Дунькин пуп

Николай Александров

Дунькин пуп

Из темноты кузова протянулась рука и хлопнула водителя по плечу.

— Семен, притормози, — стараясь перекричать гул двигателя, крикнул Шепелев. — Однако, можно, — устало сказал Леверьев, передергивая тягача.

Двигатель могучего вездехода взвыл на высокой ноте холостых оборотов и затих. Машина вздрогнула всем корпусом, волнами заколыхался усыпанный снегом и хвоей брезентовый тент кузова. На крыше кабины откинулся люк. Из него высунулось чумазое лицо молодого парня. С наслаждением вдохнув холодный, пропахший смолой воздух, он огляделся.

Вокруг стояла погруженная в зимнюю спячку тайга, заваленная буреломом, метровыми снегами. Горный массив, скрытый под той же слепящей голубизной, неприступные ущелья, распадки и склоны — все радовало глаз чистотой и весельем, той безопасной, просто земной красотой, когда можно любоваться даже крохотными желтыми хвоинками, застилавшими снег. Лиственничные иглы расцветили тайгу до самого горизонта — только внизу, в долине, желтизна пропадала. Там извивалась, петляя меж скал, река. Ее причудливые изгибы отливали стылой чернотой еще не остановленной морозом воды.

«Километров пятнадцать — и будем на месте, — соображал Леверьев. — К вечеру, глядишь, вернемся». Он оглянулся и крикнул внутрь машины, под брезент:

— Скоро вы там? Однако, времени не густо!

— Сейчас, Семен. Только браслетики расстегнем, — донесся изнутри озабоченный голос.

Наружу не вышли, а как-то выпали двое. Лица их раскраснелись от жара обогревателя — проходящей через весь кузов раскаленной от газов выхлопной трубы.

— Ты только, Ефрем Пантелеич, без глупостей, — назидательно произнес парень лет тридцати. — Хватит, навеселился в последнее время.

— А то стрельнешь, что ли? — проворчал пожилой мужчина в полушубке. Он отошел от вездехода. Под валенками поскрипывал снег. Оперуполномоченный, словно привязанный, поплелся за ним.

— На гусеницу не лейте, однако, примета плохая, — дипломатично сказал Леверьев.

— Небось, не заржавеет, — неопределенно возразил тот, кого называли Ефремом Пантелеевичем. Он появился из-за машины и кряхтя залез в кузов. — Давай вези быстрее, черт чумазый, — незло обозвал он водителя. — Сыщем карабин, да повезешь старика на тюремный харч.

— Поехали, Семен Михайлович, — оперативник сделал широкий жест рукой, словно заводил двигатель, и скрылся под брезентом.

В моторе что-то щелкнуло и, взревев, тягач-вездеход рванулся с места, взбираясь все выше по склону. От гусениц взметнулись фонтаны снега, вновь присыпая петляющую меж деревьев колею.

— Ты, Шепелев, — сказал Ефрем Пантелеевич, — эти железки спрячь подальше. — Он указал рукой на на ручники. — Я не в тех годах, чтоб от милиции бегать, дак и смолоду за мной суеты не водилось…

Жисть, она обстоятельного подхода требует, с раздумьем. Вы этого не понимаете, городские. Я ж в тайге родился, без ваших газет и телевизоров. Бог даст — и лягу здесь когда-нито… А за винторез не беспокойся — отвечу сполна. Было дело, сам знаешь, по пьянке стрелял. Дак энтой сволочи еще повезло, что выпимши был. Трезвый — белке в глаз попадаю, а этого вахлака только по мягкости прогладил. — Он зашелся в немом смехе, хмыкая в кулак. — Так и ты нас пойми, заворовался завмаг совсем. Окромя водки, у него и купить нечего. Спичек нет, соли нет, пороха… Тож самое нет! Сколь такое терпеть можно… Вот я ему и устроил ревизию. Магазин с полу до потолка забит товарами. Тут я ему и решил самочинно народный суд устроить, да с пьяных глаз промазал… А потом с испугу и махнул на Дунькину заимку. Винторез, стало быть, спрятал, а сам назад попер. Знал, что его напервой отбирать будете. А что без него потом в тайге делать? Энтими пукалками, — он махнул на валявшуюся рядом с водителем двустволку, — токма бурундуков щелкать. Серьезная животная хорошего оружия требует!

— Теперь тебе его не видать, — назидательно сказал Шепелев, — приобщат к уголовному делу, а по том, видимо, на уничтожение… — Он вздохнул и добавил: — Сам виноват, Ефрем Пантелеевич.

