Страница 28 из 53
Запрыгивая на гроб, Чжан Чжи на какой-то миг открылся, и Дуаньвэнь, сделав внезапный выпад, вонзил ему меч в горло. За торжествующим ревом Дуаньвэня было не слышно, как его меч с хлюпаньем погрузился в незащищенную плоть, и Чжан Чжи тут же рухнул. Его голова бессильно свесилась к внешней стенке гроба, а растерянный взгляд устремился в небо над садом. Из раны на шее фонтаном била кровь, она стекала на желтую циновку, а оттуда, капля за каплей, на траву. Со стороны рощицы раздались радостные крики Дуаньу и солдат с севера. Представление закончилось, и победу в нем одержал Дуаньвэнь.
От вида растекшейся лужицей на траве черной крови мне стало дурно, и я, отвернувшись, уставился на евнуха-распорядителя. Тот, держа высоко перед собой бронзовый ларец, подошел к Дуаньвэню и вручил ему печать военачальника со знаком Черной Пантеры. Теперь я уже вынужден был признать, что именно Дуаньвэню суждено возглавить поход на юг против отрядов Цзитяньхуэй. На то была воля Неба. Я мог распоряжаться жизнью и смертью своих министров и подданных, но не мог идти против воли Неба.
Теперь, когда смертельный поединок в дальнем саду закончился, утренняя дымка понемногу рассеялась, и лучи весеннего солнца равнодушно упали на цветы и траву, а также на стоявший на земле гроб. Дворцовые слуги стащили желтую соломенную циновку и осторожно уложили в него тело Чжан Чжи. Подошедший Дуаньвэнь, лицо которого было забрызгано кровью, положил руку на открытые глаза офицера. «Закрой свои глаза, — проговорил Дуаньвэнь, и в его голосе прозвучали неимоверная усталость и печаль. — Герои с незапамятных времен погибали безвинно, чтобы стать неприкаянными духами, взывающими о справедливости. Сколько людей стали жертвами тайных интриг и политических игрищ. Такая смерть — дело обычное».
Один из охранников поднял носовой платок и протянул его мне, сообщив, что во время поединка он выпал из-за пояса офицера Чжана. На платке были вышиты черный ястреб и имя Чжан Чжи. Охранник спросил, не следует ли передать его семье Чжан Чжи на память. «В этом нет нужды, — бросил я. — Выкинь его». Рука охранника застыла в воздухе, пальцы задрожали. Потом я увидел, как платок Чжан Чжи мертвой птицей упал на траву.
На девятый день третьего лунного месяца Дуаньвэнь выступил в поход, и его отъезд превратился в целое событие. У городских ворот его лично провожала престарелая и больная госпожа Хуанфу, о чем впоследствии судачили по всему царству Се. Простолюдины оказались свидетелями величественного поступка Дуаньвэня, когда он разрезал себе левое запястье и окропил собственной кровью царский стяг Черной Пантеры, говорили, что при этом по лицу моей престарелой бабки, госпожи Хуанфу, текли слезы, а из собравшейся поблизости толпы зевак доносились взволнованные всхлипывания и вздохи. Кто-то даже крикнул: «Десять тысяч лет жизни генералу Дуаньвэню!»
В тот день я стоял на башне городской стены и, глядя на все, что происходило внизу, не проронил ни слова. Я словно видел, что стоит за пролитой кровью Дуаньвэня: гораздо более глубокое, еще более неистовое, значительно более масштабное честолюбие. От этого мне стало настолько не по себе, что и не передать, голова раскалывалась, а от охватившей все тело слабости прошиб такой пот, что намокло нижнее белье. Я просто места себе не находил под желтым царским навесом, а когда раздался звук трубы — сигнал армии к выступлению, аж подпрыгнул в паланкине. «Назад, во дворец!» Мой голос прозвучал уныло и плаксиво. Казалось, я и в самом деле вот-вот расплачусь.
Глава 8
Весна и пора цветения во дворе дворца с каждым днем шли на убыль. В можжевельнике и на кипарисах у Зала Чистоты и Совершенства застрекотали первые в этом году цикады. На юге, на полях сражений правительственных войск с бунтовщиками ни те, ни другие не могли взять верх, с обеих сторон росли потери, но ничто не предвещало возможного прекращения боев. А у меня, в покоях великого дворца Се, где царили мир и благоденствие, как и раньше, помимо ароматов пудры и румян, запаха опавших цветков и свежих побегов лотоса, в воздухе чувствовался дымок иной войны: то шли нескончаемые сражения в женской половине дальних покоев дворца.
