Потом

— Позвольте, воевода! — громко сказала Золотинка, и теперь уже никто не посмел ее удерживать. — Дайте-ка мне эту штуковину ненадолго. Дайте-дайте! — воскликнула она в ответ на высокомерное недоумение сановника. — Я укротила вам бесноватую, которую напустил на людей Рукосил, а вы ставите мне это в вину. Разве не ясно, что я с вами, с вами против Рукосила. А вы хотите задвинуть меня, чтобы никакого толку не было. Дайте, говорю, посмотреть.

На все лады гомонившая свита примолкла, и Юлий тоже устремил на Золотинку вопросительный взгляд.

— Дайте! — настаивала она с необыкновенной, озадачившей всех решимостью. — И не бойтесь, что вы боитесь, даю вам слово, что перстень не задержится у меня в руках — только гляну.

Чеглок поджал губы, показывая, что ему нечего боятся, и что беззастенчивая, лишенная обходительности речь девушки вызывает по меньшей мере недоумение. Однако же, поколебавшись, выразительно глянул на охрану — стражники как бы невзначай обступили волшебницу — и протянул ей перстень.

Точно это был волшебный камень Рукосила. Белый прозрачный камень необычайных размеров на паучьем ложе золотых трав и цветов. То багряный, кроваво-красный, то опять прозрачный, изменчивый многогранник.

Подняв глаза, Золотинка почувствовала настороженность охраны, готовой броситься и растерзать при первом неверном ее движении. Но она сделала это — ступила к Юлию два шага, а стража, подавшись следом, все еще ждала, не принимая это движение за окончательное.

Золотинка взяла запястье юноши, преодолевая непроизвольное, но ощутимое сопротивление, и ловко надела волшебный перстень на безымянный палец правой его руки.

Внезапный румянец на щеках Юлия, вызванный сначала смущением, а потом и гневом, заставил его дернуться в сильнейшем побуждении сбросить непрошеный подарок. А что могла Золотинка? Умоляюще глянуть необыкновенными карими глазами — так что Юлий был вынужден отвернуться. И можно ли было после этого придавать значение пустячному происшествию? Юлий хмыкнул, словно бы спохватившись, что много чести будет, и оставил все как есть.

А Чеглок… Чеглок, понятно, не стал отнимать перстень у наследника. Если и был он обманут, если ощущал он себя обманутым, об этом никто не узнал. Вельможи, дворяне Юлия испытывали неловкость, словно Золотинка позволила себе постыдную выходку. Впрочем, причиной неловкости могло быть и нечто иное. Знали ли тут о волшебных свойствах Рукосилова перстня? Не могли не знать или хотя бы догадываться, потому что Рукосил-Лжевидохин орудовал последний час, уже ничем не стесняясь. А если знали, то должны были понимать, что волшебный камень защищает хозяина, когда тот, может быть, и сам не подозревает о своем сокровище.

Хмурясь и играя желваками, Юлий провернул перстень вкруг пальца, подвигал его с неопределенным намерением и поднял голову.

— Занять верными людьми все выходы и ворота! — сказал он, оглядывая лица приближенных.

— Ражумеется, гошударь! — прошепелявил Чеглок, выказывая признаки подавленного раздражения.

— У нас остались внизу войска? Всех поднять на ноги.

— Ражумеется.

— В первую очередь вывезти приданое княгини Нуты — восемьдесят тысяч червонцев готовизны и драгоценности. Завтра же с утра, с рассветом, как развиднеет.

— Мы жаймемся этим уже сейчас же, гошударь.

И оба едва ли не одновременно обернулись на ожидавшую поодаль Золотинку.

— Беречь накрепко! — велел Юлий довольно двусмысленно.

Но Чеглок прекрасно все понимал — в обоих смыслах.

— В караульню волшебницу, сторожите хорошенько! — распорядился Чеглок, а потом счел нужным отвесить Золотинке поклон: — Позднее я навещу вас, шударыня. Как только управляюсь с первоочередными делами. Надеюсь вам будет удобно. Поверьте, я знаю, что говорю, караульня сейчас самое бежопасное место в замке.

Ночь, и в самом деле, предстояла бессонная. После бегства Лжевидохина тревога уже не покидала воеводу и всех достаточно трезвых людей. Уходя, Золотинка слышала взвинченные споры.

— Бегите на низ, Щавей!

