Когда падают звезды...

– Я больше не могу! Если ты мне немедленно не расскажешь, как все это получилось, я просто лопну от любопытства, – воскликнула девушка. – Я намерена немедленно выслушать рассказ о твоей жизни. Нам все равно еще несколько часов нечего делать.

– Может, мы лучше выпьем чего-нибудь? Хочешь мартини? Или сока? Или, может быть, минеральной воды? Нет, мороженого? – соблазнительно прошептал Джеффри ей в самое ушко, намеренно щекоча губами шею.

– Я хочу только правды! – патетически заявила Сильвия, пытаясь не засмеяться от щекотки. – Иначе…

– Ну, из окна самолета ты не вылезешь, – проговорил Джеффри. – Я надеюсь. – Он на всякий случай искоса на нее взглянул.

– Я просто лягу спать и до самого Нью-Йорка или… – не помню, где там у нас дозаправка, – не буду с тобой разговаривать, – пообещала девушка.

– Но, милая! Это же жестоко!

– Все, я уже сплю, – сказала она, отворачиваясь от него и снова пытаясь устроиться в кресле.

– Ладно, счастье мое, – сдался Джеффри. – После такой угрозы мне остается только подчиниться.

Сильвия немедленно повернулась обратно.

– Рассказывай! – приказала она.

– Моя мать… – начал Джеффри со вздохом. – Черт, не могу, – воскликнул он вдруг. – Просто какой-то английский роман восемнадцатого века! «История Тома Джонса, найденыша». Не успею я дойти до половины, как ты умрешь от тоски. У тебя уже на лице все признаки смертельного утомления. Иди лучше ко мне на колени, я тебя немедленно вылечу.

– Ничего подобного, – возмутилась Сильвия, – я просто приготовилась внимательно тебя слушать. Потом, я тут очень удобно сижу, так что нечего соблазнять меня своими коленями. Зря рассчитываешь, что тебе удастся увильнуть, ты дал мне слово, и я не собираюсь тебя от него освобождать.

– Ну ладно, – страдальчески сморщившись, простонал он, – если ты вознамерилась наложить на меня такую епитимию за мои грехи, то лучше сейчас. Когда мы прилетим, у нас с тобой найдутся дела поинтереснее.

– Разумеется, – заверила его девушка. – Начинай.

– Хорошо, только не перебивай и потом не жалуйся, – пробурчал Джеф. – Итак, моя мать была дочерью испанских монархистов, бежавших от революции в 1932 году. Они обосновались в Бостоне, так как сеньор Альварес, бывший преподаватель Саламанки, был приглашен читать лекции в Гарвардский университет. Он считался известным в академических кругах специалистом по древним американским культурам. Мой дед был, как полагается, истовым католиком, к американцам, да и почти ко всем окружающим относился с надменным презрением, а английским языком пользовался только на службе. Дома все говорили исключительно по-испански. Разумеется, сеньор Альварес рассчитывал на то, что «беспорядки» в Испании быстро кончатся и семья вернется на родину. Но время шло, а беспорядки все не кончались, мало того, в 1939 году к власти пришел Франко, так что даже деду пришлось признать, что в Штаты семья приехала надолго, если не навсегда.

Моей матери в 32 году было 9 лет. Дети быстро адаптируются, поэтому Тереза скоро научилась неплохо болтать по-английски, ведь ей пришлось ходить в американскую школу. Жена сеньора Альвареса была тихая набожная женщина, трепетавшая перед своим мужем, никогда нигде не работавшая и почти не выходившая из дома. Сам же дед был человеком замкнутым, желчным и обиженным на жизнь в целом. Вот в такой обстановке пришлось расти моей матери.

– Я еще тебя не утомил, радость моя? – с надеждой спросил Альварес, которому не очень-то приятно было все это вспоминать.

– Да что ты, – упрямо отозвалась Сильвия, – у тебя талант рассказчика, я просто заслушалась.

– Ладно, – сказал польщенный Джеффри. – Тогда о моем загадочном папочке. Зовут его, как я уже упоминал, Исмаил. Исмаил-Аль-Хасан. Он происходит из старинной и знатной берберской семьи, условно скажем, княжеской, если сравнивать с европейскими понятиями. Когда ему было 19 лет, отец послал его в Америку учиться. Он поступил в Гарвардский университет. Тогда в Европе начались проблемы – дело было перед самой войной, а как ты знаешь, я надеюсь, Марокко до недавнего времени считалась колонией Испании и Франции. К тому же моему деду хотелось, чтобы у сына было хорошее образование, мальчик с детства подавал надежды.

