Грач - птица весенняя

— Ворочаться стал народ на фабриках — это безусловно.

— Революция идет, товарищи. Кому ее вести, кому дорогу показывать, как не партии? На то она и есть партия. Но чтобы такое дело поднять, дружно надо идти, без склоки, всем вместе, плечо к плечу. И руководство должно быть настоящее…

Петр фыркнул:

— Не так, чтобы как в Маньчжурии.

— Именно! — поддержал Козуба. — Руководство — в каждой войне первое дело. Солдат может быть красота одна, но, если генерал дурак, никакого толку не будет. Разве у нас солдаты и матросы плохи? А ведь их бьют. Оттого, что в штабах — дураки да жулики. У нас с царем и капиталом тоже война. Как ее вести? Второй съезд точно и правильно указал, и по тому плану руководство работу развернуло тоже точно и правильно. Однако меньшевики работе ходу не дали. Как дело было — как меньшевики «Искру» и совет партии в свои руки забрали, — это еще Грач разъяснил. А нынче и Центральный Комитет на меньшевистскую сторону перешел.

Под березами, над могилами прошло движение.

— Все, стало быть, против Ленина?

— Все? — усмехнулся пренебрежительно Козуба. — Это кто ж такие все. В Центральном из тех, кто на съезде выбран был, вовсе почти никто, я так слышал, и не остался. Кого арестовали, а кто и сам ушел, меньшевистской вонью запахло. Так или иначе, факт: такую декларацию ЦК опубликовал, что остается только плюнуть да нехорошее слово сказать… А с меньшевистской головкой нам хуже будет, чем солдатам там, на японской.

— Не допускать, о чем разговор! — решительно сказал Владимир, железнодорожник. — Мы тут, в Москве, с меньшевиками разговор кончили. Будем, стало быть, и с Центральным кончать, ежели он к меньшевикам перекинулся.

— И то сказать: что мы от него видали, от Центрального? Уж месяцев восемь, никак, ни денег от него, ни литературы. Только что «Искру» действительно слали… так ее теперь рабочему читать не дашь — один вред.

Козуба поднял руку;

— Вот! О том я и доложить хотел. Так как Центральный за меньшевиков — в Женеве, у Ленина, собрались большевики и из русского подполья, от комитетов, двадцать два представителя.

— Двадцать два? Так это ж от всей России, выходит!

— Двадцать два комитета, я говорю, объединились вкруг Ленина и решили, поскольку изменил Центральный Комитет, образовать свой центр: бюро комитетов большинства…

— Правильно!

— …и объединить руководство работой в этом бюро, требуя в то же время немедленного созыва третьего съезда. А съезд уже наведет порядок: подполье работники на местах-в решающем большинстве за Ленина. Так вот, я говорю, от бюро бумажку мы получили — требуется заключить…

— Чего ж заключать? Ясно. Постановить о присоединении. Каждый из нас от своего района подпишет.

— Зачем? Непорядок. Поставим на районных собраниях, резолюцию проведем, так крепче будет. Чтобы ясно было: Москва рабочая-за Ленина. Ты только резолюцией озаботься, Козуба.

Козуба крякнул:

— Вот уж и не знаю… Это дело такое… Не управиться мне.

— А у таганских нельзя получить?

— Да я, признаться, — усмехнулся Козуба, — до времени решил было в тюрьму о двадцати двух вести не давать.

— Почему?

Все удивились искренне. Козуба вздохнул:

— Так мне представляется: когда узнают, очень трудно станет в тюрьме, за решеткой сидеть. Пусть лучше думают: на воле тихо, особых дел нет. А мы пока что, может, и сообразим насчет выручки…

— Из Таганки?.. Ну это, брат, не пройдет дело. Крепко!

— И крепости берут, — подмигнул Козуба. — Стало быть, порешили? Резолюцию мы с Ириной приготовим, ежели не погибла девушка.

Петр поглядел вдаль, меж памятников:

— Зачем ей гибнуть? Вот она, легка на помине! Идет. Фу ты, и не узнать ее: во вдовьем…

Ирина подошла, отбрасывая на ходу креповую длинную вуаль, и проговорила, слегка задыхаясь от ходьбы:

— Все благополучно. Нашла, что надо, Козуба.