Из Терема Поющей Иволги пришло ошеломляющее известие: у Хуэйфэй, которая была уже на солидном месяце беременности, ночью случился выкидыш, а мертвый плод оказался белоснежным лисенком. У маленького евнуха, сообщившего мне об этом, даже язык заплетался от страха, и я далеко не сразу смог понять, что он хочет сказать. А поняв, страшно разозлился и дал ему оплеуху. «Кто прислал тебя с этой ахинеей? Все шло хорошо, какой может быть выкидыш? И разве может человек родить лисенка?» Маленький евнух не осмеливался перечить и лишь указывал в сторону Терема Поющей Иволги. «Ваш раб ничего не ведает, это госпожа вдовствующая государыня и госпожа императрица просили вас, государь, прийти и разобраться».
Я поспешил в Терем Поющей Иволги, где в прихожей сидели, перешептываясь между собой, госпожа Мэн, императрица и наложницы. Взоры всех тут же обратились на меня. Не говоря ни слова, я направился к лестнице, но меня окликнула госпожа Мэн: «Не ходи туда, навлечешь еще и на себя беду». Потом она велела одной из служанок принести мертвого лисенка. По голосу чувствовалось, что она сильно переживает и пребывает в глубоком смятении. «Взгляните сами, государь! Взгляните и поймете, что за колдунья эта Хуэйфэй!»
Служанка вся дрожала, разворачивая тряпошный сверток, и моему взору действительно предстал крошечный, измазанный кровью белый лисенок. От мертвого животного исходила невыносимая вонь. Я невольно отступил на шаг, от потрясения меня бросило в холодный пот. Сидевшие в прихожей императрица и наложницы пронзительно взвизгнули и прикрыли носы рукавами.
— Какие есть доказательства, что этого лисенка родила Хуэйфэй? — спросил я госпожу Мэн, придя в себя.
— Косвенное доказательство — трое служанок, дежуривших ночью, и царский врачеватель Сунь Тинмэй. Если вы, государь, не верите, — продолжала она, — мы можем сейчас же вызвать всех их и провести дознание.
Все это показалось странным, но я не знал, что предпринять. Краем глаза я видел ненавистную императрицу Пэн. Нарядно разодетая, она сидела среди наложниц и как раз в этот момент нагнулась к стоявшему перед ней блюду, чтобы наколоть зубочисткой вишенку. Изящным движением она неторопливо отправила ее себе в рот, но я заметил, как по лицу у нее промелькнула подозрительная тень.
«Бедная Хуэйфэй», — вздохнул я и направился к лестнице, невзирая на попытки госпожи Мэн остановить меня. Поднявшись наверх, я обнаружил, что между столбами галереи уже натянута желтая занавеска, обычный способ отгородить во дворце запретное пространство. Сорвав эту занавеску, я сбросил ее к ногам наложниц и торопливо прошел в спальню Хуэйфэй. Когда я отдергивал расшитый полог, мне вдруг пришло в голову, что я очень долго обделял Хуэйфэй своим вниманием. Я ощутил знакомый еле слышный аромат черных орхидей и увидел ее глаза, исполненные такой тоски и печали, что казалось, вот-вот прочертят небо над Теремом Поющей Иволги падающими звездами. Опасения Хуэйфэй, которые раньше казались вздорными, полностью оправдались.
От постели, где лежала Хуэйфэй, доносилось ее слабое дыхание, она, похоже, была в забытьи. Но стоило мне приблизиться, как одна рука медленно поднялась и стала хватать воздух, пока не нащупала мой пояс. Я склонился к ней: когда-то прелестная и жизнерадостная девушка из Пиньчжоу превратилась в сухую веточку гнилого дерева. В лучах полуденного солнца ее лицо сверкало белым ледяным блеском. Протянув руку, я чуть коснулся иссиня-черных бровей Хуэйфэй, единственного, что, казалось, не изменилось в ней, и этот жест вдохнул в нее какую-то мистическую силу, потому что под моей рукой ее глаза медленно раскрылись, и несколько слезинок жемчужинками скатились у меня меж пальцев.
— Мне конец. Они сговорились опорочить меня, говорят, будто я родила белого лисенка. — Рука сжала мой пояс с царскими драконами, и я удивился, откуда только у нее силы берутся. На меня с мольбой взирали мертвые опустошенные глаза. — Государь, ради тех чувств, которые вы когда-то питали ко мне, помогите. Я знала, что они не оставят меня в покое, но я и подумать не могла, что они будут действовать так подло и жестоко. Силы небесные, они на самом деле сказали, что я родила лисенка, белого лисенка?