— Боюсь, никакие предосторожности не помогут, мой государь. Проще оставить замок и подпалить его со всех концов.

— Выжечь дотла вместе с заразой!

— Вместе с золотом принцессы Нуты, Щавей?

Солнце уже садилось, и замок весь целиком с острыми крышами его, тупыми углами, со шпилями его и зубцами, с грубо торчащими башнями потонул в виду опустевшего неба. Вершина исполинского утеса, неколебимо высившегося над крепостью, наплывала своим позолоченным куполом на погруженный в сумрак двор, где суетились, переговаривались заполошенными, дурными голосами не очухавшиеся еще от праздника гости.

И все потухло, когда Золотинка ступила в недра Старых палат. Миновав неосвещенные сени, она спустилась недолгой лестницей и попала в караульню. Это можно было понять по застарелым запахам человеческого стойла: дохнуло сырой кожей и табаком, портянками вперемешку с горелым жиром и луком. В сводчатом, уставленном каменными столбами покое лежали навалом, как дрова, копья и бердыши, по стенам висела обиходная сбруя.

Золотинку усадили возле пылающего очага, на юру, и уставились на нее с добросовестным намерением не спускать глаз. Скоро, однако, усердие служилых подверглось немалому испытанию: не прошло и четверти часа, как два пьяных молодца, без нужды топая, задевая все встречные косяки и углы, затащили в караульню сундук с одеждой. Особым повелением свыше Золотинке позволено было переодеться.

К несчастью, распорядительность высшей власти не заходила так далеко, чтобы предусмотреть все возможные в положении пленницы затруднения. Прежде всего Золотинка заявила, что и не подумает переодеваться, пока все, кто толпится, харкает, сквернословит, дымит, зубоскалит и гогочет в караульне не уберутся за дверь.

— Но это никак не возможно, сударыня! — изумился сотник. И все остальные примолкли, разделяя, как видно, служебные убеждения начальства.

— А возможно переодеться, не раздеваясь? — спросила Золотинка.

— Приказано не спускать глаз, — возразил сотник, не покраснев.

— Тогда несите сундук обратно.

Сотник поскучнел и впал задумчивость, прямым следствием которой через известный промежуток времени явилось примирительное предложение:

— Мы отвернемся.

— Это вы-то отвернетесь? — фыркнула Золотинка, обводя глазами бессовестные жеребячьи рожи караульных.

Действительно, нелепое предположение пришлось отвергнуть без обсуждения.

— Так что, выходить что ли? — подавленно сказал сотник в виде вопроса.

Золотинка выпроводила всех вон и задвинула изнутри засов, отчего в сенях послышался горестный стон. Пустяки! То ли испытала Золотинка, когда обнаружила, что присланное ей платье — тяжеловесное многослойное сооружение, занимавшее собой весь сундук, невозможно одеть без посторонней помощи!

Это было роскошное темно-синего бархата выходное платье, не имевшее никаких застежек, потому что по принятому последние два года при дворе обычаю зашивалось на хозяйку заживо. Своеобразный обычай не был, вероятно, известен тому начальственному лицу, которое позаботилось о нуждах пленницы. Там где обиходные мещанские наряды имели ряд пуговок и петелек — от шеи до пояса по спине, не было ничего, кроме двух развалившихся кромок. Ловкие служаночки (а также, как говорили, ловкие молодые люди) умели сметать их за малую долю часа. Где было искать этих служаночек? И где, на худой конец, иголка с подходящей по цвету ниткой?

Золотинка напрасно перерыла сундук, обнаружив в нем множество милых вещичек, которые нисколько не заменяли главного: ленты, кружева (их еще надобно было подшивать!) тончайшие шелковые чулки, подвязки и пару прелестных крошечных башмачков на ножку Нуты — Золотинка могла бы их надеть разве на палец.

То начальственное лицо, которое так трогательно позаботилось о пленнице, не видело, может статься, большой разницы между Нутой и Золотинкой, смиренно полагая, что это все женщины.

Между тем тюремщики тревожно скреблись под дверью и, перемежая просьбы угрозами, решительно умоляли сударыню волшебницу поспешить с переодеванием. В противном случае, впадали они в отчаяние, взломаем дверь ни на что не смотря! Последние уточнение можно было бы понимать, как уступку учтивости, но Золотинка разумела его иначе, то есть совершенно правильно, — как угрозу, и потому действительно торопилась.