Потом

— Меня зовут Золотинка, — сообщила она, когда вспотевшие от работы ратники разрубили цепь и стих все подавляющий звон.

— Золотинка? Зовут?.. — Девушка встрепенулась и вспомнила: — Меня зовут Фелиса. Фе-ли-са, — протянула она, как будто пытаясь освоить и запомнить чужое имя.

— Пойдем со мной, Фелиса, нам нельзя останавливаться, — сказала Золотинка.

— С тобой, — кивнула Фелиса, принимая это как очевидное продолжение того же чуда.

Золотинка прихватила конец цепи, чтобы не болтался на ходу, и закинула правую руку девушки себе на плечо, рассчитывая поддерживать ее хотя бы первое время. Но Фелиса цепко ее обняла, и когда Золотинка уклонилась от поцелуя, уже лишнего, огромные, ставшие еще больше глаза девушки наполнились слезами, она закусила губу, сотрясаясь в каком-то пугающем ознобе. Лихорадка эта завершилась все равно поцелуем — Золотинка не стала сопротивляться, с нехорошим беспокойством начиная понимать, что так просто от этого беспомощного, прильнувшего к ней душой существа уже не отделаться. Она решилась только сократить неизбежные нежности сколько возможно и потянула Фелису в путь.

Идти было неудобно. Фелиса морщилась и, стонала, попадая босой ногой на камешки, она шаталась, выказывая намерение упасть, и судорожно цеплялась за Золотинку, иной раз без всякой нужды, как можно было подозревать, только для того, чтобы прижаться на ходу, пусть ненароком и невзначай, поймать губами плечо, шею, локоть… Во влажных глазах ее стояли, не просыхая, слезы. Иной раз она принималась судорожно дышать в потребности беспричинных рыданий, и только необходимость идти и Золотинкины понукания удерживали ее от припадка.

Все это походило на сумасшествие. Истина начинала открываться Золотинке, она должна была осознать, что, излечив несчастную узницу от сумасшествия разума, тем же самым лечением по какой-то своей неловкости или неопытности, черт знает почему! ввергла Фелису в сумасшествие чувства. Чувство это было безумная страсть к волшебнице. Болезненное, лихорадочное почитание, которое не оставляло Фелисе ничего своего, ни воли своей, ни своей, отдельной от волшебницы жизни, и потому в конечном счете делало излишним и разум, который подарила ей Золотинка.

Растянувшись гуськом, теряя конец шествия на поворотах, они двигались теперь невыносимо медленно, Золотинка выходила из себя. Опасаясь убить Фелису грубым словом, она сдерживалась, и однако, невозможно было тянуться так без конца. Когда стало понятно, что быстрее уже не будет, Золотинка подозвала плечистого молодца, пытливый, исполненный сострадания взгляд которого отметила для себя еще прежде. Этому великану ничего не стоило унести девушку на руках — только в радость.

Молодец кивнул, а Фелиса, напротив, вцепилась кошкой. Лицо ее исказилось, опять в нем появилось нечто бессмысленное, безумное, и Золотинка, не переставая говорить подходящие к случаю слова, с усилием отдирала со своих запястий, с шеи своей, с плеча тонкие и гибкие, но необыкновенно цепкие с обломанными ногтями пальцы. Фелиса продолжала биться на руках у дядьки, так что впечатлительный малый старался и дышать в сторону, чтобы не обеспокоить. Увы, Фелиса успокоилась не раньше, чем поймала Золотинку. Всхлипнула всем ртом и затихла, когда ощутила в судорожно стиснутой руке палец волшебницы.

Так они и шли втроем, сцепившись. Неровно пробитые в известковых скалах повороты заставляли их сбиваться с шага; чтобы не тесниться, молодец с Фелисой на руках пробирался самой обочиной, по каменистой осыпи, оставляя Золотинке середину тропы. Но и это было не дело: молодец вынужден был сгибаться, чтобы не задевать головой своды, камни сыпались из-под его ног, а Золотинка спотыкалась.

По петляющим норам, все время под уклон они спустились в довольно высокую, частью выправленную каменотесами пещеру; Золотинка помнила здесь провал под крышкой из толстых кованных прутьев. Сюда и повел тюремщик.

Опущенный к решетке факел высветил изрисованные тенями стены колодца; в глубине густел мрак.

— Поглум! — крикнула Золотинка, пугая Фелису. — Это я! Я вернулась и пришла за тобой. Видишь как быстро!

