Жертва

— А кто будет последний? — спросила Золотинка дрогнувшим голоском.

Последним и, видно, безнадежно последним оказался Чепчуг.

Жара спадала и солнце положило повсюду томительные тени, когда Золотинка оставила земство. Наследный княжич Юлий по знаменательному совпадению занимал тот самый красно-белый особняк, где год назад творил чудеса Миха Лунь. Несколько соседних домов на прилегающих к площади улицах тоже были отведены княжескому двору, свите и ближним людям. Над крутыми кровлями обвисли стяги, а на доме наследника выставленное на высоте третьего этажа знамя спадало огромным, как парус, полотнищем едва ли не до земли. У подъезда возле кареты с отдернутыми занавесями кучками собрались вельможи, их громкие имена поминали в толпе. Карета была пуста, княжич не показывался, и никто не брался объяснить Золотинке наверное, когда он появится, где сейчас и чем занят.

Зато толкавшиеся за войсковым оцеплением зеваки знали множество сокровенных подробностей из жизни княжича. Здесь говорили, что Юлий находится под безраздельным влиянием чернокнижника Новотора Шалы, который, прибавляли, понизив голос, и напустил на юношу порчу. И еще он, Новотор, стоял за великокняжеским указом, это он-то, Новотор, созвал со всех концов света лекарей, чтобы их же и погубить — извести под корень соперников. Княжича лечить — что голову под топор совать.

— Дурак бы я был! — при полном одобрении слушателей заявил испитой малый с поцарапанным лицом. И, видно, желая усилить благоприятное для него впечатление от сказанного, малый истово поклялся, что никогда, ни при каких обстоятельствах не возьмется вправлять княжичу мозги. Золотинка покосилась на свободного от обязательств человека не без зависти.

Полагая всякое лечение бесполезным, сердобольный люд говорил «наш добрый княжич», как если бы говорил «наш убогий и увечный». Ко многим вызывающим жалость и сострадание несообразностям «нашего доброго княжича» здесь относили и крайнюю его нелюдимость: Юлий бежал развлечений, чтобы уединиться с какой-нибудь умоповреждающей тарабарской книгой.

Малоутешительные подробности из жизни княжича тревожили Золотинку, порождая неуверенность и смятение. По видимости, думала Золотинка, слоняясь вокруг особняка, остается одно: довести попытку до полного завершения, чтобы примериться, наконец, к обстоятельствам, испробовать себя и тогда уж отказаться от несбыточной затеи. Хотя бы на время.

В этом она укрепилась вполне осознано и по особенному пытливо приглядывалась к суете возле особняка. Случай, которого она искала, обозначился на исходе дня: из черного входа по Китовой улице вышли с помоями двое слуг. Они подвесили ушат на длинную жердь, подняли ее на плечи и понесли согласным ровным шагом — жердь гибко прогибалась под грузом и плескалась жижа. Что-то себе соображая, Золотинка проследовала за ушатом до сточной канавы, где слуги вынули жердь и опрокинули помои в мутно текущую воду. А потом один из них, прихватив утварь, вернулся в особняк, на черный ход, а второй затерялся где-то по дороге — Золотинка его упустила.

Молодые парни эти, кухонные мужики попросту говоря, выглядели совсем не по-мужицки, опрятно, не без щегольства одетые. Золотинка взяла на заметку и самый облик мужиков, и ухватки.

Следующий день она провела за шитьем, не покидая лавки, потому что Чепчуг спозаранку ушел в земство, а Зимка сначала долго спала, а потом удалилась, принарядившись. Но больные-то все равно болели, несмотря на праздничный переполох по всему городу, и Золотинка то и дело отрывалась от шитья, чтобы переговорить с посетителями.

А к вечеру получилось из Золотинки вот что: стройный юноша с тонким перехватом в поясе, но достаточно широкий в плечах — с рассчитанным лукавством Золотинка подложила туда стеганой пакли. Штаны у нее были красные в обтяжку, с желтыми полосами на левой ноге, они отчетливо рисовали по-мальчишески крепкие икры и бедра. Короткая, просторно сшитая курточка темно-зеленого сукна имела широкие вырезы по бокам, образуя спереди и сзади куцые полы вроде передничков, которые едва прикрывали то, что положено прикрывать спереди и сзади. Конечно, Золотинка не сама это выдумала, так ходили не вошедшие еще в возраст владетельские дети и младшие слуги — до изрядных лет уже, иногда до седин. Так что Золотинка в своем простеньком наряде представляла собой нечто промежуточное между малым дитятей высокородных родителей и великовозрастным мусорщиком. Ребенка она вроде бы уже переросла, но и на порядочного мусорщика не тянула, слишком свежая и остроглазая. Сколько ни вертела она потрепанную Чепчугову шляпу с обвислыми полями, как ни натягивала ее на уши, чтобы притушить блестящие глаза, оставались еще щеки нежнейшего румянца и улыбчивые губы.

