УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА

Кит спасся и ушел из Аянского залива в море. Раны, нанесенные гарпунами киту, обыкновенно не заживают и разъедаются соленою водою моря до того, что смерть не заставляет ждать себя и кит в виде трупа выбрасывается на берег».

Довольно интересная сцена охоты, не правда ли, которой нам уже не наблюдать? Сейчас и моряки судов, совершающих плавание по Охотскому морю, не могут похвастать тем, что видели хотя бы одного кита. Лет пятнадцать назад мне довелось быть на берегу Сахалинского залива севернее Николаевска-на-Амуре. Там мне попалась позеленевшая, замытая в песчаную косу огромная кость полувековой давности. Впрочем, я не уверен, что она принадлежала киту, а не косатке. Таковы итоги прошедшего века.

Унылое и серое плескалось у моих ног море. Пустое море, хотя само его название говорило обратное: Охотское море.

II. СКАЗКА ЗИМНЕГО ЛЕСА

Писать очерки о Севере, полагаясь лишь на летние о нем впечатления, просто невозможно. Надо побывать там, когда он в снегах, чтобы почувствовать белое безмолвие просторов и ощутить морозное его дыхание. Аборигены нашего Севера – эвенки. Это оленеводы и охотники, и надо хотя бы со стороны понаблюдать за ними в естественной для них среде – в тайге, где они проводят в палатках почти круглый год, кочуя с оленьими стадами по всему Джугджуру, чтобы правильно оценить значение их труда в экономике района, понять душу этого маленького народа.

Я все откладывал поездку до весны, то есть до той благодатной поры, когда зима еще не ушла, а летом еще и не пахнет, когда морозы держатся умеренные, а солнце сияет по-праздничному. Март. Но не поздно ли, не застигнут ли меня там весенние метели? Я решил узнать об этом, и тут мне повезло: секретарь райкома Василий Степанович Охлопков прибыл в Хабаровск на сессию краевого Совета депутатов трудящихся. Отыскал его с трудом. Первый вопрос – не поздно ли ехать в район в конце марта?

Нет, погода на Севере держится довольно устойчивая до конца апреля, а уж там запуржит. За это время можно обернуться, побывать в оленьих стадах. Для поездки это самая хорошая пора. Хорошая еще и потому, что в Аяне два дня назад состоялось совещание оленеводов-бригадиров, и теперь их будут развозить по местам, а заодно прихватят и меня. В глубинку летают и вертолеты и самолеты. Последние на лыжах, для них любая речка или наледь – аэродром.

Будет ли традиционная весенняя ярмарка в Нелькане? Нет, ярмарки нынче не будет, ее проводят не каждый год.

О чем толковали на совещании оленеводов? Речь шла о том, как не допустить больших потерь в стадах, о мерах по сохранению поголовья в целом и молодняка, о том, как в ближайшие годы довести численность оленей в районе до двадцати тысяч голов. Пастбища позволяют планировать такое стадо. Конечно, придется беречь тайгу от пожаров, чтоб не подпортили.

Василий Степанович не стал задерживаться в Хабаровске, через два дня полетел обратно в Аян, потому что надо было готовиться к обмену партийных документов, да и другие дела поджидали. Вместе с ним отправился и я.

Авиация сгладила наши земные расстояния. Что было очень далеко, стало близко. В самом деле, два часа полета – и мы были в Николаевске-на-Амуре.

Близ Хабаровска снег на полях уже был почти источен солнцем и ветрами, а Николаевск дохнул на меня зимней свежестью. Снега лежали повсюду белые, ничем не запятнанные, а воздух уже был напоен запахом тающего снега и разомлевших днем от тепла лиственниц. Громко и радостно пел под ногами спрессованный снег на тротуаре, когда мы шли в гостиницу переночевать. Хотелось шагнуть прямо с тротуара к голубевшим при луне березкам, прижаться щекой к бархатистой, будто нежнейшая белая замша, коре, чтобы острее ощутить радость предстоящей встречи с природой. Но снег лежал мягкий, глубокий, и соваться в него в ботинках не следовало. Ладно, – подумал я, – еще успею набродиться по снегу, вся поездка впереди.

