Страница 41 из 133
Натали слушала и не переставала удивляться – как же это такой человек «прошел мимо» нее или, скорее, наоборот – она прошла мимо. Но в то время ни она, ни Бутман, попивая на берегах Рейна «Кельш» и восхищаясь талантами Грека, не могли представить, насколько драматический поворот судьбы ожидает коллекционера в недалеком будущем.
Вскоре о коллекции Грека появились статьи в английских и американских журналах. Когда западные музеи стали обращаться в Министерство культуры с просьбой продать работу Малевича или Поповой, чиновники были вынуждены отвечать, что в советских музеях таких художников нет, а все работы этого периода сосредоточены в собрании Костаки.
Официальные лица поняли, что коллекция стоит больших денег, и забеспокоились. За квартирой началось наблюдение, телефоны прослушивались. Костаки занервничал – и не ошибся. В его отсутствие кто-то проник в квартиру, но, на первый взгляд, ничем поживиться не успел: все картины находились на своих местах. Однако, проверив через неделю запасники, коллекционер обнаружил, что из папки пропало восемь полотен Кандинского, большая пачка рисунков и гуашей Клюна и некоторые другие работы. Через год произошла вторая кража. И снова из запасника. А через три дня новая беда – в поселке Баковка сгорела дача, где хранилось немало работ, в основном молодых художников.
Костаки возмутился – никакой защиты! А ведь он поставил в известность милицию, что коллекция завещана народу. Тогдашний министр культуры мадам Фурцева даже галерею под это собрание построить обещала.
Костаки дал интервью французским и английским корреспондентам. История ограбления известного коллекционера, завещавшего свое собрание государству, обошла все «вражеские голоса».
Война была объявлена. Началась откровенная травля. По телефону постоянно звонили и угрожали коллекционеру и его детям. Костаки перестал спать по ночам, стал бояться ездить с родными на машине. Через год нервы сдали, и коллекционер решился на отъезд. Он предложил оставить в СССР большую и лучшую часть коллекции с тем, чтобы ему разрешили часть работ увезти с собой, – на этот капитал он мог прокормить семью за границей. Наконец выезд разрешили.
На Западе коллекционеру пришлось продать часть собрания: надо было как-то устраиваться. Ни Костаки, ни его жена, ни дети, несмотря на благосостояние и пышный прием, не чувствовали себя на Западе своими.
Коллекцию Костаки с колоссальным успехом показали в нескольких главнейших музеях. В 1989-м он, уже тяжело больной, приехал в Москву на открытие выставки в Третьяковской галерее, состоявшей по большей части из его коллекции. Теперь его принимали как мецената… Георгий Костаки умер в Афинах в 1990 году. Несколько лет назад правительство Греции приобрело те двадцать процентов работ которые он привез с собой, за тридцать пять миллионов долларов. Теперь эта великолепная коллекция русского искусства хранится в Салониках.
И хотя Натали прекрасно понимала, что им с Эдиком придется потратиться гораздо больше, чем Греку, она решила действовать именно в данном направлении…
Дома, в Москве, Софья Григорьевна, глядя на дочь, спросила:
– Ты какая-то неспокойная, Наташенька. Что-нибудь в Париже не так?
– Ну что ты, мамочка, я просто-напросто устала. В самолете оказалось душно, соседка попалась ужасная – храпела весь перелет. Ничего, теперь-то уж я отдохну в твоей новенькой квартире.
Софья Григорьевна теперь жила одна, в квартире у метро «Новые Черемушки», которую предоставили Натали, а точнее, ее матери за операцию «Сверчок», о чем Софья Григорьевна и подозревать не могла. Изольда, не без участия Натали, вышла замуж за скромного инженера из Австрии. Но сказать, что она стала счастлива и довольна жизнью, – нельзя. «Лавры» старшей сестры мешали ей строить спокойную семейную жизнь. «И все же это лучше, чем каморка в Черемушках», – успокаивала себя Изольда.
Натали уже не звала мать переехать в Париж. Знала – бесполезно.
– Как ты намерена провести ближайшие дни, девочка?
– Завтра мы с тобой побудем вдвоем. А в субботу поеду в гости. Валентина пригласила меня на дачу. Мамочка, у тебя есть плетеная корзинка? Валентина с мужем планируют поход за грибами, и я хочу появиться в полном вооружении.
