Потом

Верхний двор кишел голой нечистью, едулопы скакали, как шкварки на сковородке, тявкали, шипели и остервенело лезли на приступ дверей и окон, которые защищали люди. Лезли и вдруг, без видимой причины утратив боевой пыл, отходили прочь, теряясь в беспорядочном стаде. Повторный, более внимательный взгляд открывал в этом скопище недоделанных выродков примечательную нехватку голов и верхних конечностей. Скоро Золотинка сообразила естественную причину такого положения дел.

Там, где возле глухой стены амбара толклись клубком едулопы, люди держали размочаленную дверь изнутри — не получалось ни закрыть ее, ни открыть. Едулопы лезли в широкий раствор, напирая друг на друга, застревали, корчились, обливаясь бурой кровью. Их обросшие редкой шерстью тела громоздились затором и, когда невозможно было уже пробиться поверх сраженных собратьев, едулопы оттаскивали мертвых сородичей и бросали под ноги, как падаль, — новая волна нечисти устремлялась под топоры и мечи.

А забрызганные тиной мертвяки дергались, из чудовищного месива выворачивались и выползали уцелевшие члены. Дохлые едулопы распадались на части, чтобы попытать доли в иных сочетаниях. И конечно же, этим, вторичным тварям не хватало порубленных и уже не годных в дело голов и плеч. Они обходились без этого, довольствуясь по большей частью парой крепких ног и волосатым задом, еще одной ногой на месте шеи и разбросанными без порядка ушами, глазами — всем, что вывалилось из разбитой башки.

Немногие едулопы орудовали секирой или дрекольем, но для этого уж точно нужна была голова. Кое-кто прикрывался щитом (тоже не без головы!) или напялил помятый шлем. Вооружившиеся уроды при своей дикой силе представляли уже двойную и тройную опасность. Удачным ударом меча однорукий едулоп разрубал дубовую дверь наискось до половины. Никакой щит не мог бы устоять перед сокрушающими ударами, если бы в следующее мгновение широко махающий выродок не задевал мечом каменной притолоки и каленое железо не разлеталось вдребезги.

Оставалось удивляться, как только Рукосил не озаботился, поднимая тучи едулопов, припасти для них достаточно мечей и секир? Участь людей решилась бы тогда в считанные доли часа.

А пока… Золотинка поняла вдруг, что они жрут.

Мертвечину. Раздирают лапами трупы людей, вгрызаются в падаль мордами, лезут в кишки падших лошадей. Жующие пасти их лоснились жиром.

Подмывающая дурнота заставила Золотинку зажать рот. Дракула шевельнул побелевшими губами. Опасаясь приступа рвоты, Золотинка отвела взгляд на небо: сыпался поределый мусор. Тучи как будто бы поднялись и посветлели. Запоздалые едулопы кружились, опускаясь на горы, на вспаханные градом склоны… Посев этот был обилен.

Закоченев чувствами, Золотинка едва воспринимала ужасающий грохот рушившихся за спиной камней и даже падение всей стены не произвело на нее впечатления. Тишина заставила оглянуться. Порывай стоял, опустив руки, — болван болваном. На полу высились неровные стопы книг, в груде битого камня валялись ломаные мечи и секиры. Завеса пыли заволокла покой, седина покрывала книги и стол, плечи и скошенную голову Порывая.

Золотинка чихнула.

Порывай извлек из-под камня всю бумагу, которую только смог найти. Бумаги хватало с избытком. Тем более, что немалый запас ее имелся и прежде — целая стопка на столе. Не было уже никаких причин задерживать ответ. Золотинка черкнула коротенькую, бессмысленную записку: «Пока терплю. Юлий», и отправила ее с истуканом к Рукосилу.

Нисколько не озабоченный тем, какое применение будет найдено плодам его титанического труда, Порывай удалился.

— Проверьте двери и заприте получше, — сказала Золотинка, кидаясь к книгам. Она сдула налет известковой пыли и провела ладонью по глубоким бороздам узора, на ощупь постигая существо сокровенной мудрости. Нечто вроде суеверного страха удерживало ее, однако, от намерения заглянуть под покров, Золотинка отложила том и другой, пока не нашла поменьше и поскромнее с виду.