Утром на Нелькан уходили два борта. Нас устроили на первый самолет. На душе немножко тревожно: не за полет, в его благополучии я не сомневался, а вот примут ли меня в Нелькане? С директором оленеводческого совхоза я познакомился два года назад, когда делал первую попытку попасть на Север и сидел в аэропорту, ожидая летной погоды. В то время он обещал помочь, а сейчас у него дел полно, захочет ли возиться со мной, показывать свои владения, по величине не уступающие маленькому государству. А весь транспорт в его руках: и олени, и машины, и самолеты.

Василий Степанович, а с ним заодно и Евгений Васильевич Москвитин – председатель райисполкома (он тоже возвращался с сессии в Аян) уверяют, что с транспортом мне помогут – и завезут и вывезут, не дадут мне засесть в тайге до лета.

Вокруг меня все устраиваются, пристегиваются ремнями, то есть поглощены заботами предстоящей минуты, а я далек от этого, забегаю мыслями вперед.

Рядом с Москвитиным умащивается мужчина лет сорока пяти, большого роста, в меру заматеревший, но с добрым улыбчивым лицом. Мы с ним уже накоротке познакомились, он инженер-золотодобытчик, едет от «Приморзолото», чтобы организовать в Аяне приисковое управление – промежуточное звено между комбинатом и старательской артелью «Восток». Артель получает новые полигоны, разведанные в прошлом году, фронт работ расширяется, и управление должно взять на себя часть забот по снабжению артели и контроль за ее работой. Инженер до этого много лет проработал на прииске в Софийском, там у него семья, и он интересуется Севером – подходящ ли будет климат, условия для жизни. Вот, мол, говорят, близ моря пониженное давление, а у него гипертония… Это его немного тревожит, и он старается заранее выведать все, что возможно, о районе, где предстоит жить не один год.

За разговорами – взлетели. Василий Степанович пристроил голову поудобнее и дремлет. Странно это – не правда ли? Где-то в Европе, в той же Германии или Франции, даже вагоны дальнего следования оснащены лишь сиденьями, в расчете, что пассажир через два-три часа будет на месте и спать ему незачем. А тут и на скоростных лайнерах можно откинуть кресло и подремать, хотя маршрут пролегает даже не через страну, а всего лишь в пределах края. Вот и на этом малом самолете мне предстоит лететь часов шесть.

Под крылом простираются горы. Их белые купола проплывают один за другим, и скользящая тень самолетика то появляется на белом склоне, то теряется в темных лесистых распадках. Вскоре открывается белая равнина моря. Самолет плывет в виду берега, и вначале кажется, что море прочно заковано во льды, но потом оказывается, что это только в заливах, а само море дышит, то придвигая льды к берегу, то освобождая между припаем и льдами полосы чистой воды. Льды изрезаны широкими и узкими трещинами, расколоты на большие и малые поля, куски, клинья, они все в движении, покорные воле ветра и приливного течения. Острые пики Прибрежного хребта с темными изломами крутых склонов, на которых не держится снег, кутаются в рыхлые клубы туманов, словно боятся яркого солнечного света, как это делают старики, выползая весной на завалинки, и, не доверяя еще теплу, поплотнее запахиваются в шубы.

Лететь до Аяна утомительно долго: четыре часа над белым безмолвием. Белые снега, белые купола сопок, белые алмазно сверкающие острозубые вершины Джугджура с голубыми изломами на крутых склонах вдали, белые льды моря, над которыми плывет самолетик. И нигде ни человеческого следа, ни дымка над крышей, ни поселка на берегу. Монотонный рокот мотора давит на уши, и мысль, что в местах, над которыми пролетаем, на сотни километров окрест нет ни души, что внизу – безжизненная тишина, не оставляет меня. Как много пустой земли!

Северная земля – особая земля. Здесь все богатства лежат либо на поверхности, и бери их, кто хочет и сколько пожелает, либо на большой глубине. Я уже побывал здесь летом, а потом перечитал все, что можно было найти, и не обманываюсь на этот счет. За два столетия освоения побережья люди выбили китов и морского зверя, свели белку и соболя, пожгли леса. В те далекие времена пожары возникали главным образом вблизи караванных путей. Исследователь К. Дитмар, ехавший летом 1851 года на Камчатку, так описывал путь между Юдомой и Аяном: «Дорога была пустынная, ужасная. Лес на целые версты был опустошен пожаром и бурями. Обломки скал, корни деревьев, полуобугленные стволы в Диком беспорядке навалены были среди оголенной мертвой местности, так что приходилось искать проходы. Местами деревья еще дымились и выделяли пар. Все было мертво, не было заметно никакой жизни».