внешний мир отрезало, они остались вдвоем, и Терехов был почему-то совершенно уверен, что женщина эта живет вовсе не здесь, не могла она здесь жить, не женское это было жилье и даже, возможно, не мужское, а какое-то присутственное, канцелярское, Терехов не сразу и понял, почему такая странная мысль пришла ему в голову. Усевшись — Жанна Романовна кивком показала ему на стул, — Терехов огляделся и увидел большой, черного дерева, старый письменный стол с двумя огромными тумбами и ящиками, наверняка заполненными никому не нужными бумагами. Перед столом стояло кожаное кресло точно такого же цвета, что и куртка на Жанне Романовне — неизвестно, как подбирали цвета: то ли Синицына покупала куртку, помня о кресле, то ли кресло сюда приволокли, когда Жанна Романовна купила новую куртку…

Вдоль всех стен стояли книжные стеллажи — даже вдоль стены, выходившей на улицу, в простенке между окнами тоже были книги, много книг, новые и старые, на русском и на разных других языках. Можно было бы сказать, что это жилище московского интеллектуала начала прошлого века, но жилищем комната быть все-таки не могла, потому что, кроме стола, кресла и двух стульев с высокими спинками, другой мебели здесь не было, как не было и двери в соседнее помещение, которое могло бы оказаться спальней. Это был кабинет, причем заброшенный хозяином, редко посещаемый, судя по слою пыли на поверхности письменного стола. В середине зеленого сукна, впрочем, Терехов увидел яркий, свободный от пыли квадрат — что-то там недавно стояло, а потом эту вещь убрали, скорее всего, унесли совсем, потому что в комнате больше ничего не было — ни на полу, ни на подоконниках, а на полках ничего и поставить было невозможно, все заняли книги от пола до потолка.

Жанна Романовна стянула с себя кожанку и осталась в темном закрытом платье, цвет которого (черный? темно-синий? серый?) определить было невозможно в свете всего лишь одной лампы, остальные две хотя и присутствовали, но, должно быть, перегорели, а заменить их никто не удосужился.

Женщина опустилась в кресло, и в двух шагах от себя Терехов увидел ее ноги в темных туфлях на низком каблуке. Надо было, наверно, что-то сказать, и лучше бы, конечно, начать разговор первым, чтобы перехватить инициативу, безнадежно, казалось бы, утерянную на улице, но слова рождались трудно, Терехов никак не мог сформулировать мысль, чтобы одной фразой и объяснить свое здесь появление, и выразить по этому поводу недоумение, и потребовать объяснений самому.

Жанна Романовна провела ладонями по волосам и сказала низким голосом:

— Из-за вас погиб невинный человек.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.