Потом

Закончив сим возвышенным оборотом, вареник примолк. Золотинка, которая без улыбки, нахмурившись, внимала каждому слову этой тарабарщины, заподозрила, однако, что тяга к дешевой образности подвела витию. Может статься, он имел в виду красу полей и огородов, а грозу воинственную? Хотя и так все это выглядело не более убедительно, чем наоборот.

Устрашающий зевок прогнул ряды мягких зубов, вареник присвистнул или дохнул, пропуская через себя воздух.

— Вашим повелением посевы недозрелых едулопов подняты в Ольсоре, Узытасе, Цесуалоре. Едулопы подходят к Ольсорской гряде стремительным ура-а-а… — Новый зевок съел окончание и застонал назойливый звуком: а-а-а!

— Что за надобность беспокоить недозрелых едулопов? — спросила Золотинка. Притворное ее простодушие, однако, нисколько не обмануло вареника, он и не подумал отвечать. С усилием сведя прихваченные судорогой губы, вареник опять принялся за свое. Как это обычно и бывает с краснобаями, он никого не слышал, кроме себя, мотаясь, как тренькающий колокольчик:

— Посевы едулопов подхвачены указанным вами ураганом вместе с землей и сорным лесом. Они образовали три основных стаи и продолжают наступательный полет в общем направлении на Ольсорскую гряду — Клебанье — Каменец. Верные едулопы будут на месте до рассвета.

— А скажи мне… — пыталась повернуть разговор изрядно встревоженная Золотинка, но вареник талдычил свое.

— Недозрелые едулопы выполнят свой долг, повелитель!

— Ты что, не слышишь? Пришлите ухо!

— Взве-ейтесь соколы орла-ами, — с усилием загорланил вареник в лад известной походной песне, — по-олно горе горевать! То ли де… то ли де… то ли де… — сбился он, заколдобившись на месте.

— То ли дело под шатрами, — подсказала Золотинка, в расчете, что вареник преодолеет колдобину и додумается сообщить что-нибудь путное. Но в ответ он бездумно пукнул. Он уже с трудом размыкал пожухлые губы: то-ли-де-де-де… Голос как бы вытягивался, истончался и сходил на нет. Вареник начал опускаться к полу, и когда Золотинка поймала его рукой, затих. А стоило ослабить хватку, вывалился сухим стручком на пол. Там он и остался, пустой и сморщенный.

— Сообщите воеводе, — молвила Золотинка, задумавшись. — Надо немедленно разыскать воеводу боярина Чеглока. Передайте ему, что едулопы прибудут до рассвета. Который теперь час?

— Дело к полночи близится, — отозвался обрюзглый стражник, не двигаясь.

Совсем уже ссохшийся было рот вздрогнул на полу последний раз, хлюпнул по-рыбьи губами и успокоился. На глазах загнивая, покрываясь пленкой коросты, он источал дурной запах нечищеных зубов.

Естественно было предположить, что самостоятельно путешествующий, распевающий воинственные песни рот и был, собственно говоря, едулоп, который заблудился по дороге к своему повелителю Рукосилу, соблазненный волшебным камнем Золотинки Сороконом. Один из племени едулопов. Лопающих еду. Не трудно было вообразить заросли высоких бодяков, сплошь унизанных стручками недозрелых едулопов. Непонятно только для чего же Рукосил губил свои колдовские посадки? И эти шамкающие, свистящие, писклявые кусаки… они что, набросятся на вооруженных мечами воинов?

Стражники настороженно следили за Золотинкой, которая, потупив застылый взор, погрузилась в раздумья. Сами они, как кажется, боялись расслабиться и что-нибудь упустить и потому не решались и думать. Все, что они могли себе позволить, это изредка переглядываться да поправлять на перевязи мечи.

— Кто пойдет к воеводе? — спросила Золотинка. — Нельзя тянуть. Это очень важно. И наверное, опасно.

Последнего можно было не говорить. Это они и сами понимали. Именно потому и не двигались. Старший, обрюзглый седеющий мужчина, сторонился мысли остаться одному, а младший боялся идти в ночь. Наконец, молодой малый выхватил из очага пылающую головню и удалился сторожким шагом. За столбами сводов он шарил по дальним заколкам светом, пугая бегущие тени, потом, слышно было, потрогал засовы входной двери… И так же медленно, оглядываясь, возвратился.

Никто не произнес ни слова. Старший опустился на табурет, подвинув его к очагу, подальше от засохшего едулопа.

