Мурка-моряк

Юхан Смуул

Мурка-моряк

В 1955 году я получил командировку в Северную Атлантику. Мне предстояло отправиться на экспедиционный лов с первым у нас в Эстонии сельдяным траулером.

Снарядить корабль, выходящий в четырёх-пятимесячный рейс, — сложное дело.

Чего только не требуется на судне! Одного продовольствия на два месяца, несколько сот сельдяных сетей, несколько десятков тонн дизельного топлива, свыше 300 гектолитров пресной воды, до тысячи пустых бочек для сельди и 20 тонн соли. Начни я тут перечислять да описывать всё то, что называется судовым снаряжением, так получилась бы целая книга.

В Северной Атлантике нет магазинов; сельделовы порой по два месяца не видят полоски берега. Так что на борту должно быть всё, начиная от йода, бинтов, аспирина и антицинготной морошки и кончая запасным винтом.

И, наконец, надо провести тщательную проверку компасов и радиоаппаратуры.

Всё это требует времени. И потому корабль удалось подготовить к отплытию только в первых числах июня.

Но вот команда в сборе, снаряжение погружено, компасы проверены. Не хватало лишь судового пса. А без собаки в море скучно.

У меня был пёс Мурка, которого я никуда не сумел пристроить. Его-то мы и взяли в плавание.

Детство Мурки

Когда Мурка попал в море, ему было чуть больше года. Но за эту короткую жизнь с ним уже приключились кое-какие истории.

Как-то в марте я зашёл на таллинский рынок. Купив то, что искал, я вдруг обратил внимание на лицо одной старушки, совсем такое, какие в кошмарах снятся детям, после того как они начитаются сказок о злых колдуньях.

Подбородок у неё выступал вперёд. Нос был длинный и острый. Уголки узкого, как щёлочка, рта были опущены. А с морщинистого лица глядели на меня круглые глаза, хитрые и недобрые.

Она заметила, что я смотрю на неё, нагнула голову, приподняла правой рукой угол старинной шали, и оттуда выглянула щенячья мордочка. Нос у щенка был тупой и мокрый. Собачонка приоткрыла один глаз, равнодушно повела взглядом и снова закрыла глаз. Вот ведь соня!

Затем старуха показала мне щенка целиком, и оказалось, что он совсем круглый. От холода щенок начал скулить.

— Милорд! Милорд! — забормотала старуха, гладя его.

Тогда щенок снова открыл один глаз и поднял одно ухо.

Он начинал мне нравиться.

Я подошёл к старухе и спросил:

— Сколько хотите за собаку?

Старуха сделала вид, что не слышит. Она всё гладила щенка, приговаривая:

— Милорд! Милордик! Кто бы сказал, что пёс царских кровей попадёт вдруг на рынок?

Я повторил свой вопрос.

— Пятьсот рублей, — ответила старуха. — Даром чистокровного пса отдаю, молодой человек.

— Двадцать пять рублей могу дать, — сказал я. — Ведь обыкновенная дворняга. Посмотрите на морду! Ну что в ней царского?

— Ошибаетесь, молодой человек, ошибаетесь! У собачки всё породистое — от носа до хвоста. Только не видать пока. А роду она знаменитого.

— В самом деле? — заинтересовался я.

— Её отец — Лорд! — сказала старуха и пытливо взглянула на меня. — А её мать — Леди! — сообщила она затем.

— Имя какое хочешь можно дать. Собака спорить не станет, — возразил я.

— Пёс этот ведёт свой род от барона Нолькена, — решила поразить меня старуха.

Я, однако, не испытывал никаких особых симпатий к барону Нолькену.

Тем временем щенок успел выспаться и теперь оживился. Он зашевелил ушами и открыл глаза-пуговки. И, пока старуха доказывала мне, что это чистокровная легавая, а я уверял её, что из собаки вырастет обыкновенная дворняга, тот, о ком мы спорили, издавал всевозможные звуки, крутил головой и смотрел на меня сердитыми глазами.

Мы торговались долго.

В конце концов я уплатил пятьдесят рублей.

И лишь после того, как Милорд очутился у меня за пазухой, а старуха исчезла, я понял, что совершил самую глупую покупку в своей жизни.

