Трехгрошовый роман

Ничем опять казался тяжелобольным.

– Сколько стоит дневник? – спросил он с трудом, стараясь не смотреть на Кокса.

– Тысячу, – не задумываясь сказал Кокс.

– Она у него есть. КЭТС заплатила ему девять тысяч.

Эта сказал Истмен, А Кокс терпеливо ответил:

– У него нет ничего. Его жена много тратит на туалеты. Иначе она не нашла бы друзей даже для свиданий в гостинице. Остаток денег, полученных от КЭТС, ему придется истратить: необходимо память дело. Он в трагическом положении.

– А если он не заплатит? – спросил Пичем.

– Ему придется подать в отставку. Как эта ужасно, что у людей, с которыми имеешь дела, есть еще и личная жизнь! Хейл, попав в беду, тотчас же обратился ко мне, потому что я его лучший друг. О помощи он и слышать не хотел. «Это твоя чиновничья спесь, – сказал я ему. – Твои затруднения – это мои затруднения». Господа, надо что-то предпринять. Такой человек, как Хейл, не должен погибнуть из-за пустяков. Это было бы просто негуманно! И кроме того, господа, мы обязаны помочь Хейлу из чисто эгоистических соображений.

Уходя из лавки. Кокс на секунду задержался.

– Мамзель Полли, как видно, все еще не вернулась из Шамони? – спросил он и, примяв свой борсалино, предал ему залихватский и вызывающий вид.

– Нет, – хрипло сказал Пичем.

Коксу наврали, будто Полли уехала в Швейцарию заканчивать образование. Чтобы придать этой лжи правдоподобие, Пичем уже подумывал, не купить ли ему несколько открыток с видами Шамони. Потом он отказался от этой мысли. Рано или поздно, но не раньше, чем все будет улажено, придется раскрыть Коксу всю эту грязную историю. Поэтому не стоило наворачивать чересчур много лжи.

Кокс не упускал случая осведомиться о Полли.

На следующее утро Пичему предстояло увидеться с Хейлом и Коксом в бане. Все свои дела с КЭТС Кокс неукоснительно проводил в банях Фэзера, и притом непременно в понедельник, не считаясь с потерей времени.

Там он встретился с Хейлом за полчаса до прихода Пичема.

Они медленно разделись без помощи банщиц. Хейл, сорокалетний толстяк, заговорил:

– Я всегда был против твоих эскапад с Эвелин, ты это знаешь, Уильям. Ты добился того, что Рэнч с ней рассорился. Рэнч устраивал ей из-за тебя жуткие сцены, это целая эпопея. Всякое психическое потрясение на несколько дней выводит ее из строя. А я прямо-таки места себе не нахожу, когда ей не по себе. Ведь я так ее ценю! И потом: гостиница для свиданий! Это у тебя просто какая-то болезненная черта! Удивляюсь, как она еще не схватила крапивной лихорадки. В гостинице для свиданий, где каждые два часа меняют белье и потому простыни, безусловно, должны быть сырые! Но ужаснее всего самый факт – гостиница для свиданий! Я не знаю женщины впечатлительней Эвелин. Это белье, несомненно, доставляло ей какое-то извращенное наслаждение. А ведь она обычно так естественна. Это-то в ней и очаровательно! Я тебе этого никогда не прошу, и, видит Бог, дело тут вовсе не в последствиях – мне на них наплевать, я ведь не такой человек. Но клянчить у этих лавочников тысячу фунтов! До чего же мне это противно! Какое им дело до моей личной жизни? Они могут с полным правом сказать мне: сударь, мы делаем с вами дела, но ваши личные расходы мы не намерены оплачивать. Охотней всего я бы ушел в отставку, пока не поздно. В конце концов я чиновник!

Кокс посмотрел на него и сказал:

– Да, в конце концов ты чиновник.

– Хотелось бы мне знать, каким образом попал твой дневник к этому Гону, – пробурчал Хейл, складывая носки на табурете.

Они полезли в деревянные ванны. Хейл принимал грязевую ванну, в корыте Кокса плавали тонизирующие травы.