Памятная неудача с «Дополнениями» на корабле Рукосила сдерживала Золотинку. Но как давно это было! Три месяца назад несмышленая девочка стояла перед великой книгой, не зная, как подступиться к ничего не говорящим невеже листам… Да, было это, кажется, уж в другой жизни. Еще не зная наверное, Золотинка чувствовала, что все пережитое за три месяца дает ей право — не только надежду, но и право — и знать, и понимать сокровенное. Ничто не прошло даром, многое она испытала и значит…

Золотинка увидела письмена. Иные строки колебались, не складываясь в нечто отчетливое, местами страница зияла пропусками — то были недоступные Золотинке понятия, но, в общем, все это можно было уже читать!

— Дракула! — воскликнула она, озираясь; не глядя, стащила с головы косынку и уронила на пол. — Я… Все в порядке!

Вряд ли он понял ее радость, да Золотинка, честно говоря, не имела времени дожидаться ответа. Лихорадочное любопытство заставляло ее листать книгу только для того, чтобы убедиться, что письмена не исчезают! Что книга открыта ей вдоль и поперек, пусть не во всех частностях, не до конца!

И знаменательное везение! Она держала в руках указатель к полному изводу «Дополнений». Счастливое начало заставило Золотинку отказаться от мысли перетащить книги на стол и разобрать их. Сразу же взгромоздилась она на стопку томов, как на сидение, и поерзала в бессознательном побуждении утвердиться, умять под себя все книжное мироздание и не выпустить. Безмерность открывшегося ей мира, звездная россыпь понятий холодила грудь, заставляла трепетать сердце.

Как ни спешила Золотинка, она, однако, не могла справиться с соблазном задержаться без надобности там и здесь, чтобы вдохнуть чувственный аромат слова, уже набухшего своим скрытым значением, как семя, готовое произвести из себя и росток, и листья, и могучее с раскидистой вершиной дерево. Сияющая мудрость мира дразнила и заманивала ее в свои дебри.

Но Золотинка должна была остановиться и приняться за поиски слова «едулоп», нужно было искать отсылку к статье «едулопы». Она несколько раз перелистала указатель и принуждена была взяться за дело основательнее, недоверчиво возвращаясь на уже исхоженные глазами страницы…

Указатель к полному изводу «Дополнений» не знал такого понятия — едулопы.

Оно было ему не знакомо.

С почтительным удивлением, которое внушала ей книжная премудрость, Золотинка вынуждена была осознать после новых проверок и перепроверок, что едулопы в силу своей низменной природы, вероятно, остались вне поля зрения такого выдающего свода знаний, как полный извод «Дополнений».

То был немалый удар по Золотинкиной вере в «Дополнения». Опять она подхватилась листать… Указатель не содержал понятий «лопы еды», «лопающие еду», «лопоеды». Ничего не нашлось и на слово «недозрелый». А «зеленый» оказался горошек. Соответствующая сноска отсылала вдумчивого читателя ко второму тому «Польских дополнений», страница двести двадцать седьмая, третья строка снизу.

— Дракула, — сказала Золотинка, обнаружив, что дворецкий, опершись о стол, полистывает полупустые страницы. — Ничего не выходит, Дракула! — пожаловалась Золотинка. — Едулопов зуб в руке Юлия, как он выдержит? Сколько можно терпеть? А я во веки веков не справлюсь, все бесполезно — я утону в этой книжной премудрости! Утону! — первый восторг ее сменился испугом.

Дракула покивал в смысле полного согласия со всеми Золотинкиными соображениями, в ответ на что она отложила прочь обманувший ее указатель и приняла на колени невозможно тяжелый и древний, судя по затертому переплету, том. Кособокая стопка книг под ней дрогнула, Золотинка поправила ее нетерпеливым движением тела и раскрыла фолиант.

Только что она скользила глазами по непроницаемой буквенной ряби и вдруг, непонятно как, прошла сквозь письмена, как сквозь утратившую жесткость решетку, и провалилась внутрь внезапно ставшего ей внятным смысла и чувства.

Все раздалось, раздвинулось, пространство утратило зрительные границы и вместе с ними естественную незыблемость, возмещая, однако, все потерянное, ускользающее из-под ног необыкновенной легкостью света и тени, теплыми токами воздуха, переливами ароматов. Неверная попытка удержать свое прежнее, собственное я, ощущение твердого сидения под собой, тяжесть книги на коленях, напряжение взгляда — все те мышечные, обязательные, хотя и не осознанные ощущения, которые делали Золотинку частью действительности, — эта слабая попытка удержаться, падая, походила на безвольную, заранее проигранную борьбу с мягко обнимающим сном.