Куда я теперь дену щенка? Кто будет с ним возиться? К чему мне вообще собака? И, кроме всего прочего, я, наверное, в самом деле купил обыкновенную дворняжку. Настоящих легавых никто не продаёт так дёшево.

Так этот щенок и попал ко мне. С ним было много неприятностей. Я положил его спать в коробку от ботинок, но оттуда он вылез.

Он скулил за дверью, его поведение ничем не отличалось от поведения самых обыкновенных щенков; короче говоря, ничто в нём не вязалось с его изысканным именем — Милорд. И я назвал его Муркой.

Мурка рос быстро. Оказалось, что он действительно помесь легавой с овчаркой. Попав однажды к морю, он до беспамятства гонялся за чайками и даже бросался в воду, которую вообще-то ненавидел. Во дворе он загонял кур на крышу, а потом являлся ко мне за похвалой: гляди, мол, какой я молодец! Пришлось отучать его от этого молодечества. Но Мурка всё же не перестал преследовать кур. Только теперь он сперва озирался вокруг и кидался к курам лишь после того, как убеждался, что людей поблизости нет. Но порой я замечал, что у него из пасти торчат белые перья. Тогда его было не дозваться — он стыдился меня.

Впрочем, старый и злой петух отучил его приставать к курам. Когда Мурка снова захотел проверить, быстро ли куры удерут от него на крышу, пёстрый петух вскочил к нему на загривок и принялся действовать клювом и шпорами. Щенок завыл и начал метаться по двору. А петух весь взъерошился, перескочил с головы Мурки на спину и продолжал внушать ему, что приставать к курам — глупое занятие.

После этой «лекции» Мурка провалялся круглые сутки под забором, не желая ни есть, ни лаять. Кур он больше не трогал.

В прибрежной деревне, в которой мы тогда жили, Мурке доводилось встречаться со всякими животными и проверять на собственном опыте, кому кого следует бояться.

Лошадей он опасался. Уж очень они были большие. Но отставших на пастбище коров всегда загонял в стадо. После столкновения с кошкой он долго разгуливал с исцарапанной мордой и навсегда затаил вражду к деревенской кошке. Городские ничуточки его не волновали. Да и какие в городе кошки! Половина из них и мышей-то не видели, а от порядочной крысы любая убежит. Спят себе на диванах, как сурки, иным ещё и подушки подкладывают. Они становятся подлизами и воришками, как все те, кому не приходится собственными силами добывать свой насущный хлеб. Уважающей себя собаке просто унизительно иметь дело с таким противником.

Деревенская кошка бродит сама по себе. Летом её можно встретить в нескольких километрах от дома, на лесной охоте за мышами. Она уже смолоду привыкла сама о себе заботиться и не особенно рассчитывать на человека. Такая за себя постоит. Пришла когда захотела, ушла когда захотела, — сама себе госпожа.

С этими-то деревенскими кошками и приходилось непрерывно воевать Мурке, прежде чем стал он отважным моряком. Мурка загонял их под амбары, на деревья и, подстерегая внизу, лаял до хрипоты.

Как-то Мурка наткнулся на барана. Тот спокойно пасся около огорода на привязи. Мурка подполз к неизвестному зверю сбоку. В нескольких шагах от барана он замер на месте, оскалил зубы и зарычал. Баран повернул к щенку свою крутолобую голову и равнодушно посмотрел на него. Мурка стал подкрадываться ближе, а баран начал поворачиваться к нему. Пёс принялся яростно лаять. Баран сердито тряхнул головой, но не двинулся с места.

«Ав-ав! — протявкал Мурка. — Ты боишься меня?»

Баран мотнул головой.

Мурка, видно, принял барана за большую шерстяную кошку. Но «шерстяная кошка» не выпускала щенка из виду. И едва Мурка подобрался ближе, как баран нагнул голову и — бац! — наподдал ему в бок. Мурка перевернулся, взвизгнул, а потом поднялся и стал потихоньку отступать. Баран за ним. Но гордость не позволяла Мурке пуститься наутёк — он лишь держался всё время на небольшом расстоянии от барана. Когда же натянутая верёвка остановила барана, щенок тявкнул напоследок и отправился домой с солидной неторопливостью пожилой собаки. Только хвост его не торчал, как всегда, а висел и взгляд был стыдливым. Впоследствии он держался от баранов как можно дальше и делал вид, что эти жвачные для него не существуют.