Не выказывая чувств, Карась отомкнул замок и вернул ключи ветерану, который таскал корзину. Говор, крик, внушительный лязг откинутого творила — крышки, должны были поднять Поглума на ноги, как бы глубоко он там ни залег, но не подняли. Призывы Золотинки оставались без ответа.

— Дурит, — пожал плечами тюремный сторож. — Даром что ли мы его сюда посадили?.. А что делать? — заметил он потом присмиревшим голосом. И добавил шепотом: — Он-то не знал, что его закроют решеткой. — С этим важным уточнением Карась отступил за спины ратников.

Фелиса висла на Золотинке, не пуская ее к дыре, разверстый провал, не защищенный теперь даже решетчатым творилом, безумно ее пугал и она цеплялась холодными ломкими пальцами, оттягивая свое божество от опасности.

А тут к окончательному смятению Фелисы ожил доставленный на двери мертвец. По видимости, девушка пришла к убеждению, что мертвому телу дворецкого уготовлена участь падали, что его должны сбросить в колодец на потребу засевшему там гаду. И тем более она поразилась, когда мертвое тело обнаружило беспокойство, скатилось с двери на пол и, очутившись на карачках перед провалом, взревело пьяным дуром:

— Поглум! При-ишли по твою душу! Вылазь, зверская ты образина!

Зи-на-зи-на-зи-на… — удвоило насмешку эхо.

Довольно постигнув обидчивый нрав голубого медведя, Золотинка ахнула от такого невежества, но вместо того, чтобы утихомиривать Дракулу и объясняться с медведем, принуждена была приводить в чувство Фелису. Двумя торопливым поцелуями она заставила девушку очнуться: веки дрогнули… выкатилась из-под ресницы слеза… И Золотинка упустила миг, когда можно было освободиться от Фелисы — разрыдавшись, она стала хвататься, царапая ногтями так, что Золотинка кривилась от боли, не имея возможности сопротивляться по-настоящему.

Между тем совершенно распоясался Дракула:

— Поглум! — орал он, наклонившись над дырой. — С тобой говорит царевна-принцесса! А ты кто? Вылазь, паршивая обезьяна!

— Что вы несете, Дракула! — крикнула Золотинка, продолжая молчаливую борьбу с Фелисой. — Не нужно!

Деятельный не к месте дворецкий, мотаясь над пустотой колодца, подзывал ратников:

— Ребята! Я давно к вам присматриваюсь: отличные парни! Идите сюда, хлопцы! Кидайте туда факел!

Благоразумный ратник не решился кидать сам, но протянул пылающий огонь дворецкому. Исполнить чудовищную затею Дракула не успел: у Золотинки горло перехватило, как вдруг, не дотянувшись до факела, Дракула сверкнул башмаками и низринулся в дыру без остатка. Мгновение полета — он приглушенно шмякнулся, и тут раздался негодующий рык, а стражник уронил факел у самой обочины колодца. Застыли искаженные лица. Зверский рев метался под сводами пещеры. Золотинка сжала в объятиях Фелису, крепким поцелуем пытаясь уберечь ее от нового обморока.

Наконец, не ведая, кого спасать, Золотинка безжалостно толкнула Фелису и бросилась к колодцу:

— Поглум! — надсаживаясь, закричала она в провал. — Не тронь Дракулу! Он нечаянно. Это я, Машенька, не тронь! Слышишь?..

Поглум молчал.

— Разве медведь в избушке обижал гостей, когда они нечаянно валились ему на голову?

— Так это гость? — отозвался озадаченный колодец.

— Ну да, да! Гость! — обрадовалась Золотинка.

— А что, от гостей всегда так воняет?

— Он больше не будет! — крикнула Золотинка.

— Не будет, — согласился голос в преисподней. — Я свернул ему шею.

— Врешь! — воскликнула Золотинка, испытывая сильнейшее побуждение броситься в колодец, чтобы уличить негодника доказательствами.

— А кто заманил меня в эту дыру? — с неподдельной яростью взревел колодец.

— Я что ли?!

— Если бы не ты, я сидел бы дома и видел сны. В этой вонючей дыре нельзя вытянуть ноги! А вчера я не умывался!

И самое ужасное, что Дракула, как свалился, так и не пикнул, даже не застонал. Не свернул ли он себе шею естественным путем, без всякой дополнительной помощи?