Страница 18 из 21
Письмо заканчивается следующими словами: «Я также буду премного признателен Вам, если Вы изволите порекомендовать некой персоне проявить сдержанность в разговорах на эту тему». И после всего он еще осмеливается сделать приписку: «Ваш искренний и верный друг, собрат по Союзу» и так далее.
Эх, Вирджиния, Вирджиния! Как же тяжело и больно проходит для меня открытие твоих недостатков! Ведь господин Гальвес абсолютно прав. Он, безусловно, мерзавец, но сути дела это не меняет — в своих претензиях он прав. И с полным правом требует от меня хранить молчание. Что ж, попробую сделать то, что в моих силах. По крайней мере, нужно попытаться предотвратить дальнейшее распространение слухов о его деятельности.
Раньше, то есть до самого последнего времени, мне и в голову не приходило, что у Вирджинии могут быть недостатки. Теперь же, оперируя логикой и действуя с обычной точки зрения вполне оправданно, я попытаюсь увидеть, изучить и по возможности простить ей ее недостатки в надежде на то, что когда-нибудь она от них избавится. Пока что я ограничусь одной чертой Вирджинии: у нее есть неприятная привычка руководствоваться не собственными суждениями, а тем, «что говорят люди», и основывать свои заключения на слухах, распространившихся в среде ее знакомых.
Например, говоря о ком-либо, она никогда не скажет: «Мне кажется, что…» — наоборот, она непременно отметит, что «О таком-то или такой-то говорят…» или: «Мне сказали о нем или о ней…», либо: «Я слышала, как о них говорили…». И так постоянно. Молю Бога, чтобы он не дал истощиться запасам моего терпения.
На днях, говоря о Марии, Вирджиния заявила: «Я, может быть, и ошибаюсь, но, учитывая то, что ее часто видят в разных домах, меня кое о чем предупредили в отношении этой особы».
Господин священник, чье недремлющее око постоянно следит за тем, что происходит в Моральном союзе, основателем и духовным наставником коего он является, тем не менее настаивает на том, чтобы у организации было независимое руководство.
Сегодня у нас было очень важное собрание. Возникла необходимость избрания исполняющего обязанности президента Союза в связи с длительным отсутствием в городе вице-президента (сам президент скончался в начале года, мир праху его).
Вопреки тому, как это происходило раньше, процедура избрания президента превратилась в нашем Союзе в мучительное, почти безнадежное дело — и все из-за печального совпадения, которое с заслуживающей лучшего применения регулярностью повторялось четыре раза за последние четыре года.
В течение последних четырех лет четыре президента Союза умерли (один за другим), причем каждый скончался в начале года вскоре после своего избрания.
На этот раз ввиду того, что избирать предстояло всего лишь исполняющего обязанности президента, дело вроде бы не представлялось трудным. Тем не менее даже те члены Союза, которые из-за своего откровенно невысокого интеллектуального уровня не подвергались ни малейшей опасности быть избранными, явно проявляли нервозность и обеспокоенность.
Процедура голосования повторялась дважды, и дважды избранные коллеги брали самоотвод, называя в качестве причины недостаток заслуг перед Союзом или же времени для исполнения столь почетной обязанности.
Союз рисковал оказаться в весьма щекотливом положении. В зале сгущалась атмосфера нервозности и страха. Священник, пытаясь сохранять внешнее спокойствие, не единожды вынужден был доставать платок, чтобы отереть пот со лба.
Третье голосование, результатов которого присутствующие ждали, как оглашения приговора, назначило исполняющим обязанности президента — кого бы вы думали? — господина Гальвеса. После того, как господин священник дрожащим голосом зачитал решение собрания, раздались аплодисменты, пожалуй, более бурные, чем в предыдущие два раза. Ко всеобщему удивлению, господин Гальвес не только согласился с избранием, но и поблагодарил оказавших ему доверие за эту, по его словам, «еще не заслуженную им честь». Он пообещал неустанно работать на благо нашего общего дела, для чего попросил поддержки всех членов Союза, обратив в особенности внимание на тех, кто носит звание «Заслуженных».
