Дом на отшибе

Черного человека Анна Николаевна увидела, когда поздно вечером возвращалась домой с дальнего ягодника.

— А я и гляжу, — рассказывала она всем на следую­щий день, делая круглые глаза и промокая слюнявый рот уг­лом головного платка, — чужой. Не наш. И одет чудно. Здравствуйте, говорю ему. А он так странно повернулся, буд­то шею выкрутил, — и вроде бы зашипел на меня, неслышно так. Я пригляделась — батюшки! — а через него окошко вид­но. Степановых дома окошко — просвечивает. Тут уж мне будто в голову тяпнуло — и не помню ничего. Ужас! Очну­лась в избе. Занавески задернула, на печь забралась, лежу, думаю: стукнет сейчас кто в окно или в дверь — сразу со страху и помру.

— Так это отец Гермоген был, — важно сказал дед Арте­мий, выслушав соседку. — Он и раньше появлялся. Я, было дело, видел его как-то. Точно как ты говоришь: большой, огрузлый, в черной рясе, и видно сквозь него.

А вот Василий Дранников бабке не поверил. Заметил рас­судительно, как и положено человеку с высшим образова­нием:

— В сумерках чего только не привидится. Ты бы уж на­род не смешила. Придумала тоже: черный человек.

А жена его, Светка, улыбнувшись, добавила:

— Ты у нас чисто сорока, баба Аня. Все через тебя узнаем. То черная машина, то черный человек. Что дальше-то будет?

На «сороку» Анна Николаевна обиделась. Буркнула:

— Смейтесь, смейтесь. Про машину тоже говорили, что привиделась...

Черный джип Анна Николаевна заметила два дня назад. Рано утром, еще затемно, отправилась в лес за черникой и, проходя мимо каменного, давно заброшенного дома, увидела за кустами плоскую лакированную крышу автомобиля. Уди­вилась, кто бы это мог быть, подумала сперва, что, наверное, городские заехали в одичалый безнадзорный сад. Да только ведь не сезон: малины почти нет, терновник не вызрел, ябло­ки вообще не уродились, да и рано еще для яблок-то. Так чего же им тут надо?

Подкралась Анна Николаевна ближе. Подивилась на не­виданную машину, внутри которой, наверное, десять чело­век могли спокойно рассесться. По налипшей грязи да по следам поняла, почему никто не слышал, как приехало в де­ревню это железное чудище: прибыло оно с неезженой сто­роны, по старой дороге, что шла мимо кладбища и терялась в лесу. Когда-то это был короткий путь в соседний район; те­перь тут разве на танке проехать можно.

Ну или на такой вот громадине: вон колеса-то, шире тракторных.

В доме что-то громыхнуло — будто железяку какую уро­нили или специально бросили, и Анна Николаевна вздрогну­ла. Вспомнилось, как лет пять назад вот такие же вот заез­жие убили старушку в соседнем Ивашеве, вынесли из дома все иконы и фарфоровый сервиз.

Много людей сейчас повадилось по заброшенным дерев­ням ездить: одни полы в заброшенных избах снимают, дру­гие по чердакам разное старье ищут, третьи просто хулига­нят — оставшуюся мебель крушат, стекла бьют, печи раску­рочивают. Забавы, ради могут целую деревню подпалить.

А этим-то что надо? Почему тихо приехали, ночью, с за­брошенной стороны? Заблудились, настоящей дороги не знали или таятся?

В заколоченном окне мелькнуло что-то, и Анна Никола­евна совсем перепугалась. Забыв о ягодах, пригнулась, по­вернула назад. Сперва быстро шагала, оглядываясь, потом не выдержала, побежала. Пока добралась до крайней жилой из­бы, все прокляла: и себя, старую, неуклюжую, и сапоги не­удобные, и портянки некстати сбившиеся, и тропку неров­ную. Ворвалась в деревню красная, задыхающаяся, едва жи­вая. Переполошила спавших еще Степановых: забарабанила им в окно, крича сама не понимая что, торопясь высказать все сразу, а оттого сбиваясь, впустую тараторя.

Ну чисто сорока.

Иван Степанов вышел на крыльцо с ружьем. В трусах, фуфайке на голое тело — и с заряженным ружьем на руках. Спросил, колко оглядывая округу из-под седых бровей:

— Что?

И Анна Николаевна вдруг сообразила, до чего смешны и надуманны ее страхи, потерянно махнула рукой и, чувствуя, как отнимаются ноги, опустилась на скамью, что была вкопа­на еще отцом нынешнего хозяина...

