Жених поневоле

Ники немедленно заперся с двумя бутылками коньяка в музыкальном салоне, и его гнев к концу второй бутылки перешел в меланхолическую задумчивость. Он заставлял музыкантов непрерывно играть тоскливые и тягучие финские песни, знакомые ему с детства. Цыганские предки матери Ники лет сто с лишним назад поселились к северу от Ладожского озера. Некий дворянин даровал им надел земли и добыл разрешение на жительство в благодарность за спасение жизни его единственного сына — мальчик едва не попал под копыта понесшей лошади. А строительство «Ле репоз» на северо-востоке от Виипури начал еще дед Ники с отцовской стороны, и это поместье стало любимым в семействе Кузановых. Там Ники провел все свое детство и северные традиции успел не только узнать, но и полюбить.

Он вполголоса подпевал почти всем песням и несколько раз просил музыкантов сыграть грустную мелодию, которую любил больше всего, — «Каллиоле Кукулалле». В этой песне говорилось о юноше, который привел свою возлюбленную в одиноко стоящую в лесу хижину, и они остались жить там вдали от людей. Слушая песню, Ники все глубже погружался в свои мрачные раздумья. Мысли об Алисе, воспоминания о ней никак его не покидали. То, что произошло между ними, было даже для него чем-то особенным, хотя он вкусил в своей жизни немало удовольствий. Она была красавицей, настоящей красавицей, причем такой невинной, открытой, безыскусной… Нет, ему было необходимо увидеть ее снова!

В час ночи в голову порядком захмелевшего Ники пришла потрясающая идея. Он махнул рукой музыкантам, гоня их прочь, и отправил посыльного с запиской в «Ле репоз» к отцовскому садовнику. Несказанно довольный своей изобретательностью, он заснул тяжелым пьяным сном, не забыв, однако, строго-настрого наказать, чтобы его разбудили, когда посыльный вернется.

В пятидесяти верстах, в залитой солнцем столовой «Ле репоз», главного имения князя Михаила Петровича Кузанова, являвшего собой образцовое хозяйство со ста семьюдесятью двумя тысячами десятин земли, родители Ники сидели вдвоем за ранним завтраком.

— Что это Ники замышляет? — задумчиво произнесла его матушка. Она была миниатюрной брюнеткой, все еще стройной и изящной, несмотря на свои пятьдесят лет.

— И ты еще спрашиваешь? — сухо заметил его отец. — Если Ники требует десять дюжин орхидей и двадцать корзин клубники из нашей оранжереи, я могу предположить лишь, что наш милый мальчик повстречался с дамой, которая в восторге от орхидей и обожает клубнику. Давай хотя бы надеяться, что эта внезапная страсть к клубнике — не свидетельство того, что очередная любовница Ники беременна. Кажется, в Петербурге и его окрестностях уже достаточно его незаконных отпрысков.

— Дорогой, не будь к Ники так суров, — мягко укорила его княгиня. — Он всех их вполне обеспечивает, и неужели мне стоит напоминать тебе о том, что ты в юности позволял себе эскапады и похуже, пока мне не удалось наконец приучить тебя к тихим семейным радостям. Все это — камни в твой огород, милый мой Миша, сам знаешь, что Кузановы всегда предавались пороку, — добавила она и нежно улыбнулась.

Ники в глазах обожавшей его матери был всегда прав. Она прекрасно знала, как он необуздан и беспутен, но любовь ее была нетребовательна. Княгиня всегда старалась применить все свое влияние, чтобы примирить отца и сына, когда их темпераменты схлестывались.

— Насчет того, кто кого приучал, это еще неизвестно. Так же, как и то, откуда его необузданность. Но я, как и полагается истинному джентльмену, не буду с тобой спорить, — ответил старый князь Кузанов, улыбаясь жене.

Тридцать четыре года прожили они вместе, а она по-прежнему была для него несравненной и единственной. Он все еще видел в ней ту шестнадцатилетнюю цыганку, чей дикий темперамент его покорил. Темперамент этот за долгие годы княгиня научилась сдерживать, и это ей весьма пригодилось. Особенно если учесть, что изредка дела требовали от князя Кузанова оставить уединение привычного и удобного «Ле репоз» и отправиться в Петербург, где чета Кузановых вращалась в кругах самых высоких и изысканных.

