Страница 20 из 73
Жандарм шевельнулся. Кажется, встанет… Встал. Но смотрит в окно по-прежнему. Земец захлебнулся слюной. Он вытащил из-под жилета вчетверо сложенную тощую тетрадку журнальчика — мелкой печати — и, прикрывая ее всем телом, сунул неожиданно и проворно в карман шубы Баумана. И тотчас отодвинулся.
— Христа ради, выручите! На вас никто не подумает… Я б ее, проклятую, в уборную, да он не даст пройти… Вы не опасайтесь: это «Освобождение» — пустой журнальчик. Струве для либералов издает. Ничего противозаконного нет, только что за границей печатается — вот и считается нелегальным. А так — ерунда… И если б у меня не было только что обыска…
Толстый замолк. В купе, переваливаясь по-гусиному, вошел поп и, следом за ним, круто перевернувшись на каблуках, переступил порог ротмистр.
Глава XIX
В «КОШКИ И МЫШКИ»
Жандарм с изысканной вежливостью приложил палец к козырьку фуражки и сел. Он посмотрел на попа, на земца, обошел взглядом Баумана, и вороватое движение скользящих мимо глаз утвердило Грача в подозрении, нараставшем по мере того, как вытрясал перед ним свои страхи земец: капкан раскрыт, конечно, не на безвредного этого дурака. И даже неприятно стало: как мог он хоть на секунду поверить, что погоня идет за этим слюнтяем!
И шпик. Бауман вспомнил теперь уже совершенно точно, что видел его в Курске, на перроне. Он еще жевал пирожок с вареньем, варенье капало на пальтишко; рядом с ним стояла нищая девочка в лохмотьях, смотрела ему в рот; у обоих были одинаково жадные глаза — наверное, поэтому и в голову не пришло о погоне: думалось совсем о другом… Повезло агенту! То-то у него сейчас, когда он шмыгнул мимо, была такая довольная рожа!
А ну, проверим еще…
Бауман поправил фуражку на голове, застегнул шубу и встал. В глазах жандарма дрогнуло беспокойство, он привстал тоже, торопливо засунув правую руку в карман. Револьвер? Или свисток, на взвизг которого выскочат запрятанные где-то здесь, по вагону, охранники?.. Ведь, наверно, не со шпиком одним пустился в дальнее плавание ротмистр.
Бауман отошел к окну, сбросил фуражку для успокоения жандарма, сел, кутаясь в шубу.
Сомневаться едва ли приходится: на ближайшей остановке возьмут.
Расписание поездов валялось на диване. Грач взял, стал перелистывать — и опять тотчас почувствовал на себе наблюдающий из-под приспущенных, словно дремотою одолеваемых век ротмистрский пристальный взгляд.
«Воронеж — Москва». Грач разыскал табличку.
«Воронеж, Отрожка, Сомово, Тресвятское, Графская, Беляево, Усмань, Московка, Дрязги, Прибытково, Грязи… До Грязей — после Отрожки — ни одной остановки. Отрожку уже проехали. Стало быть, попытаются взять в Грязях…»
До Грязей — два часа двенадцать минут. За это время надо найти выход.
Он засунул руки в рукава, привалился поуютнее к диванной спинке и закрыл глаза, чтобы лучше, сосредоточеннее думать. Но думать не дали. Почти тотчас участливо, сладеньким голосом окликнул земец:
— Что это вы?.. Тут натоплено-не продохнуть от жары, а вы в шубу кутаетесь…
Грач дернул плечами зябко.
— Болотная лихорадка, — ответил он глухо и отрывисто, точно припадок перебивал ему голос. — Я в Мерве служил, в Туркестане: там за год половина гарнизона вымирает от тропической лихорадки. Вот и я схватил. От хины оглох совершенно, а пользы — никакой.
— От хины! — воскликнул земец и бурно прихлопнул ладонями. — Ну ясно! Какая же может быть при настоящей лихорадке польза от аптечных снадобий!.. А я вот вас в неделю вылечу. С ручательством. Народное средство. И притом самое простое: паутина.
Бауман не отозвался. Он продолжал сидеть, откинувшись на спинку дивана.
— Паутина? — звонким голосом переспросил ротмистр.
Земец вздрогнул и нагнул толстую, бычью свою шею подобострастно. Поднять глаза на жандарма он все-таки не решился, хотя тон вопроса был благожелательный и даже, пожалуй, интимный.
