Страница 42 из 73
— В газете… читал?.. Ныне Новицкому юбилей. В самый раз поздравили!
— И с подарком. Ящичек с весом небось.
— Не допустят. — скептически отозвался, отходя, разносчик. — Не станут его превосходительство в эдакий день огорчать: оградят.
Его превосходительство действительно оградили от огорчения: на серебряном блюде, на котором дожидались выхода генерала и генеральши из опочивальни поздравительные телеграммы и письма, не было желтого листка с прокламацией подпольщиков. Ее подшили к «делу» в управлении. Но почта допустила иной недосмотр, и из-под груды телеграфных, пакетиками сложенных, бланков и казенных, штемпелеванных и нумерованных, конвертов выглянула краем легкомысленная, вся в красных розах, открытка.
Новицкий, в приятном праздничном раздумье стоя над поздравительной грудой, потянул к: себе в первую очередь расцвеченную, нарядную эту открытку-и сразу же поднял недоуменно и обидчиво бровь. На открытке была швейцарская марка. Текст был краток:
«Собравшись в ресторане «Под золотою звездой», в ознаменование благополучного прибытия в Цюрих, за пределы вашей досягаемости, считаем нужным оповестить вас об этом и предуведомить, что в ближайшем будущем мы — в том же полном составе; — возвращаемся на работу в Россию».
И ниже — подписи, в том самом порядке, как на лукьяновской тюремной стене.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
«АРТЕЗИАНСКИЙ» ПАСПОРТ
В декабре 1903 года департаментом полиции получена была из Швейцарии шифрованная телеграмма затаившегося в эмигрантских кругах агента-провокатора:
«Бауман выехал в Москву чрезвычайными полномочиями паспорт немецкий на имя Вильгельма Земпфега».
Заплеванный, замызганный мокрыми от талого снега подошвами пол; низкие грязные стены; темный, потрескавшийся, давно не штукатуренный и не беленный потолок; балюстрада, точеная, когда-то крытая лаком, но сейчас безнадежно обшарпанная; мрачные таможники; и жандармы — жандармы разного чина и звания у всех стен и дверей, на всех углах, повсюду; они расставлены так, что каждый переступивший порог этого вокзального здания пограничной, на въезде в империю Российскую, станции сразу же чувствует себя как бы уже арестованным.
У иностранцев заезжих этого ощущения нет, потому что чиновники наглы по отношению к царским подданным, но холопствуют перед подданными короля английского или императора германского.
И сейчас у балюстрады, в толпе, ожидающей возвращения отобранных для поверки паспортов, без ошибки можно различить русского, возвращающегося из-за границы в дорогое свое отечество, и иноземцев. Вид иностранцев независим и горд.
Тем неожиданнее было для всех — и для русских и для иностранцев, — когда жандарм, вынесший для раздачи пачку проверенных документов, потряс одной из паспортных книжек, которую нес особливо, отдельно от других, развернутой, и провозгласил, щупая глазами по толпе:
— Господин Артур-Вильгельм-Мария Циглер из Мюнхена!
Так выкликают тех, у кого с паспортом неблагополучно. Толпа зашевелилась, зашепталась осматриваясь. Темноволосый сутулый мужчина-явно заграничного вида — лениво передвинул языком сигару из левого угла рта в правый:
— Nun was?[6]
Жандарм приложил руку в белой нитяной перчатке к синей фуражке:
— Господин Циглер? Пожалуйте.
Под крутыми расчесанными усами — улыбка. Улыбка не предвещает ничего доброго. Она настолько откровенна, что ближайшие к задержанному сторонятся испуганно, а один — очевидно, совершенный простак — проговорил даже громко то, что все подумали:
— Попался!
Второй жандарм уже услужливо откинул перекладинку: в балюстраде раскрылся проход.
Немец пыхнул сигарой, прошел, небрежно и равнодушно покачивая корпус; сзади выросли сразу же еще две архангельские», в синих мундирах, фигуры. По жандармскому знаку носильщик потащил следом тяжелый уже досмотренный чемодан.
