Жертва

Золотинка пересчитала деньги: семнадцать полновесных червонцев, сколько-то там серебра и четыре дорогих перстня с камнями, эти тоже в сотню червонцев станут. Немалое богатство, если распорядится с умом. Главное только не глупить. Сначала умом пораскинуть, а потом на рожон лезть, уговаривала себя Золотинка, подрагивая в кустах среди развешенных для просушки одежд. Голышом, яблоко в зубах, и в руках золото.

Небо все больше хмурилось, несколько раз усиливался дождик и пришлось-таки натягивать на себя мокрые и холодные шаровары, порядком потрепанные за последний месяц; от волглой рубашки пробирал озноб. Золотинка решила идти вверх по бечевнику, нигде не останавливаясь, пока не согреется.

Бечевник — это была набитая вдоль уреза воды тропа, по которой волочились бурлаки. Правда, тропа то и дело терялась, вовсе как будто бы исчезая, — в этих местах не больно то много ходили волоком. Купцы сбивались ватагами в караваны и все больше на веслах и парусах, чтобы уйти от разбойничьих стругов. Проплывет караван судов в тридцать и пусто на реке, что вымело.

Все ж таки Золотинка оглядывалась: нет людей — страшно, а люди появятся — тоже боязно. Не менее того остерегалась Золотинка сорок и ворон, но племя соглядатаев, как вымерло. Пусто было и бесприютно под низким косматым небом.

Уже после полудня, должно быть, Золотинка высмотрела на серой, забрызганной дождем реке нечто вроде притопленного мешка… В душе похолодело и в следующий миг уж стало понятно, что это мертвец, плывущий лицом кверху. Перерезанное ремнем тело вздулось в одеждах, а в груди торчала, словно былинка, стрела.

Эге! Подумала себе Золотинка и смолкла. Дальше и думать-то было нечего.

Скоро она приметила другой труп, прибитый течением к берегу. А час спустя еще один раздувшийся мертвец попался ей в воде между камней. Бородатый, с полыми глазницами, синим, изъеденным лицом человек этот был зарублен в голову. Разваленный череп зиял чисто промытой костью, и там, внутри, хозяйничала всякая охочая до падали живность: рачки и блошки. Кожаную, обитую ржавыми бляхами куртку покрывал налет зелени в мелких пузырях пены. Пустые ножны забиты песком.

Да, эти люди погибли все в одно время — неделю или две назад. И судя по тому, как далеко разбросала их река, счет убитым нужно было вести не десятками, а сотнями. Золотинка припомнила, что тот, второй утопленник, возле которого она не задерживалась, был мессалон. Воин из свиты принцессы Нуты, на это указывали остатки снаряжения и короткая кольчуга; он, видно, пытался ее стянуть, когда ушел под воду.

Золотинка качала на ходу головой, вздыхала и часто озиралась, наконец, она остановилась, чтобы свериться с хотенчиком: этот-то что скажет? Увы, хотенчик не много ей мог сказать, острый конец рогульки показывал вверх по течению, откуда приплыли трупы. И он как будто не рвался в эти гибельные места — поводок заметно ослаб.

Река пустовала. Низменный берег на той стороне едва виднелся сквозь дождливый туман. Где-то там, среди болотистых лугов и лесов вилось второе русло Белой, известное под особым именем Аксунка. Там, в путанице петляющих стариц, среди проток и озер, в камышовых дебрях без следа растворялись целые орды сечевиков. И где-то в эти краях, сказывают, сечевая скарбница: камышовые топи, где прячут они золото. Хорошо прячут: ни судов, ни людей не видно, ни дымка, ни какого жалкого балагана. Безлюдно и дико до крайних пределов земли.

Два раза, правда, Золотинка примечала лодку, но тогда она и сама таилась, не имея возможности определить, что за люди. И только к вечеру в пасмурных стылых сумерках заметила впереди огонь.

Стало совсем темно, когда, не слышно ступая в мокрой траве от куста к другому, теряясь в долгих, размытых туманом тенях, Золотинка различила озаренные багровым светом лица. У заснувшей черной воды отчетливо разносились звуки: звяканье посуды, слова и кашель. В противоречии со слишком буйным огнем неспешная беседа текла смиренно и тихо. Словно люди оглядывались через плечо при громком и резком слове.