Губы следовало смирить. И на щеки Золотинка нашла управу, втерши темную мазь. Правда, не удержалась и вместо более подходящего для такого случая дегтя прибегла к тончайшим благовониям на китовой амбре. Эти притирания Золотинка сама же и готовила на продажу, так что не поскупилась… Все ничего, да только теперь от Золотинки на три шага против ветра разило удушливым цветочным запахом, голова кружилась, как в весеннем лесу, напоенном ароматами разогретой смолы и фиалок.

Ладно, пусть, сказала сама себя Золотинка, понимая, что совершенство все равно не достижимо. Предупредила Чепчугову старуху, что в лавке никого нет, и ушла.

Да! Прихватила она еще пустой ушат, в каких носят помои. И с этим ушатом на голове, подгадав час, направилась к черному входу княжеского особняка. Краем глаза Золотинка приметила, что бывалые стражники пялятся на нее с недоверием. Но отвернулась безразлично и… не услышала окрика. Только мурашки сбежали по спине — в том самом месте, верно, где сверлил ее взглядом поседелый рубака в надвинутом низко шлеме.

Золотинка вошла и притворила дверь. В сенях на каменном полу стоял такой же ушат, как у Золотинки на голове, только полный помоев. И вчерашняя жердь тут же, у стены. Золотинка успела еще приметить исчезающую тень, как будто один из кухонных мужиков при появлении ее отпрянул в коридор налево, откуда несло теплым и кислым духом.

Ничего особенно необычного как будто бы не происходило… ничего вообще не происходило — тихо было за отворенной во внутренние помещения дверью. Однако стоило Золотинке легонечко перехватить ушат, который она держала на голове, как послышались ответные шорохи, что заставило Золотинку насторожиться.

Она склонялась уже к тому, чтобы задиристо уронить ушат на пол, изображая из себя разбитного малого, которого не смутишь мышиной возней по углам… Как на пороге в темный проход явился и бросил взгляд исподлобья скованный в движениях парень, вроде мусорщика. Кургузая, тесная курточка на частых медных пуговицах. Какой-то несуразный колпак на голове. Поношенные темные штаны — они лежали складками на вполне изящных, тонкой кожи башмаках.

От растерянности Золотинка засмотрелась, несколько лишних мгновений глядела она в упор, и это отнюдь не понравилось незнакомцу. Он нахмурился. Полная бадья помоев тоже не добавляла ему радости, кухонный парень схватил жердь, уклоняясь от праздных разговоров, и принялся продевать ее в продырявленное ухо бадьи. Задний конец палки уперся при этом в стену, не позволяя довернуть ее, чтобы попасть во второе ухо. Золотинка, и сама счастливая, что ее ни о чем не спросили и ни в чем не заподозрили, кинулась помогать и двинула тяжелый ушат по полу. В близком соседстве с Золотинкой юноша учуял ошеломительный запах фиалок и потянул носом, несколько озадаченный. Золотинка прянула взглядом прочь, парень в другую сторону и поспешно поднялся, чтобы взяться за передний конец жерди.

Сердитым ударом ноги он распахнул дверь, Золотинка едва успела подхватить жердь и ничего толком не сообразила, как очутилась на улице.

По совести сказать, у Золотинки имелись основания досадовать на кухонного молодца, который увлек ее против воли туда, откуда она только что и явилась, но злился почему-то молодец. Колючий и взъерошенный, словно бы заранее готовый к отпору, — не Золотинка ли предполагалось нападающей стороной? — с видимым раздражением схватил он черный от грязи шест; раздражение угадывалось и потом в широком, резком шаге молодца, в том, как набычился, уставил глаза под ноги, не замечая гремевший по сторонам праздник. Но и Золотинка не находила причин радоваться: по милости этого… Нелюдима неслась она невесть куда с помойным ушатом на тяжелом обрывающем руки шесте. Ладно еще, что ратники не стали цепляться, расступились едва учуяли помойный дух. Можно было предполагать, что с тем же брезгливым равнодушием они пропустят Золотинку вместе с напарником ее Душегубичем обратно на кухню. Дальше этого трудно было пока сообразить.