Склейка

- А расписание? - жалобно пискнула травести Майечка, исполнявшая роли пионеров и вызывавшая в родителях искреннюю жалость своими тощими ножками.

- Оглашаю! - кивнул Саша. - Начало новогодних представлений - в десять, двенадцать, шестнадцать и семнадцать часов тридцать минут.

- А последнее на четырнадцать перенести не могли? - раздался чей-то возмущенный голос.

- Перерыв на обед, по трудовому законодательству, - невозмутимо произнес Саша. - Кроме того, в обеденное время предусмотрен резерв на возможные левые елки.

И он почтительно посмотрел почему-то на Степаныча. Как тот успел за полдня создать себе такой могучий авторитет? Поистине, какое-то первобытное, языческое обаяние исходило от этого человека!

- Значит, загвоздка в последнем, вечернем спектакле, - постановил Степаныч. - Положим, представление мы наиграем, подсократим маленько. Но вопрос - до какой степени? Перед последним выходом у нас остается пока в теории лишь двадцать минут передыху. А туда еще надо спектакль впихнуть!

- И как только они расписание составляют, фашисты… - по-бабьи всплакнул толсторожий пожилой пират Авксентий Антропыч.

- Начальству виднее, - примирительно откликнулся маленький буратино Павел с античным отчеством Лисистратович. Впрочем, все его в театре дружно звали Лизоблюдович, и было за что.

- Отставить прения, - по-военному скомандовал Мороз. - Начальство тоже не дураки, понимают, что интермедия наиграется, усохнет. Наша задача - подсократить ее разумно, до необходимых пределов.

- Простите, необходимых - кому? - плаксиво уточнил Антропыч.

С минуту Николай Степаныч задумчиво глядел на пирата, так что тот чувствовал себя неуютно и все норовил спрятаться за широкую спину помрежа Саши. После чего неожиданно тихо ответил:

- Тебе. - А потом прибавил: - И всем нам. Всем время понадобится. Если что…

Тут вся актерская братия поутихла. Будто холодный сквознячок подул в гримерной. Что-то было в словах этого человека, глубокое и пронзительное одновременно. И я вдруг ощутил тихий, осторожный укол в сердце. Словно предчувствие надвигающейся беды, невесть откуда.

А потом все исчезло. И актеры дружно загомонили, как на партсобрании.

В итоге решено было постепенно сократить интермедию минут на пять. А лучше - на десять. Иначе перед последним спектаклем актеры элементарно не успевали отдохнуть и освежить грим.

После чего Мороз Степаныч подошел ко мне. Смерил взглядом, точно царапнул душу тонким лезвием. Примеряя к ней собственный ракорд.

- Как фонограмма, все в порядке?

Тон его был доброжелателен, но я его, казалось, мало интересовал в тот миг.

- Все нормально, - пожал плечами я. И неожиданно для себя прибавил: - Правда, я тут послушал… И тоже есть одна мыслишка.

- Отлично, - кивнул он. - Но это все позже… позже… Пока все складывается неплохо.

И принялся надевать шубу. Я понял, что разговор окончен.

По дороге домой решил прогуляться пешком. У меня и в самом деле родилась одна симпатичная идея.

Назавтра актеры приступили к последним репетициям. Все работали с энтузиазмом, вокруг елки царило оживление, и режиссер был доволен. Он даже удалился в свой кабинет выпить чашечку кофе в компании с главрежем и завлитом. А оттачивать последние штрихи в репетиции было поручено помрежу.

Тут-то и закипела работа.

Саша стоял с хронометром и поглядывал на циферблат. Николай Степаныч энергично прошел к елке, еще в дверях декламируя приветственный спич. Царственно развернулся и отечески приобнял Снегурку. Софья Пална в мгновение ока растаяла, расцвела, серебристым колокольчиком рассыпала свой монолог. И пошло-поехало!

Баба Яга на пару с Кощеем трещали как сороки. Снежинки порхали точно заведенные, пираты с чертями отплясывали чечетку, дробно стуча об пол бутафорскими саблями, кинжалами и хвостами на проволочных каркасах. И даже империалисты курили фальшивые сигары с удвоенной скоростью, попутно перебрасываясь, как завзятые баскетболисты, набитыми мешочками со стилизованным изображением хищного капиталистического дензнака.