Путешественники толковали «сколько народу зря извели» и соглашались, что «страсть» и «гибель». К не задорным, не шумным купцам или рыбакам — кто они там были — следовало, наверное, выйти, но Золотинка порядком отвыкла от человеческого общества, а после жестокого опыта с моряками, робела, не зная, за кого ее примут и за кого себя выдавать. Выбилась она из наезженной колеи, безнадежно выбилась и смутно представляла теперь свое место среди людей.

— Да чего их боятся, жмуров. — Разговор у костра был соответствующий — о покойниках, и тот, что завел речь, повысил голос, словно испытывал потребность раздвинуть подступавший со всех сторон мрак. Но отвечали ему негромко, с известной почтительностью к тайнам ночи, примирительно отвечали.

— Нет! — настаивал тот, — от судьбы все одно не уйдешь!

Золотинка должна была подкрасться ближе, чтобы разговор их стал вполне внятен.

— … Роковой…и три раза повторяет: есть рок — человека нет!

— Как?

Что-то тут Золотинка не разобрала, но зато при ярко занявшемся пламени смогла рассмотреть человека, который повествовал: круглое лицо его обрамляла круглая же борода. Тот, что сидел спиной, завернувшись в плащ, отбрасывал в сторону Золотинки чудовищной длины тень. Еще один лежал, в свете костра ярко горели подметки сапог. Четвертый терялся в сумраке на границе света. Оглянувшись туда, на треск сучьев, бородатый продолжал:

— Ясное дело, ребята хватают за руки: не лезь, стоеросовая ты голова! У тебя трое детей есть просят. Нет: ребята, я искупаюсь! Черт там в реке не черт — искупаюсь, мочи нет жарко. Да мы тебя из ведра окатим, в воду только не лезь! Ну, зачерпнули в реке, как водится, и только его окатили… — Возвращавшийся с хворостом остановился. — Дернулся он, родимый, захрипел, зубы вот так вот оскалил и хлоп на палубу! Мертвый! Мы поднимать — мертвее вот… этого полена мертвее.

— Что ж так? — спросил тот, что с хворостом. — От воды?

— Роковой человек был, вот. Суждено знать.

Наступило молчание, такое полное, что чей-то вздох послышался, как внятное, но безответное слово. Поправив огонь, тот, что ходил за дровами, устроился и затих. Губительный мрак подступал к ним со всех сторон. Призраком гляделась на берегу лодка: выступающая углом тень, серый мазок скомканного паруса.

Скрываясь в темноте, Золотинка и сама оставалась частью кромешного мира, его порождением и орудием. Ведь пока скрывалась, смутная робость путников обращалась ее спокойствием. Самообладание ее произрастало на чужом страхе.

Золотинка поняла это и не стала таиться. Легкой стопою она вошла в круг огня:

— Здравствуйте, люди!

Прельстительный голосок ее произвел ошеломительное воздействие. Молодой, что ходил за дровами, метнулся шальным взглядом и обмяк, словно подсеченный. Бородатый после мгновения неподвижности бросился было к мечу, что покоился возле ног, и остановился, испугавшись собственной храбрости. Возникло багровое лицо лежавшего, судорожно обернулся сидевший спиной. Их было четверо мужиков, но и на четверых не нашлось у них ни единого словечка, чтобы ответить.

— Здравствуйте, — повторила Золотинка. — Я видела вашу лодку днем на реке. Вы куда идете? — сказала она как можно естественней. — Возьмите меня с собой, много места я не займу. И заплачу сколько потребуется. Мне нужно в Толпень.

Трудно сказать, что такое слышалось им в нежном голосе девушки, отчего отнялся у них язык… Но тут уж Золотинке не в чем было себя упрекнуть, она сделала все, что было в ее силах, пытаясь говорить мягко и даже проникновенно — не могла же она отвечать еще и за самый лад, за напевку голоса! Что же до остального… Не сама же она себя выстригла! И что дрожала — может человека знобить, если ему холодно? А если поморщилась она вдруг, как скривилась, среди обходительных своих речей, так ведь надо, наверное, и снисхождение иметь, чуточку великодушия. Мало ли как человек скорчится, когда прихватит вдруг голова, словно гвоздем в затылок: голова у Золотинки разболелась к исходу дня и сейчас она с трудом сносила привычную уже, но каждый раз изнуряющую муку.