– Подумай только, – грустно продолжал Хейл, разлегшись в ванне, – к какой щепетильности в вопросах чести обязывает нас, чиновников, служба! Обделывать кое-какие делишки нам не возбраняется. Я не стану распространяться о том, чем мы до сих пор занимались в морском ведомстве. Великобританию мы вообще оставим в стороне, я ничего об этом не знаю и, как англичанин, не хочу знать. Но ты только подумай, какие дела обделывает у себя в стране господин фон Бисмарк! Вот поистине великий человек! Он наживает состояние, и при этом страна его благоденствует. Нас, государственных деятелей, не всегда судят справедливо. Люди видят только те или иные мероприятия и судят по ним. А кто из них знает, что к чему? Говорят: та или иная дипломатическая акция была неправильна, но ведь это говорят только потому, что о ней судят по внешнему успеху или неуспеху. Какой грубый подход! А кто знает, какова ее цель? Когда кайзер послал телеграмму президенту Крюгеру[7], какие акции поднялись тогда и какие упали? Разумеется, об этом спрашивают только коммунисты. Но, между нами, не только они: и дипломаты тоже. Правда, все это довольно элементарна, но не так далеко от истины. Самое главное и заключается в том, чтобы научиться мыслить элементарно. Элементарное мышление – это мышление великих людей. Политика – это продолжение коммерции иными средствами. Именно поэтому мы должны заботиться о том, чтобы наша личная репутация была безупречной. Если история с гостиницей выплывет наружу, меня со стыдом и позором выгонят из министерства, и никакие заслуги мне не помогут. Но в конце концов у меня есть чувство чести, и оно не позволяет мне якшаться с этими толстосумами.

Тут его речь была прервана приходом Пичема. Все трое приняли паровую ванну.

Когда они легли на конки, чтобы остыть, и подложили под головы влажные от пара полотенца, Пичем начал. Он говорил тихо, как больной, да, в сущности, он и был болен.

– Нельзя сказать, господин Хейл, чтобы нашей совместной работе сопутствовала удача. Вопреки нашим ожиданиям, вы, как нам довелось услышать, сочли невозможным приобрести для правительства наши суда, и мы потерпели большие, более того – огромные убытки.

Хейл что-то пробурчал. Он лежал вытянувшись и хлопал себя маленькими толстыми ладошками по пухлой груди. Пичем продолжал все так же тихо и с трудом:

– Все мы – мелкие людишки. Наши деньги заработаны потом и кровью. Вы, я надеюсь, испробовали все средства?

Пичем повернул голову и посмотрел на статс-секретаря. Тот молчал. Вид у него был не слишком импозантный. Кокс совершил ошибку: его не следовало демонстрировать без платья: нагишом это был просто жирный неинтеллигентный человек, меньше всего крупный чиновник. Какая-то мелочь в его внешности бросилась в глаза Другу нищих.

Тон Пичема вдруг изменился – чуть заметно, но тем не менее ощутимо.

– Мы слышали от господина Кокса, что вы обременены личными заботами, неблагоприятно отражающимися на вашей работе? Нас это очень огорчает. Может быть, для вашей работы было бы полезно, если бы мы разгрузили вас от этих забот?

Хейл опять что-то пробурчал. Он испытывал потребность взглянуть на Кокса. Беседа протекала не так, как он ожидал.

– Вы знаете, – продолжал Пичем, – что нам не посчастливилось с этими транспортными судами. При ближайшем рассмотрении они оказались не столь исправными, как нам их описывали. Мы слышали также, что и у вас в связи с этим имеются основания опасаться различных неприятностей. Мы можем себе представить, что вы из-за личных забот окажетесь недостаточно вооруженным для борьбы с этими неприятностями. Тут я позволю себе упомянуть и о моих личных делах: я рассматриваю господина Кокса как моего будущего зятя.

Кокс лениво повернулся и с некоторым удивлением взглянул на Пичема. Он внезапно вспомнил разговор в лавке Пичема, когда тот спросил его, за сколько он, Кокс, выпустит его из этого дела. Пичем произвел на него тогда странное впечатление, о котором он, впрочем, скоро забыл.

Тем временем Пичем продолжал:

– Мы должны попробовать, – сказал он очень спокойно, – все-таки использовать старые суда.

Никто ничего не ответил. Теперь Пичем понял то, чего он еще не знал в Саутгемптоне: эти господа сами рассчитывали использовать старые суда.

note 7

Приветственная телеграмма, которую император Вильгельм II во время англо-бурской войны послал Крюгеру (см. примеч. на стр. 127), привела к обострению англо-германских отношений.