Корзинка в доме нашлась. Порывшись в кладовке, Натали обнаружила еще два необходимых для задуманной операции предмета – стамеску и молоток.
Утром в субботу Натали тихо, чтобы не разбудить мать, наспех выпила чашку кофе и вышла на улицу. В метро она с удовлетворением обнаружила, что ничем не отличается от остальных пассажиров. В резиновых сапогах и ветровке, с рюкзаками и корзинами – начался сезон опят – москвичи отправлялись на третью охоту. На Рижском вокзале Натали взяла билет: «До станции Новый Иерусалим и обратно, пожалуйста». Как велел Бутман, села в последний вагон.
За окнами мелькали пригороды, леса, деревушки.
– Сольешься с толпой дачников и грибников, не привлекая внимания. Далее станешь выбираться к нашему поселку…
«Нашему! Дачку-то конфисковали».
Люди, выходившие из электрички, разделились на два ручейка: один потек по узенькой тропочке, шедшей в деревню, за которой стояли дачи, второй очень быстро рассыпался веером – грибники устремились к лесу Натали пришлось отправиться в лес, а там уж – выходить «на точку». Добираться до тайника следовало невероятно сложным путем: на этом Бутман настаивал жестко.
– Ну какой грибник топает в дачный поселок, к кому-то заходит – что он там забыл?
Натали ненавидела грибные походы и никогда в них не участвовала. Ей больше нравились дары леса в готовом виде, например запеченные в сметане с чесноком шампиньоны или маринованные шляпки моховиков. Однако, не желая выглядеть белой вороной, она старательно шарила палочкой в траве и под кустами – увидев, как это делает бабуля, пожелавшая ей удачи, Натали немедленно отломала длинную ветку.
Очень скоро в корзине появились сыроежки – пять штук. Вырванные из свежей земли мокрые ножки грибов пачкали куртку, туго свернутую на дне корзины. Симпатичные грибочки полагалось аккуратно срезать ножичком, оставляя грибницу, о чем урбанистка из Парижа, ясное дело, забыла. Под синей курткой лежали завернутые в пестрый платок (вдруг похолодает) молоток и стамеска. В пакете – бутерброды и яблоко. Все, как у всех. Наконец сквозь ольховые кусты замелькал просвет. Подобрав еще пару сыроежек, Натали вышла на дорогу.
Сухая глина красноватой пылью набросилась на кроссовки. «Господи, что же здесь творится в дождик?» По другую сторону дороги сквозь редкую полоску из молодых березок просвечивали пестрые, разномастные домики дачного поселка НИЛ, где обосновались деятели науки, искусства и литературы и где раньше имел собственность Эдик.
«Встала лицом к заборам – поверни вправо. Иди лесом. И помни о грибах».
Ладно, пойдем лесом. Натали начала уставать – никогда ей не доводилось столь долго путешествовать пешком. Она уже пожалела, что ввязалась в эту авантюру, проклинала Бутмана, забыв, что инициатором затеи была она сама. Наконец впереди показалась какая-то постройка. И она, забыв наставление Бутмана «не спешить, не суетиться», побежала навстречу богатству.
«Увидишь одноэтажное здание из серого крупного нестандартного кирпича, выстроенное как бы в лесу. Одна сторона смотрит на дорогу – там металлическая дверь, на ней – череп и кости. Ее открывают раз в сто лет. Справа узенькая проселочная дорога – по ней почти никто не ездит, даже летом. Разве что лесник. В выходные его не должно быть…»
Сердце Натали отчаянно колотилось – вот она, заветная цель. Она обошла домик – все правильно, он самый. Наша сторона – та, что смотрит на лес. Стихийная помойка цвела и пахла внизу овражка, приткнувшегося к вожделенной стенке.
«Второй ряд снизу. Четвертый и пятый кирпичи слева. Не перепутай. Мои замазаны специальным легким раствором, хотя не отличишь от соседних».
Перед отъездом в Москву она спросила:
– А вдруг кирпич вывалился? И тайник пустой?
– Пустой – значит, пустой, – рассердился Бутман. – Я шкуру свою спасал, а не загадывал, что случится через десять лет! Конечно, риск есть, ну так оставь эту затею.