— Как бы я хотела, чтобы Ники когда-нибудь испытал такую же любовь, какая выпала нам, Миша, — задумчиво сказала княгиня Катерина.

— Нам с тобой повезло, радость моя. В этом мире такое случается нечасто, — с чувством ответил князь.

4

ПРИМИРЕНИЕ

Рано утром Алиса проснулась от возбужденного голоса Марии:

— Госпожа Алиса! Госпожа! Проснитесь! Вставайте же!

Стряхнув с себя остатки сна, в котором ей привиделся Николай, и увидев в глазах Марии панический страх, Алиса тут же встрепенулась.

— Что такое? Кателина заболела? — взволнованно спросила она, садясь в постели.

— Нет-нет, госпожа, с ней все в порядке, — судорожно сжимая руки, ответила Мария.

Алиса, успокоившись, откинулась на подушки. Но старая служанка по-прежнему стояла перед ней, и в фиалковых глазах Алисы вновь мелькнула тревога.

— Так что же все-таки случилось? Вернулся господин Форсеус? — Она невольно оглянулась, словно думая, куда убежать.

— Нет, госпожа.

— Тогда что же? Мария, ну, ради бога, говори ты наконец!

— Карета орхидей, госпожа, — едва слышно прошептала Мария.

— Карета орхидей? Что это ты несешь? — воскликнула Алиса, вскакивая с кровати и срывая с себя ночную рубашку.

— Вы же знаете, госпожа, что я каждое утро хожу в птичник за свежими яйцами на завтрак вам и Кателине. Выйдя во двор, я увидела, что к дому подъехала какая-то карета, и пошла посмотреть, кто это. На козлах сидел человек, который сказал, что он кучер князя Кузанова и что ему было велено доставить вам орхидеи. Ох, госпожа Алиса, — добавила она в ужасе, — там еще множество корзин с клубникой! Просто не знаю, что со всем этим делать. — Она перевела дыхание. — А еще у него есть письмо для вас. Я велела ему подождать подальше, за поворотом, чтобы его не заметили из дома, но, госпожа, вам надобно торопиться, потому что слуги скоро встанут. Письмо я вам принесла.

Алиса нетерпеливо выхватила из руки Марии конверт, запечатанный золотой печатью Кузановых.

Вскрыв его, она достала лист бумаги и быстрым взглядом пробежала строки, написанные широким, размашистым почерком.

«Если через сорок минут вы не встретитесь со мной на лугу, я приеду к вам домой».

Вместо подписи стояло просто Н.

О, господи! Кучеру понадобилось минут двадцать, не меньше, чтобы проехать по здешним буеракам. Значит, у нее всего двадцать минут на то, чтобы одеться, поговорить с кучером и добраться до луга! Иначе Николай приедет сюда…

— Мария, платье, быстро! Если слуги спросят, где я, скажи, что понесла пеленки и одеяло младенцу госпожи Ниеми. Положи все эти вещи в корзинку — я на обратном пути обязательно загляну к ним. Поторопись, у меня очень мало времени!

Через пять минут Алиса, уже полностью одетая, спускалась по лестнице, слыша, как в доме начали шевелиться слуги. Она добежала по аллее до поворота, где стояла карета, и, с трудом переводя дыхание, строго сказала кучеру:

— Немедленно возвращайтесь к князю Кузанову!

— Никак не могу, госпожа. У меня приказ — доставить это госпоже Форсеус.

Алиса взглянула на открытое ландо, на дверце которого красовался герб Кузановых. На зеленом бархате сидений были выложены великолепные орхидеи — лиловые, желтые, розовые, а на полу стояли корзины, в которых светилась спелая клубника только что из оранжереи. Боже, и что это ему взбрело в голову?!

— Я госпожа Форсеус, и я иду на встречу с князем Кузановым. Если вы немедленно не вернетесь к нему в поместье, он будет крайне рассержен, уверяю вас.

— Не могу знать, госпожа. Князь дал мне строгие указания, — пожал плечами кучер.

— Надеюсь, я смогу его переубедить. Прошу вас, прошу, уезжайте! — взволнованно вскричала Алиса.

«Пожалуй, ей это и удастся», — подумал кучер, с восторгом разглядывая молодую запыхавшуюся женщину, стоявшую перед ним. Он знал, до чего охоч был князь до молодых женщин, много ночей просидел он на козлах, ожидая, когда князь выйдет из будуара очередной пассии.