Ближе к вечеру собравшиеся мужики все же сходили по­смотреть, кто это приехал в заброшенный дом. Степановское ружье пока решили не брать. А вернувшись, доложили:

— Из города. Трое. Один как бы за главного. Говорит, что хочет дом купить.

— Председателев дом? — удивился дед Артемий, с мужи­ками не ходивший. — Каменный, на самом отшибе?

— Его.

Дед нахмурился, покачал головой:

— Ох, как бы не вышло чего. В том доме уж сколько лет никто не живет. И неспроста...

Историю этого дома в Матвейцеве знал каждый. Постро­ен он был в первые годы советской власти, во времена смут­ные и непонятные, когда приезжие чужаки рушили старый уклад и призывали идти в новую светлую жизнь.

Мишка Карнаухов, непутевый сын Петра Ивановича Кар­наухова, вернулся в деревню после трех лет безвестного от­сутствия. Был он одет в кожаную куртку и военного образца шаровары, рукав у него был обвязан кумачовой полосой, а на голове красовался лихо сдвинутый на затылок картуз. Имелись у Мишки наган в самодельной липовой кобуре и це­лая стопка разных бумаг, писем и декретов, из которых по­лучалось, что он, Михаил Петрович, является всей местной властью и представителем пославшей его партии.

Первым делом организовал Мишка комитет деревенской бедноты.

Потом сослал в Сибирь Федора Незнанцева, у которого, было дело, батрачил мальчишкой.

А после этого рьяно взялся бороться с поповским мрако­бесием, отчего вскоре получил намертво прилипшее прозви­ще Окаянный.

Кончилась эта борьба большим взрывом и пролитой кро­вью.

По специальному запросу прислали из города ящик взрыв­чатки. Под самый фундамент заложил Окаянный Мишка за­ряды. В набат колотя, собрал народ поглядеть, как рухнет, подрубленный взрывом, местный лукоголовый оплот мрако­бесия. Только вот незадача — заперся, забаррикадировался в церкви поп Гермоген с попадьей и малолетним поповичем.

Недолго уговаривал их выйти Мишка. Злой, как черт, по­обещал им прямую дорогу в ихний рай, да и запалил фитили.

Как из преисподней полыхнуло пламя, лизнуло белые стены храма, дотянулось до червленой маковки, до золочено­го креста — и опало. Громыхнуло так, что в ближайших из­бах из окон стекла повылетали.

Но устояла церковь. Только трещинами вся покрылась, На несколько частей раскололась.

И тогда красный Мишка приказал народу браться за то­поры, ломы да кувалды. По кирпичику, по досточке велел ра­зобрать церковь, а изувеченные тела поповской семьи рас­порядился схоронить в лесу.

Не все послушались Окаянного, хоть и угрожал он ре­вольвером. Но нашлись люди, что помогли Мишке. А он уже новое дело задумал: из останков церкви, из старинных кир­пичей решил построить себе дом. Место выбрал на отшибе, недалеко от кладбища, подальше от людей. Вызвал в помощь артель строителей, сказавшись, что строит общественный клуб с читальней.

За полтора месяца возвел он себе каменные хоромы с жестяной крышей и башенкой. Переехал на новое место из тесной отцовской избы. Но не заладилась у него тут жизнь. Видели люди, что изменился Мишка: притих, лицом поблед­нел, похудал сильно. Каждую ночь светились окна каменного дома — пугала Окаянного Мишку темнота. И разное стали поговаривать в деревне: то вроде бы кто-то крики слышал, доносящиеся из стоящего на отшибе дома, то будто кто-то видел черную фигуру, похожую на отца Гермогена, сидящую на жестяной крыше возле башенки.

Через год Мишка Карнаухов из каменного дома съехал.

А вскоре грянула коллективизация, и Мишка, ставший председателем колхоза «Ленинский завет», велел устроить правление в оставленном им доме. Почти каждый день сидел он в своем кабинете, но никогда не задерживался здесь до ночи. Видели люди — боится Михаил Петрович темноты, и даже заряженный наган от этого страха его не спасает.

Семь лет просуществовал «Ленинский завет». Семь лет председательствовал Мишка Карнаухов. А потом пришла ди­ректива из области, и на базе нескольких колхозов за счита­ные недели был создан крупный животноводческий совхоз «Ленинский путь». Опустело ненужное больше правление. Освободившийся от должности Мишка, грозясь вскоре вер­нуться, поспешно уехал в район, где занял какое-то новое место и получил казенную квартиру.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.