Глава XXII

ОТВЕТ

Ответ таганцам из-за границы пришел скоро. Месяца не прошло, как убиравший баумановскую камеру уголовник, исполнявший обязанности почтаря между камерами, занес Грачу шифрованное письмо из Женевы. О получении этого письма Бауман был уже предупрежден: перестукивание шло и по этажам и по камерам. Бауман знал не только, что письмо получено, но что шифровано оно шифром Абсолюта. Шифр этот был ему известен раньше, так что в переданном ему тексте он разобрался довольно быстро, хотя письмо было немаленькое.

"23 сентября 1904 г. Женева

Дорогие друзья! Нас бесконечно обрадовало Ваше письмо, оно дышит такой бодростью, что придало и нам всем энергии. Ваш план осуществите непременно. Он прекрасен и будет иметь громадное значение… Ждем от вас с нетерпением дальнейших писем. Ваш совет об издательстве уже наполовину осуществлен. Литературные силы есть, готового материала масса. Вообще, настроение теперь у всех нас бодрое, масса планов, Старик тоже принялся за работу, переписка с Россией и за границей оживилась, и теперь, надеюсь, скоро публика начнет группироваться… Подробности об издательстве большинства Вам сообщат общие знакомые, которым подробно пишем об этом… Экспедиция сдана ЦК. Ну вот, кажись, и всё. Крепко вас обнимаю, дорогие, желаем здоровья и сил.

Старик и K°".

И в тот же день Таганка ответила, что листовка от имени девятнадцати таганцев, в том самом смысле, о котором сообщалось в первом письме Кола, написана и передана на волю; что Московский комитет пополнился, наладил технику и листовка отпечатана уже «по-настоящему», типографским шрифтом; что агитация за третий съезд ведется; что о совещании двадцати двух и бюро комитетов большинства они, хотя и с опозданием, оповещены и московская организация примкнула к бюро даже без всякого их, таганцев, воздействия; впрочем. Грач, по существу, и не прекращал руководства москвичами, так как благодаря налаженности связи его запрашивают по каждому делу, и он имеет возможность высказать свое мнение и решение по каждому вопросу.

Нужно было бы еще сообщить, что Московский комитет принимает меры и к освобождению таганцев; что Ирина подыскала близ тюрьмы дом, из которого на этих днях начнут подкоп под тюрьму; нужные ориентировочные чертежи из тюрьмы уже переданы. Но письменно, хотя бы и шифром, такое сообщение нельзя было передавать.

Письмо было написано, зашифровано и направлено обычным «каналом», как говорят дипломаты о путях своей переписки.

Глава XXIII

ШТУЧНИКИ

Ровно в полночь, как всегда, Медников Евстратий вошел в низкий зал охранного отделения, где его ожидали филеры — "Евстраткина школа", как выражались в охранном быту не только Москвы, но и Питера, потому что медниковская школа филеров была известна на всю империю. И слава ее была заслуженная, так как действительно она давала первоклассных агентов. Не случайно и Москва считалась — в подполье — самым провальным местом. Дольше трех месяцев здесь ни один комитет не выдерживал — «проваливался», то есть попадал в тюрьму.

Филеры, как всегда, стояли в ряд вдоль зала, в «уставной», так сказать, всегдашней шпиковской позе — несколько расставив ноги, руки запрятав назад. И, как всегда, обычным порядком начались занятия по тактике наружного наблюдения. Евстратий пошел по фронту, от шпика к шпику; каждый докладывал о ходе своей дневной слежки; Медников делал оценку и тактический разбор филерских действий, если к тому был повод.

И сейчас перед Медниковым форменно извивался в неукротимом служебном рвении чернявый и сухопарый филер, очередной по докладу.

— Очень, душевно прошу — перемените объект. С Заклепкой интереса нет. За ним ходя, совсем квалификацию потеряешь. Как заяц бегает, ничего не видит; никакой конспирации, совсем глупый.

— Вы ему Летучего дайте, Евстратий Петрович. — ехидно подсказал сосед. Вот это орел! Ни разу еще никому не дал слежку до конца довести: обязательно собьет. И выход свой проверяет и за каждым углом обязательно проверит. До чего тертый! Арестовать бы его, Евстратий Петрович, а то, ей-богу, месяц бегаем, кроме него самого — никого не видали. И квартиры ни одной не указал. Только и людям и деньгам расход.