Страница 9 из 9
– Когда найдется – позвоните мне! Обязательно! Слышите – непременно! Днем я здесь, ночью – звоните домой!
– Позвоним, – пообещала я. В кармане лежал адрес Моралеса и телефон Стеллы, рядом хмуро сопела Катька, в голове был полный винегрет.
На темной улице хлопьями валил снег. На остановке, кроме нас, не было никого. Троллейбус не торопился подходить, и вскоре стоящая напротив меня Катька была похожа на сердитого снеговика с красным замерзшим носом и в платке с бахромой.
– Чего ты надулась? – глядя в сторону, спросила я.
– И в мыслях нет.
– Я же вижу.
– А раз видишь – чего спрашиваешь? – вдруг огрызнулась Катька. – Сука она, Вандка! Подруга называется! Шесть лет нам врала! Танцует она, как же, выходит в массовке! Звезда наша, блин, незаходящая! И как я сразу не догадалась? Если б танцевала – сидела бы она в нашей богадельне с бумажками, дожидайся! Фря несчастная… Все Бесу расскажу – может, успокоится наконец-то! А то сам из-за этой фифы не женится и другим жить не дает! Ненормальная, ей лечиться надо было, а не налоги собирать…
В том, что Яшка «успокоится», я сильно сомневалась. Тем не менее сказала:
– Не смей.
– Что-о? – Катька повернулась ко мне, сузив глаза. Назревал скандал.
– Ты что, не понимаешь?! Она же психованная! Шесть лет, с ума сойти! И ведь придумывать же все это надо было! Ах, выступаем в ЦДРИ, ах, выступаем в Колонном зале! То-то она нас ни на один концерт не пригласила! А мы, как дуры, уши развешивали! В дурдоме ей самое место, вот так, ага! Интересно, а если бы мы без приглашения явились? Как бы она, прима наша, выкручивалась?!
Катька орала безобразным визгливым голосом, который Бес метко называл «ножом по унитазу». Редкие прохожие недоуменно оборачивались, я морщилась, безуспешно пытаясь вставить хоть слово. Наконец мне это удалось:
– А почему ты к этой психованной на Бесов жаловаться бегала? А?! Ну вспомни, вспомни! А кто ей в коленки плакался, что они тебе жизни не дают? А кто тебе сопли вытирал, когда тебя Пашка Филимонов бросил? Что? Забыла, да?
– Не забыла, – стушевалась Катька. Помолчала, насупилась. – Но все равно же паскудство это, Нинк… Зачем врать было? Перед нами-то чего выпендриваться?
Возразить на это было трудно. В молчании мы доехали до дома, условились созвониться завтра и разошлись.
На кухне царила идиллия: бабуля с Осадчим сидели за столом и, дымя в две сигареты, сражались в дурака. Понаблюдав некоторое время за игрой, я заметила, что бабуля передергивает. Петька явно об этом догадывался, но почему-то строил из себя лопуха и ненатурально удивлялся:
– Что это сегодня не фартит совсем? Софья Павловна, вы меня без получки оставите!
– Мальчик, не везет в игре – везет в любви, – утешала бабуля, лихо прикупая козырей. – Ниночка, ну как? Марсианка наша не нашлась?
– Нет. – Я ушла к себе. Зажгла торшер, вытащила из сумки папку с рисунками, которую утром забрала из квартиры Ванды, и залезла с ногами на диван. Нужно было подумать.
Марсианка, Марсианка… Как вышло, что мы ни о чем не знали? Один за другим мне вспоминались наши разговоры.
– Ванда, можно у тебя переночевать?
– Ночуй, пожалуйста, только меня не будет. Я на концерте.
– Ванда, приходи к нам, мы с мамкой «Наполеон» печем.
– Катька, завтра у меня концерт вечером.
– Вандка, в кино не хочешь? В «Авроре» с твоим Аль Пачино чего-то крутят.
– Бесик, в другой раз, мы программу работаем.
Для чего, зачем ей нужно было обманывать нас – ближайших друзей? Куда она уезжала на самом деле? Связано ли это с найденными рисунками?
Ванда не была верующей, это я знала наверняка. В ее квартире не висело ни одной иконы, она никогда не ходила в церковь. Более того, ее страшно раздражал тяжеленный золотой крест, отягощающий грудь старшего Беса.
– Яшка, как тебе не стыдно, сними. Ты же мелкий рэкетир!
– Какой такой мелкий? – оскорблялся Бес. – Сходи на барахолку, они тебе скажут, кто там мелкий! У меня вся шелупонь на цырлах бегает!
– Неважно. Это грех – для красоты носить крест.