— Так точно, — поспешил он ответить. — Обыкновенная, с вашего разрешения, паучья паутинка-с, которая в каждой квартирке есть, сколько угодно. Очистить от пыли — ну и мушек, само собою, если запутались, — свернуть ее комочком эдак в орех и — утром натощак. Через неделю лихорадки и в помине нет. Изволите слышать?
Вопрос относился явно к Бауману. Бауман ответил, не разжимая век:
— Слышу. Паутину натощак. Но сейчас я думаю совсем о другом: в скором поезде должны быть врач, аптечка и койка в особом отделении — на случай заболеваний. Если припадок усилится, я надеюсь, вы не откажете проводить меня на эту койку?..
— Вы, батенька… — начал земец, но его тотчас перебил жандармский уверенный и даже как будто обрадованный чем-то голос:
— Конечно, сударь. За честь почту оказаться полезным… Может быть, пройдем сейчас? Зачем вам, собственно, томиться?..
— Благодарю вас, — отозвался Бауман. — Я еще подожду. Профессор Захарьин, лечивший в свое время моего отца, утверждал, что самое главное-главнее всяких лекарств — это не поддаваться ощущению болезни: решить быть здоровым во что бы то ни стало, по его выражению. Мне это крепко запомнилось. Раньше чем сдаться и завалиться на больничную койку, надо попытаться отвлечься.
— Браво! — воскликнул земец. — Золотое правило. Недаром Захарьин самого батюшку-царя лечил. Обязательно надо запомнить: «Решить быть здоровым». Удивительно! Так будем стараться отвлечься. Чтобы такое учинить? Лучше бы всего в картишки перекинуться — в банчок или макао. Или еще хорошая есть игра, волнительная: девятый вал… Вот только карт у меня с собой, к сожалению, нет.
Поп неожиданно кашлянул:
— У меня, собственно, найдутся.
Земец хлопнул себя по коленям:
— Велик бог земли русской! Умница вы, батюшка… Давайте, мы сейчас…
Поп отвернул полу подрясника и достал из кармана полосатых, совсем не по-священническому пестрых штанов две завернутые в обрывок «Епархиальных ведомостей» колоды карт. Развернул бережно, передал земцу. Карты были игранные, засаленные и расшлепанные. Земец щелкнул ухарски колодой; его показная беззаботность была слишком явной.
— Так как же? В макао по маленькой? Тащите карточку, ваше преподобие, кому метать.
Опять — особенно четко и звонко — прозвучал ротмистрский голос:
— Разрешите, батюшка, я на ваше место пересяду, к оконцу… Вам же все равно — не смотрите. А я, признаться, люблю зимний пейзаж. Снежок, елочки… «крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь»… По службе — редко приходится. Все больше… гм… в закрытом, так сказать, помещении.
— Пожалуйте, — с готовностью закивал поп, и Бауман почувствовал у своего колена колени вплотную придвинувшегося к нему жандарма. — А вы, господин болящий, что же карточку-то?.. Ведь для вас, собственно, и затеяно…
— Давайте, — слабым голосом ответил Бауман. — Может быть, и в самом деле отвлекусь.
И тотчас блеснула мысль. План. Пожалуй, так можно вырваться. Наверное даже, если…
Он протянул руку к распахнутой веером колоде, пальцы столкнулись с холеными пальцами ротмистра. Отставив мизинец с изумрудом в тонком кольце, офицер без приглашения, словно оно разумелось само собою, выдернул карту одновременно с Бауманом.
— Девятка червей. Старше нет. Мне метать.
Он держался хозяином, и тон у него был хозяйский:
— На чем играть?
Он пошарил глазами по полкам и безошибочно остановил их на баумановском чемодане. По губам скользнула усмешка:
— Вот… очень удобно будет. Подставим, как говорится, на попа — получится совсем как стол. Это ваш, батюшка?
Поп задрал голову, посмотрел и вздохнул сокрушенно и завистливо:
— Где уж нам! Такой богатый чемодан! Это ихний.
Жандармская усмешка стала еще уверенней и злорадней.
— Разрешите…
Он поднялся легким движением на носки тонких лакированных своих сапог, снял чемодан, — цепкие пальцы побарабанили по дну обыскным, привычным приемом.
— Действительно, богатый, правильно отец протоиерей сказал. Словно бы даже заграничной работы.