— Жаль. Хороший винторез. Еще от деда, почитай, остался. Годов полсотни винтовке, не менее… — Он замолчал, а потом с недоверием спросил: — Так-таки сразу и на уничтожение? — Он сморщил нос. — Небось, себе заберете? Охотнички…

— Его еще найти надо, Ефрем Пантелеевич. Сам говорил, что не помнишь, куда засунул.

— Найдем! Тама народу никогда не быват. Место дикое, одним словом, Дунькин пуп!

Вездеход подбросило на ухабе. Глухо стукнула об пол привязанная тросом к борту кузова бочка с соляром.

Преодолев преграду, машина пошла вдоль склона. Сквозь крохотные оконца в брезентовой стене замелькали сопки.

— Вон она, изба с сараем… — крикнул Леверьев, повернувшись лицом к люку. — Еще километра три осталось, однако.

Таежник невесело улыбнулся и каменным голосом произнес:

— Радуетесь, небось, что скоро доедем, а я бы ехал и ехал. Можа, в последний раз сюда попаду. Годов много, да и за глупость надо расплатиться еще. Видать, лет семь дадут?

— Семь не семь, а года четыре могут, — солидно ответил оперативник. — Суд полностью учтет все факторы дела.

Тягач, развернувшись на одной гусенице, подкатил к сараю.

Черная от времени стена сруба, кажется, вздрогнула от рыка мотора. Семен, ловко манипулируя рычагами, подтянул вездеход вплотную к развалившемуся крыльцу и выключил двигатель. С крыши рухнул свисающий козырьком слежавшийся снег, припорошив стекла кабины. Где-то наверху, в чудом сохранившихся окнах второго этажа, тихонько звякнули стекла.

«Тишина- то какая, — радостно подумал Шепелев. — Кажется, слышно, как снег падает…»

Неожиданно раздался резкий хлопок и звякнул металл. Шепелев повернулся в сторону раздавшегося звука и обомлел. В ветровом стекле вездехода зияла пулевая пробоина. Сиденье и лежащее на нем ружье было засыпано мелкой кристаллической пылью.

— Ложись на пол! — гаркнул Шепелев. — Из-за угла стреляет, сволочь. — Он выхватил из-под куртки пистолет и, перепрыгнув через Ефрема Пантелеевича, ринулся наружу.

— Сейчас еще жахнет, — едва слышно сказал, скорчившись на полу кузова, таежник.

Впереди съежился на сиденье Леверьев:

— Тебя не ранило?

Ефрем Пантелеевич отрицательно помотал головой и протянул руку к ружью водителя. Тот испуганно отдернул его в сторону. Снаружи послышался голос Шепелева:

— Бросай оружие и выходи… Стрелять буду!

Голос оперативника доносился откуда-то снизу или даже сбоку.

— Под гусеницу лег, — одобрительно заметил Еф рем Пантелеевич, — правильно!

Из- за стены медленно высунулся мохнатый, серого цвета, малахай, сверкнул воронением ствол. Грохнул выстрел. Вторая пуля, прошив брезент, воткнулась с глухим звуком в бочку с соляром. Темная тягучая струя хлестнула из пробоины.

— Заткни ее чем-нито, — прошептал водитель Ефрему Пантелеевичу. Без горючки останемся, однако.

— Чем я тебе ее заткну, — огрызнулся Ефрем Пантелеевич, — пальцем, что ли?

— Тряпочкой какой…

Из — под днища оглушительно громко рявкнул пистолет. Пуля с визгом воткнулась в бревно на полметра выше возникшей было шапки, засыпая снег щепками серого цвета.

«Гляди- ка, — подумал Ефрем Пантелеевич, — опер его на испуг берет. Специально выше стрельнул». — Он после секундной борьбы вырвал у Семена ружье и, вывалившись наружу, выстрелил дуплетом по углу дома. Бревна запестрели мелкими точками попаданий дроби.

Вскочивший из-за гусеницы Шепелев молниеносно вырвал ружье у Ефрема Пантелеевича и швырнул его Семену в кабину со словами: «Не давай ему больше патронов, сопляк!» — ринулся к дому.

За углом никого не было. Только по свежему снегу в глубь леса уходила цепочка следов.

«Эх, черт, теперь его не догнать, — мрачно подумал оперативник. — Интересно, с чего бы это ему стрелять в нас?»

Таежник в сердцах плюнул на снег, оскорбленный недоверием, и выругался. Он посмотрел на еще не пришедшего в себя, скорчившегося на переднем сиденье Леверьева.