Я так и не понял, как отцу удалось познакомиться с матерью, они оба почему-то не захотели мне об этом рассказывать. Отец в молодости был, да и сейчас еще остается, весьма эффектным мужчиной. Он высокий и широкоплечий, и всегда пользовался большим успехом у противоположного пола. Мать, видимо, тут же в него влюбилась, не думая о последствиях. Ей было всего восемнадцать лет, а обстановка в доме напоминала католический монастырь – можешь мне поверить, я сам прожил там десять лет. Разумеется, девушке очень хотелось оттуда вырваться, ведь отец даже не позволял ей пойти на работу, и Терезе приходилось почти все время сидеть дома с матерью.

В общем, так или иначе, у молодых людей начался бурный роман, который, естественно, нужно было скрывать от всего света, а тем более, от ее родителей. Ума не приложу, как они умудрялись встречаться в таких смертельно опасных условиях. Можно было предположить, какой будет реакция католика, да к тому же испанца-националиста, на то, что его единственная дочь связалась с каким-то марокканцем, пусть даже знатного происхождения. Ведь отец, понятно, был мусульманином, а семья матери, как я уже говорил, принадлежала к ревностным поклонникам католицизма. Реакцию деда с отцовской стороны тоже легко можно было представить – в его глазах все испанцы были проклятыми колонизаторами.

В общем, положение было ужасающим, но молодые люди сначала, наверное, об этом мало думали, поскольку души друг в друге не чаяли. Встречались они где попало, урывками, что им быстро надоело, так что через некоторое время им пришла в голову удачная идея пожениться. Разумеется, зарегистрировались они тайно, и брак мог быть только гражданским из-за разницы в вероисповедании. Тогда отцу исполнилось двадцать два года, а матери – девятнадцать.

Они понятия не имели, каким образом устроить свою жизнь, потому что сообщить о своем браке родителям казалось немыслимым. Отец, правда, чувствовал на себе ответственность за происходящее и решил, что на родину не вернется, а после окончания университета останется в Штатах, найдя себе работу. Он, видимо, очень любил тогда мою мать и мечтал сохранить семью, если собирался отказаться от своих родственников и их средств и зарабатывать на жизнь своим трудом, чего никогда еще в жизни не делал. Впрочем, он считал, что его семья в нем не очень-то нуждается. Он был третьим сыном, поэтому прямым наследником не являлся.

И тут случилась неприятность, вполне, впрочем, предсказуемая – мать забеременела. Стало ясно, что скрывать отношения дальше не удастся. Тереза была в ужасе и не знала, что делать. Оставалось надеяться только на папину милость, что было почти невероятно. Чуда, как и следовало ожидать, не произошло. Сеньора Альвареса чуть удар не хватил, когда он услышал, что дочь беременна от какого-то черномазого. О законном браке он и слышать не захотел. Терезу запер в комнате, а моего отца просто спустил с лестницы. Исмаил, правда, надежды не потерял и некоторое время пытался достучаться до тестя, но тот объяснил молодому человеку, что добьется его исключения из университета, если он не согласится на расторжение брака. Тереза, будучи беременной, оказалась менее стойкой и даже попыталась отравиться, но, к счастью, мы с ней оба остались живы. Моя бабка сочувствовала дочери, хотя, конечно, нисколько не одобряла ее поведения. У нее было очень слабое здоровье, она умерла, когда мне было полтора года, так что Тереза осталась один на один со своим суровым отцом.

Сеньор Альварес, надо сказать, оказался настолько благороден, что не сдал младенца, то есть меня, в приют сразу после рождения. Напротив, он решил сделать из меня испанца и католика и приложил все усилия, чтобы вычеркнуть моего отца из нашей с матерью жизни. Для этого он заставил все-таки Исмаила расторгнуть брак, сообщив ему, что ребенок умер при родах. Самое интересное, что отец ему поверил. Он некоторое время пытался связаться с бывшей женой, но той не разрешалось носа показывать из дому. Отец попыток не оставлял, и, в конце концов, дед, угрожая Терезе, что отберет у нее ребенка, принудил ее написать бывшему мужу письмо, где сообщалось, что она больше не желает его видеть. У матери не было выхода, и она написала это письмо. Через некоторое время мой дед по отцу решил, что сыну пора возвращаться на родину: он как раз заканчивал университет. Того больше ничего в Штатах не удерживало. Не убивать же несостоявшегося тестя, в конце концов. Поэтому папа уехал в Марокко, а мы с мамой остались в Бостоне.