Вся толпа хмуро провожала глазами удаляющихся. Хмуро глядел вслед товарищу и Бауман.
Он с Ленгником выезжал из Женевы со всей осторожностью. Ленгник — член Центрального Комитета, коренной искровец, в рабочем движении с девяностых годов, опытнейший конспиратор. И все-таки, видимо, не убереглись.
Своего паспорта Бауман также еще не получил: сейчас выкликнут — и все будет ясно.
В жандармской комнате вокзала сразу стало тесно, когда в нее вошел, с эскортом своим, Ленгник. Слух о задержании, очевидно, успел разнестись по станции — в комнату набился разный, падкий до происшествий местный вокзальный люд.
Неопределенного возраста, полуседой, полурыжий жандармский полковник, постриженный ежиком, уже писал что-то торопливо и нервно на лежавшем перед ним листе с печатным началом протокольного текста:
Я, отдельного корпуса жандармов…»
Он смерил взглядом, прищуриваясь и прицеливаясь, подошедшего к столу Ленгника и приподнял угол верхней губы:
— Ну-с, я так и полагал! Вот так Артур! Как фамилия?
Ленгник посмотрел на окружающих, на полковника и буркнул, не вынимая сигары изо рта:
— Familie
Он кивнул подбородком на раскрытый паспорт, бережно положенный перед полковником приведшим Ленгника жандармом. От звука его слов невольно переглянулись присутствовавшие. Задержанный говорил, как природный немец, чистым баварским говором, и притом — с той брезгливой небрежностью, с которой всегда говорит с русским чиновником иностранец. А что, если это действительно германский подданный?..
У полковника побагровела шея: ему пришла в голову та же мысль. В предупредительной из департамента полиции телеграмме было сказано: Земпфег. Паспортов на такую фамилию не было. Но оказался — Циглер. В шифрованных телеграммах всегда возможна ошибка. Земпфег-Циглер: не очень, но все-таки похоже. И имена: у одного-Вильгельм просто, у другого-Артур-Вильгельм… Он решил задержать. Задержанный на немца действительно похож.
Он просверлил глазами Ленгника. Прикидывается, верное дело! Побагровел еще пуще и рявкнул:
— Потрудитесь объясниться по-русски!
Тут произошло нечто, ни в каких жандармских инструкциях и в практике охранки не предусмотренное: баварец вынул сигару изо рта, поднял брови и произнес очень внятно, ни к кому, в частности, не обращаясь:
— Was fallt dem Keri ein?[8]
Он добавил еще одну фразу, столь соленую, что ее поняли все, даже те, что не знали немецкого языка. Затем он протянул руку через стол и взял свой паспорт уверенным и ленивым движением.
— Переводчика! — прохрипел полковник. — Где его черт носит?..
Обер-кондуктор, у притолоки, напомнил опасливо:
— Господин полковник, через пять минут отправление.
Полковник скосил глаза на лежавшую в сторонке стопку не проверенных еще паспортов. Дал знак жандармскому вахмистру и стал быстро перелистывать книжки, отбрасывая одну за другой на подставленную широкую вахмистерскую ладонь.
Циглер повернулся было, но жандармы, стоявшие сзади, заступили дорогу, а один из таможенных, в аккуратненькой черной тужурке с зелеными кантами, разъяснил не совсем ладным, но всё же понятным немецким языком, что придется обождать, так как предстоят некоторые формальности… Кстати, вот и переводчик.
Переводчик был тощ и крив в талии, и глаза у него были воровские. Но говорил он по-немецки бегло, щеголяя выговором.
Полковник приободрился.
Начался допрос.
Переводчик докладывал:
— Говорит так: родился в Нюрнберге, жил в Страсбурге, последнее время — в Мюнхене. По профессии — монтер, буровой мастер, специалист по артерианским…
— Артезианским, — поправил таможенный, тот, что понимал по-немецки. Он слушал тоже особо внимательно.
— …по артезианским колодцам. Едет в Москву работать означенные колодцы.
6
Ну что? (нем.).
7
Фамилия? Тут ведь написано! (нем.).
8
Что этот тип воображает? (нем.).