– Не для красоты, а для понта. Отвяжись, а то перстень с печаткой куплю.
Последнее почему-то пугало Ванду еще больше, и Яшка с крестом на время оставался в покое.
Я снова и снова перелистывала листы. Богородицы смотрели на меня внимательно и печально, в темных, неестественно больших глазах стоял укор. Три наброска я, поколебавшись, отложила в сторону. В их чертах виделось что-то неуловимо знакомое. Зажмурившись и сжав ладонями виски, я пыталась вспомнить – что.
Скрипнула дверь, вошел Осадчий.
– Продулся вчистую, – сообщил он. – Шулер твоя бабка.
– Незачем было с ней в поддавки играть. Ты знаешь, который час?
– Знаю. Метро уже закрыто.
– Пешком доберешься, ничего. Шагом марш.
– Нино-о-он… Да я на полу лягу, если у тебя крыша уехала…
– Если у меня что?..
– Ну, Нин! Что ты к словам цепляешься? Смотри, какой там снег!
– Не жми из меня слезу. – Я закрыла глаза, чтобы не видеть жалобной Петькиной физиономии. Откинулась на спинку дивана.
– Сколько мы уже в разводе?
– Нинон, ну что ты, ей-богу…
– Я спрашиваю – сколько?
– Ну, второй год…
– Не второй, а третий. До сих пор бабу себе не смог найти? При твоей-то роже? Дур неоприходованных по улице мало ходит? И покормит, и обстирает, и на водку даст.
– То-то и оно, что дуры, – зло сказал Осадчий. Направился было к выходу, но с порога обернулся. – У этой Суарес были?
– Были. Ничего. – Мне не хотелось обсуждать с ним то, что внезапно выяснилось о Ванде.
– А это откуда? – Было очевидно, что сегодня Осадчий не уйдет. Вернувшись, он сел на пол возле дивана, перетянул к себе рисунки.
– Что это за народное творчество? Вандкины картинки? Она еще и в Христа ударилась?
– Это же Богородица, дурак. – Я вдруг вспомнила о книгах, которые нашлись у Ванды. – Как думаешь, что это ей в голову пришло? И мы ничего не знали… Молчала всегда.
– В тихом омуте черти водятся, – заметил Осадчий. Взял в руки отложенные мной рисунки. – Тебе эти больше всех понравились?
– Нет. Просто не пойму – видела я их, что ли, где-то? Как раз почти вспомнила, когда ты явился.
– Дай-ка – у меня глаз незамыленный. – Осадчий разложил рисунки на полу и уставился в них милицейским взглядом. Я, уже заинтересованная, следила за ним. Прошла минута. Другая.
– Ну что?
– Не пойму… Тоже, что ли, видел… – напряженно бормотал Осадчий. На его скулах шевельнулись желваки.
Я потянулась, чтобы взять у него рисунки.
– Не трожь! – заорал он. Я ахнула, глубоко вдохнула, собираясь дать полноценный отпор, но Петька вдруг вскинул глаза. – Все – доперло! Они на Вандку похожи!
Я тут же забыла о Петькином хамстве и, упав на колени, жадно вгляделась в рисунки. «Незамыленный» глаз Осадчего не подвел. Все три Богородицы были, как одна, похожи на Ванду. Тонкие черты, прямой нос, резко обозначенные скулы, чуть припухшие губы. Я не была знатоком живописи, но на какой иконе можно было увидеть такие губы и скулы?
– Здрасьте, я ваша тетя… – Осадчий дышал мне в волосы, заглядывая через мое плечо в рисунок. – Это, выходит… Она себя рисовала, как Богородицу, что ли? М-да-а…
Запустив руки в волосы, я отчаянно соображала. Что это значит, что это еще означает?! Теперь мне было уже по-настоящему страшно, и я на одном дыхании вывалила Петьке все, что узнала сегодня. Про Стеллу, Моралеса и выдуманные концерты Ванды.
– Катька… Катька говорит, что она – сумасшедшая. Что нормальные люди шесть лет так врать не могут.
– Черт ее знает… Да-а-а… – Петька явно был растерян не меньше меня. – Может, у нее мания величия была? А мы не знали?
– Боже мой… – пробормотала я, отворачиваясь. Все произошедшее настолько ошеломило меня, что я не сразу обратила внимание на Петькины пальцы, ненавязчиво поглаживающие мои волосы. – Осадчий, прекрати.
– А что я делаю? – Петька с невинным видом уставился на вытащенные им шпильки. – Тебе с распущенными лучше. И правда – шла бы фламенко танцевать, раз эта Суарес приглашала. А я буду мужикам хвастаться.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.