Детская любовь

— Он придавал ему значение?

— Главным образом, я помню, что он был вне себя.

— Почему?

— Потому что ему не удалось проникнуть ни на одно из их собраний.

— Вот как?

— Собрания происходили где-то поблизости отсюда.

— Близ Монсури, быть может?

— Нет, нет… Наверное, нет. Гораздо ближе… Помнится… подле газового завода в Вожираре… Я мог бы это узнать точно у Леклерка. Итак, вы могли бы получить доступ к этим ребятам?

— Может быть.

— Это было бы интересно.

— Вы думаете?… Стало быть, ваш товарищ прекратил дознание?

— Вероятно. Он, должно быть, подал доклад, объяснил трудности, ждал новых распоряжений. Быть может, начальство решило, что это дело не срочное или получило сведения другим путем.

— Я, видите ли… не хотел бы предпринимать какие-либо шаги, если бы думал, что в глазах вашего начальства дело не стоит труда.

— Я это разузнаю. Но едва ли это так. Всякая информация представляет известную ценность. А если случайно дело застопорилось из-за неудачи Леклерка, то вы, наоборот, окажетесь в очень хорошем положении. Не остановят же их ваши требования. Я вам советую для начала быть не очень жадным.

— Я вообще ничего не потребую.

— Вот это так. Затем, если вы нам добудете какой-нибудь материал, я вам устрою вознаграждение… Да, да. Небольшое. Но ради принципа.

Марила несколько мгновений что-то соображал, затем сказал:

— Я не сомневаюсь в вашей ловкости. Но Леклерк при своей опытности потерпел неудачу… Поэтому, будьте осмотрительны. Хотите, я сведу вас с Леклерком?

— О, зачем же…

— Вам это не нужно? Вы боитесь, как бы он у вас не перебил этого дела? Я вас понимаю. Но если вам нужны советы, располагайте мною. Я вам не конкурент.

— Я на вас, конечно, рассчитываю, многоуважаемый. Буду с вами советоваться всякий раз, как решусь на это, не слишком вас утруждая, я даже сам попросил бы вас принять в этом деле еще более непосредственное участие. Тщеславие во мне не говорит. Но впечатление мое таково, что только простая случайность даст мне лично возможность проникнуть в эту среду и что, попытайся я привести с собою еще кого-нибудь, мы застряли бы оба в дверях, пусть бы даже этот кто-нибудь обладал всем тем профессиональным навыком, которого мне недостает.

— Вам, конечно, легче оценить положение, чем мне.

— О, положение — простое. Если только не возникнет совершенно непредвиденного препятствия, я буду иметь возможность в ближайшем времени присутствовать на собрании «Социального Контроля». И судя по всему, меня будут приглашать и на следующие, даже на самые секретные. Словом, я сейчас кандидат в члены общества.

— Послушайте, если верно то, что я как будто припоминаю о «Социальном Контроле», то это, по-моему, очень недурно для начала. Я не спрашиваю вас, как вы маневрировали.

Кинэт делает уклончивый жест и говорит:

— Единственная моя заслуга, повторяю, заключается в том, что я воспользовался случаем, который мог бы и упустить с такою же легкостью. Затем я внушил доверие. Могу сказать без ложной скромности, что я привык внушать доверие.

— А ведь это верно! Совершенно верно! — заявил инспектор самым убежденным тоном.

Кинэт чувствует, как недавно у него сложившаяся фраза делает новые потуги, чтобы вырваться. Обстоятельства ей благоприятствуют.

— Мне поистине очень приятно, — говорит он, — что вы меня не обескураживаете. Если я чего-нибудь достигну, то буду вам обязан. Право! Мне посчастливилось встретиться с вами. Вы даже не представляете себе, как заразителен ваш пыл…

— О, к несчастью, он у меня очень поубавился.

— Вот, например, ваши рассказы в тот день, — вы помните? Они для меня, знаете ли, звучали как героическая легенда. Молодой человек мог бы от них одуреть.

Марила хмурит брови.

— Что я вам рассказывал?

— Да вот про канал… про каменоломни Баньоле… Вы ведь помните?