С пугающим хлопком из разбитого окна вылетела затычка, ворвавшийся ветер вздул пламя, с завыванием утягивая его в дымоход. Развешенные штанины взмыли, Золотинка спохватилась уберечь их от огня и свойству своей натуры бросилась к очагу с внезапностью, которая, может быть, и не оправдывалась грозящей штанам опасностью.

Вмиг вскочили оба ее тюремщика — полетела опрокинутая табуретка, и тот и другой выхватили мечи… Они тяжело дышали, поводя безумными глазами на искаженных огнем лицах.

А Золотинка замерла, застыла в полнейшем столбняке, понимая, что малейшее движение — и ее порубят за здорово живешь. Пораженные страхом, они не разбирали врагов.

Наконец, шумно переведя дух, старший — меч он, однако, не убирал — поснимал одной рукой с простертого над огнем копья подгорелую одежду, осмотрел и даже понюхал, а затем с ненужной грубостью сунул ее Золотинке.

Все дребезжало под напором бури. Разом обнаружилась хлипкость задвижек, петель и ставен, как ошалелые, стучали где-то закрытые двери, и невозможно было представить себе, что делалось под открытым небом. Едва стражники вдвоем, поддерживая друг друга, устроили в выбитое окно затычку из свернутой комом рогожи, ветер ворвался в дымоход сверху, мгновенно пробросившись от крыши до основания дома, жарко дохнул расплесканным пламенем и завыл. Но огонь тотчас же припал, загнанный в уголья, — потемнело. Во дворе раздалась оглушительная дробь, от которой хотелось присесть, ослабели ноги. Ушедшие в тень лица рдели тусклыми отсветами, стражники онемело застыли, со штанами в руках застыла и Золотинка, придавленная общей тревогой.

И вдруг с обвальным грохотом, закладывая уши, рухнула крыша, сорвался небосвод, рассыпалась лавина черепицы и самый пол под ногами дрогнул. Золотинка оглохла. Она видела помертвелое шевеление губ: человек молился, без надежды пытаясь довести до бога испуг. Жуткий грохот продолжался с одной и той же невыносимой, пригибающей мощью. Если была это рухнувшая с небес крыша, то большая, непомерно большая, она все падала и падала, хотя давно уже погребла под собой весь Каменец с потрохами… Когда ж это кон-чи-чи-тся?

Ощущение сжимающей тяжести — как в темной глубине моря — заставило Золотинку сделать несколько шагов, чтобы вздохнуть грудью.

— Смотрите! — крикнула она, указывая на окно, но не услышала и саму себя.

И нечего было смотреть. Ни единого огонька не уцелело на площади, тьма кромешная, сплошной подавляющий душу и разум грохот.

Почудился нечаянный вскрик… Прошуршали охвостья лавины, звякнул камешек, другой, и все как будто замлело. Обморочную тишину можно было постичь по слабому свисту ветра в дымоходе.

Кто-то набрался духу пошурудить кочергой, пламя выправилось, и в караульне несколько посветлело. Но ни один огонь не заявлял о себе во дворе, словно самая жизнь, почва жизни была начисто смыта.

Они в подвале поглядывали друг на друга расширившимися глазами…

За окном послышалось. Золотинка бросилась вытащить затычку.

— Боже правый! — говорил человек как бы в пустоте, голосу не было ни малейшего эха. — Все убиты!

Но сам-то он уцелел, и Золотинка испытывала облегчение оттого, что кто-то еще жив. Двор наполнялся очнувшимися людьми, они переговаривались разрозненными, падающими без ответа голосами.

— Что у вас там? — сунулся в окно стражник.

Слышался неправдоподобно отчетливый хруст шагов, сквозило холодом. И вот появились огни, в свете редких факелов заблестела ледяными искрами снежная пустыня.

Прислушиваясь к отрывистым восклицаниям, высматривая схваченные пляшущим огнем подробности, можно было уяснить себе, что случилось. Невероятных размеров град — упоминали о льдинах размером с кулак — разбил, перепахал и сравнял все, что было оставлено без укрытия под грохочущим небом. Разрушены были крыши, сбиты с петель двери, ставни, сквозными дырами зияли попавшие под косой удар окна. Крошево колотого льда вперемешку с щепой, обломками черепицы покрывало площадь толстым неровным слоем, в котором плоскими валунами возвышались животы и крупы павших лошадей, торчали углы разбитых телег. Расселись бочки с червонцами, и золото тоже ушло под лед. В холодном месиве полегли люди: возницы, грузчики, охрана. Подготовленный к отправке обоз — десятки подвод — весь остался на месте.