Господин священник с облегчением вздохнул, в последний раз вытер пот со лба и в ответ на речь господина Гальвеса произнес нечто, из чего следовало, что перед нами не кто иной, как «еще один героический легионер христианского воинства».
Присутствующие обступили вновь избранного. Волей случая я оказался рядом, и я с отвращением вспоминаю неискреннее объятие, которым был вынужден наградить господина Гальвеса.
Я понял, что никогда не смогу стать таким, как Вирджиния, и что мне к тому же никоим образом не хотелось бы этого.
Для того чтобы видеть только красоту, приходится закрывать глаза на реальный мир, по крайней мере, на большую его часть. Жизнь представляет собой, несомненно, прекрасный пейзаж, но на его фоне происходят тысячи грустных и грязных событий.
Похоже, что вести дневник входит в моду. Совершенно случайно на глаза мне попалась раскрытая тетрадка Марии, лежащая на ее столе. Сразу же поняв, что записи имеют исключительно личный характер, я отодвинул тетрадь от себя. Тем не менее несколько строчек, которые я непроизвольно успел прочитать, глубоко врезались мне в память. Звучат они так: «Мой начальник очень добр ко мне. Впервые в жизни я ощущаю себя под защитой и покровительством великодушного человека».
Сознание того, что, читая чужой дневник, я преступаю границы дозволенного, победило проснувшееся во мне греховное любопытство, и я поспешил вернуть тетрадь на место. Я был тронут и смущен — так можно коротко описать испытываемое мною в тот момент чувство.
Неужели в мире есть человек, которому я помогаю и которого защищаю от излишних тягот? Хочется плакать от счастья. Вызвав в памяти образ сеньориты Марии, я ощущаю, как сердце мое переполняется столь долго сдерживаемыми чувствами.
Нет, нужно непременно сделать для нее что-то доброе, что-то, что реально подтвердило бы ее правоту в отношении ко мне. Начну, пожалуй, с того, что заменю эту старую и некрасивую конторку, за которой она сидит, на современный письменный стол.
Мои визиты к Вирджинии проходят так буднично, что я, наверное, воздержусь от их описания.
Вообще, она меня в последнее время несколько разочаровывает. Вот, например, взять ее привычку постоянно давать мне советы. А на днях она вдруг заявила, что я хожу по улицам, совершенно не замечая ничего вокруг, в силу чего, по ее словам, частенько натыкаюсь на людей, а время от времени и на столбы. Вдобавок ко всему Вирджиния вдруг завела себе сразу и щенка, и попугая.
Попугай пока что не умеет говорить и ограничивается тем, что издает неприятные крики. Вирджиния испытывает величайшее наслаждение, терпеливо обучая его произносить несколько слов, в числе которых видное место занимает мое имя — что мне совсем не по душе.
Разумеется, все это сущие пустяки, которые никак не могут ни повлиять на мое к ней отношение, ни омрачить в моем сознании ее светлый образ. Тем не менее следует попытаться вообще не обращать внимания на все эти мелкие, но досадные пустячки.
Неизвестно, кто еще хуже — попугай или щенок. Вчера вечером, пока Вирджиния играла «Танец часов», щенок решил посвятить себя планомерному уничтожению моей шляпы. Закончив экзекуцию, он вбежал в гостиную с подкладкой в зубах и с лентой, обмотавшейся вокруг его мордочки. Нет, конечно, шляпа была далеко не новой, и куда больше меня огорчило то, в какой восторг привело Вирджинию вышеописанное происшествие.
На этот раз я не стал пускаться в расчеты, памятуя о том, к каким плачевным результатам приводит стремление к экономии, а просто пошел в магазин и купил шляпу моей любимой фирмы. Когда пойду в гости к Вирджинии, глаз с нее не буду сводить.