Казалось, актеры наперебой соревновались, кто отыграет свой выход быстрее, ловчее и при этом не скатившись в окончательный гротеск. Хотя такому сценарию не помешала бы самая отчаянная фантасмагория!

- Минус десять минут и двадцать три секунды, - торжественно сообщил после прогона Саша.

- Стоп машина! - скомандовал раскрасневшийся Степаныч. - Чуток перебор. Сбавить обороты пиратам, империалисты - больше достоинства. Да и мы со Снегуркой частим немилосердно.

И он вновь легонько обнял партнершу, которая тут же принялась млеть в его объятиях. И сомлела бы, не вернись режиссер. Объявили перерыв, после чего был последний прогон - без сучка без задоринки.

Режиссер распустил всех до завтра, а я сверил часы. Теперь интермедия заняла час и пять минут. Прогресс был налицо, и здравый смысл в сюжете соблюден, насколько это позволял сценарий, напичканный форумами коммунистов, лозунгами и призывами. Что поделаешь!

Между тем с успехом прошло первое представление, за ним второе, и пятое миновало. Мы перевалили через новогоднюю ночь, денек передохнули и продолжили свою елочную вахту.

Николай Степаныч по-прежнему дирижировал постановкой на правах главного персонажа, чутко держа руку на пульсе действия. Третий на дню спектакль мы всякий раз играли на пять, а то и десять минут быстрее, выкраивая перед последней елкой минуты отдыха.

Правда, теперь в это негласное соцсоревнование за сэкономленные секунды включился и я. Тому было банальное объяснение.

Дело в том, что уже к десятому представлению новогодняя интермедия нам порядком осточертела. И если актерам обрыдло все это играть, то мне - даже просто крутить и слушать фонограмму. Елки шли по четыре в день, и от этой нескончаемой жвачки с картонной интригой, деловитыми хороводами и перевоспитанием наиболее плохих персонажей у меня уже болела голова.

И я решил тоже внести вклад в общее дело. Мало-помалу, от спектакля к спектаклю, я стал понемногу сокращать фонограмму. И разошелся на славу. То вступительную увертюру урежу, то Чайковского к ритуальному «ну-ка-елочка-за-жгись!» смикширую. Она ведь все равно уже горит, к чему лишняя музыка?

Дошло до того, что я замахнулся на святое: «В лесу родилась елочка» у меня добралась лишь до лошадки мохноногой. И куда она бежала-торопилась, так для всего хоровода и осталось тайной.

Поначалу актеры подтрунивали надо мной, а потом почувствовали - реальная экономия, несколько минут передыха я им выкраивал. Даже Николай Степаныч в итоге удостоил меня скупой морозной похвалы.

- Шустрый, - проворчал он. - Есть в тебе этакое рвение-горение. Огонек махонький… Не застудись только. Сыровато чего-то в здешних стенах…

В итоге нам неплохо работалось, а потом все кончилось крахом.

Однажды на предпоследний спектакль заявился Чекист, как всегда задумчиво улыбаясь в полутьме коридора. Но потом перестал улыбаться, резко развернулся и рысью метнулся в кабинет директрисы. Никто этого, понятное дело, не заметил.

В композиции и сценических условностях Чекист не разбирался; его задачей было вовремя учуять любую подозрительность и немедля известить руководство. Он и известил.

На нашу беду, Карабасовна была у себя. Она живо кликнула главрежа, завлита, завпоста и главного художника театра. Вся эта свора на цыпочках подобралась к фойе и мигом зафиксировала все наши сокращения, урезки, усушки и утруски сценария. К тому времени, чего греха таить, усушке были подвергнуты и сообщение о скором пришествии форума коммунистов, и прочие сведения, столь же ценные для умов пятилетних детишек.

По меткому ленинскому выражению, это было само творчество масс. И при виде его Карабасовна натурально взбеленилась. После финальной елки состоялось общее построение творческой группы, и нам устроили грандиозный разнос.