УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА

Еще в прошлую поездку я познакомился в совхозе с плановиком Геннадием Сергеевичем Кочкиным. Румянолицый, полный мужчина – старожил района, оптимист по характеру – типичный сангвиник, оказался страстным поклонником Маи. Рассказывая о реке, он хвалил рыбалку и обещая попотчевать меня тайменями и шашлыком из окуней. Только, мол, приезжай летом…

Утром я увидел его возле конторы. В черном строгом костюме и белоснежной нейлоновой сорочке, при галстуке, он шел мне навстречу. Мы радушно поздоровались, он улыбнулся всем розовым лицом, по которому было видно, что человек этот не сторонится природы и не прячется от солнца. Он подхватил меня под локоть, взглянул на часы – время еще позволяет – и поволок к соседнему с конторой двухквартирному дому.

В летней кухне на горячей плите стоял таз варенья, банками с вареньем и засахаренной ягодой были заставлены полки и стол.

– Заготовки этого года, – пояснил он, доставая из шкафчика стаканы и бутылку с вином. – Давай по маленькой за встречу.

Мы выпили, закусили жареной рыбой.

– Ну, что, махнем сегодня вечером на рыбалку? Денька на два, на все выходные дни, а? Заодно и ягодки пособираем, охты нынче много уродилось.

– Можно, – согласился я.

– Вот и добро, -обрадовался он, – в конце дня подходи!

Но в этот же день я встретился и с Лысенковым. Принял он меня хорошо, по-простецки, будто не треть года назад расстались, а только вчера.

– Замотался, – признался он. – Почти полгода за директора приходится работать, да и свои обязанности не складывать. А тут сенокос – горячая пора. Думаю завтра податься в Джигду, посмотреть, как там дела, и заодно поспиннингую.

– Кочкин тоже собирается, может, заодно и поедем? – предложил я. – Сам я до рыбалки не очень большой охотник, но зато сынишка – рыбак заядлый.

– Подумаю…

Кочкин, узнав о моем разговоре с Лысенковым, поймал его на крыльце и с ходу насел:

– Понимаешь, еще зимой обещал показать человеку нашу рыбалку. Если мы не покажем, так кто еще? Поедем вместе. На Крестах сейчас таймень и ленок будут…

Лысенков согласился. Он недавно приобрел новую дюралевую лодку «Казанку», мог взять меня, а Кочкин на свою – моего сына. Лодки без перегрузки дойдут быстро.

День в поселке, не заполненный делом, кажется долгим до бесконечности. Сынишка убежал пытать счастья на хариусах, а я обошел поселок из конца в конец, присматриваясь к быту жителей и тем изменениям, которые произошли с весны.

Появились новые, еще не утратившие свежей позолоты, срубы домов. Новый мост через речушку. Достраивалось крыло школы. Ремонтировалось и перекрывалось шифером здание интерната. Жизнь шла. Цвел на грядках картофель, зрели в парниках огурцы и помидоры, обильно уродилась в палисадниках черемуха, рдела рясными гроздьями бузина. Этот кустарник выполнял декоративные функции, украшая усадьбы тех, кто не желал довольствоваться лесом, окружавшим поселок. Густо зеленели на пустырях заросли рододендрона, красовались уцелевшие при постройке березки и лиственницы, брусничник устилал землю за околицей поселка, солнце уже подрумянило верхний бочок у ягод, ими лакомились детвора и взрослые.

По-прежнему густо золотились рубленные из нетленной лиственницы стены бывшей церкви, и за ее голубыми фронтонами и карнизами расстилались безбрежные голубые дали. Волна за волной вставали гребни Джугджурского хребта, а внизу струилась Мая, и по ее глади мчалась моторка, увлекая за собой воднолыжника – загорелого юношу, которому не страшна была холодная купель в случае потери равновесия.

В марте я восхищался Маей, она выглядела невестой в снежной, ничем не запятнанной фате, и мне захотелось написать этюд, но на морозе нельзя было раскрыть краски. И тут меня из окна поманил мужчина: заходи, мол! Наверное, он подумал, что я кого-то ищу. В доме шло воскресное веселье, за столом сидели гости, и меня тоже пригласили к столу. Я отказался, но поскольку уж вошел, то попросил разрешения поработать с полчаса у окна. Теперь я узнал этот дом, да и хозяин меня сразу признал и пригласил во двор. В тот раз он сидел за столом, а по плечам и рукам у него разгуливали большие белые мыши. Помнится, я тогда был несколько удивлен таким увлечением человека, и теперь спросил, держит ли он мышей по-прежнему или…

Петр Григорьевич Орешкин работает в Нелькане кочегаром уже несколько лет и вполне доволен службой и жизнью. Если кроме этого ничего не делать, так куда девать свободное время? Вот он и разводит мышей. С этими словами он подвел меня к вольерам. Там под сеткой копошились десятки белых мышей, больших и малых. Ну и ну, – снова подивился я. Если б он разводил кроликов, голубей, все было бы понятно. Но куда девать мышей, ведь в Нелькане нет лабораторий, где бы их могли использовать как подопытных животных?