Инспектор внезапно кажется смущенным. Он быстрым взглядом всматривается в Кинэта; затем отводит от него глаза. «Я, вероятно, бледнею», — думает Кинэт.

Похоже на то, что Марила собирается что-то сказать. Но он только делает гримаску, поднимает руку. Затем смотрит на часы.

— Простите меня. Мне нужно уходить. Я передам ваше предложение и буду держать вас в курсе дела. Покамест сохраняйте контакт. Пойдите на собрание. Запишите, что заметите, и принесите мне запись. Время во всяком случае не будет потрачено даром.

Проговорил он это быстро, как человек, желающий отделаться от посетителя; и не столь дружелюбно, как раньше говорил. Но в сущности таково могло быть поведение должностного лица, внезапно вспомнившего про свои обязанности.

Спускаясь по лестнице комиссариата, Кинэт мобилизует все средства своего рассудка, чтобы подавить в себе панику.

XXII

У ЖОРЕСА

В пятницу Гюро получил от Жореса записку: «Дорогой друг, я обещал вам дать знать, как только у меня наверное окажется в распоряжении не меньше часа полного спокойствия, для того чтобы нам можно было побеседовать без свидетелей и не торопясь. Не пожалуете ли вы ко мне завтра, 21, на улицу де ла Тур пораньше в дневные часы, по возможности ровно в два часа? С дружеским приветом».

В субботу, в два часа, Гюро звонил у двери небольшого особняка на улице де ла Тур. Хотя он был связан с Жоресом давними товарищескими, даже дружескими отношениями, на дому он у него еще не бывал. В палате он с ним встречался почти ежедневно, заходил даже, — правда, изредка, — пожать ему руку в редакции «л'Юманите». Но никогда они оба не имели потребности свидеться в более интимной обстановке. Перед особняком с узким фасадом, неопределенной архитектуры, Гюро испытывал поэтому некоторое любопытство не только к результатам беседы.

Служанка южного типа открыла дверь, ввела Гюро в гостиную.

Тогда ему пришлось повторить себе, что он действительно находится у Жореса, что никакой ошибки не могло произойти.

«До того это неожиданно».

Он вдруг очутился в гостиной у провинциального буржуа; и не у одного из тех крупных буржуа, что живут в старинных домах, близ собора, посреди наследственной красивой мебели, и у которых каждая безделушка самого сомнительного вкуса отдает традицией и достатком, а у одного из новоиспеченных буржуа, сына фермера, сделавшегося мелким адвокатом или мелким врачом, — живущего в новых кварталах, далеко от площади, там, где улицы, пересекаясь под прямым углом, называются улицами Поль-Бэра, Жюль-Симона или Тунисской, где кирпичные домики отделаны синим фаянсом и в садиках при них растут лавровые деревья. Мебель для них приобретена в «Парижских галлереях» на улице Республики. Два кресла прячутся под чехлами. Но канапе простодушно демонстрирует свою подделанную под коврик обивку в стиле «дамских рукоделий», а на камышовом треножнике водружен цветочный горшок с бантом.

«Я утрирую, — думал Гюро, — но все-таки это то же самое». И действительно, нечего было и думать о добросовестном изучении этой обстановки с целью обнаружить в ней знаки, тайны, линии судьбы. Ни одна деталь в ней не была незаменима. Ни один предмет не имел характера обязательности. Естественной реакцией посетителя было раздумье, расширявшее и восполнявшее вид вещей в форме его обобщения и возведения в тип. Гюро, всегда интересовавшийся в чрезвычайной степени фигурой и карьерой Жореса, перешел от этого раздумья к ряду размышлений, вопросов, сближений, сменявших друг друга с растущей быстротою, пересекавшихся, друг друга исправлявших в ту же секунду. Атмосфера маленькой гостиной оказалась своего рода любопытным возбудителем мозговой деятельности.

Но горничная пришла за Гюро.

Он вернулся в переднюю, поднялся по нескольким ступенькам. Жорес ждал его у двери кабинета, протянув ему руки навстречу.

Они вошли в небольшую комнату, где ничто не приковывало взгляда кроме, книжных полок, кучи бумаг на столе и гипсового бюста Жореса, по сходству дешевого, а по художественным достоинствам родственного памятникам государственных деятелей на провинциальных площадях.