Петр Григорьевич вынес из кухни шкурку. Почти горностай, только желтоватая немного, да без черной кисточки, а так вполне пригодная для отделки дамских пальто, шапочек и костюмов.

– Продаете?

– Нет. Отдаем сослуживцам, знакомым. Женщинам на наряды, – ответил Орешкин. – Надо же куда-то девать время после службы, вот и развожу, канителюсь с ними.

Помимо мышей Орешкин был еще заядлым рыболовом. На заборе у него сушилась сеть (небольшими разрешают промышлять рыбу на Мае). Самый промысел начинается осенью, когда на реке появятся забереги, и рыба из горных речек – притоков начнет спускаться в Маю. Вот тогда ловятся и крупный ленок – лёмба по-здешнему, и таймени по пуду и более, и заодно такая прекрасная по вкусу рыбка, как хариус, и еще одна – деликатес даже на Мае, где рыбы пока вдоволь, – тогунок – чуть поменее сардинки, очень жирная, столь же почитаемая, как омуль на Байкале. Вот тогда, при первых морозах, самая рыбалка и начинается, а пока одно баловство: много ли спиннингом поймаешь?!

Но и сейчас рыбка помалу попадалась, потому что возле кухни теплилась коптильня из железной бочки и на проволочной решетке рядками висели золотистые сочные хариусы. По одному их внешнему виду я понял, что имею дело с большим мастером. Копчение рыбы – занятие деликатное, не терпящее ни небрежности, ни спешки. Тут важны и крепость тузлука, и время соления, а затем вымачивания рыбы, и сорт дров, и температура дыма при горении. Как при копчении окороков. Разве придет кому на ум коптить окорок на осиновых или лиственничных дровах? В первом случае он будет горчить, во втором – почернеет, как головешка. Другое дело ольха, ива.

Так вот от одного вида золотистых хариусов у меня потекли слюнки, и я не мог скрыть на этот раз восхищения. Петр Григорьевич вынес из кухни распластанную и аппетитно закопченную щучку и протянул мне:

– Попробуйте. В городе такую не достанете…

Я завернул рыбу в газету и унес в гостиницу, чтоб там не спеша воздать хвалу кулинарному искусству мастера. Вместе с Анатолием Ивановичем мы ее прикончили в момент.

Должен сказать, что шастал я по Нелькану не бесцельно: для дальнейшего путешествия я присматривал подходящую весельную лодочку. На берегу реки и по дворам лежали лодки дюралевые и деревянные, но все рассчитанные под мотор, а я на моторках плавать не люблю и не умею. Верх моих познаний в мирных механизмах- мясорубка. Вот я и присматривал весельную, чтоб потом сторговаться насчет цены с хозяином. Но здешние аборигены эвенки не умели, или им не было нужды, строить хорошие лодки. Сколоченные из досок небольшие лодчонки скорее напоминали корыта и ни в какое сравнение не шли с плоскодонками нанайцев, ульчей, а долбленных из тополя я не видел вовсе. Правда, в дальнейшем мне на пути попадались берестянки – легкие охотничьи оморочки, которые можно взять на плечо и перенести на полкилометра, если необходимо, но они не могли соперничать по своим формам, изяществу и устойчивости с берестянками нанайцев из стойбища Кондон.

Лодочка из березовой коры. Казалось бы, что ее и на одно плавание не хватит, такая она на вид хрупкая, но бережливому охотнику она верно служит по несколько лет, и лишь изредка он где-нибудь подклеит ее, чтоб не текла. Истинные охотники и рыбаки не терпят, чтобы лодка под ними протекала. Делали берестянки раньше без единого гвоздя. Отыскивали для этого ровные березы, в июльскую жаркую пору снимали кору цельным лоскутом, потом бересту свертывали в рулон и подолгу вываривали в котлах, сушили. Затем два-три-листа бересты сшивали, проклеивали смолой швы, укладывали на них гибкую еловую щепу, края полотнища зажимали рейками и начинали выгибать его корытом. Выгнув, концы реек связывали – получались острые корма и нос. Так вот нанайцы делали оморочки более глубокими и длинными, чтоб они могли противостоять небольшой волне, а нос и корму заделывали так, что они походили на медвежий коготь. В такую хрупкую на вид посудину охотник мог уложить разделанного на части сохатого- двести-триста килограммов груза, на такой лодочке он мог почти бесшумно (вместо весел брал в руки палочки) подплыть к пасущемуся на воде зверю. Известно, лоси любят летом забираться в заросшие тихие заливы и лакомиться там стрелолистом, вахтой, широколистной осокой. Да и от гнуса они зачастую спасаются в воде.