Отныне и вовек

Тербер взял со стола какую-то бумагу и принялся ее читать, как будто в комнате никого не было. Когда он наконец поднял глаза, лицо его обиженно скривилось от изумления и негодования, точно стоявший перед ним человек проник в канцелярию без его ведома.

– Ну? – сказал Милт Тербер. – Какого черта тебе здесь надо?

Пруит невозмутимо смотрел на него, не отвечая. Оба молчали, оценивая друг друга, как противники-шахматисты перед началом партии. На лицах никакой явной неприязни, просто холодный извечный антагонизм. Они были точно два философа, которые взяли за основу одну и ту же подсказанную жизнью предпосылку и с помощью неопровержимых аргументов пришли к диаметрально противоположным умозаключениям. Но эти умозаключения, как братья-близнецы, все равно были одна плоть и кровь.

Молчание нарушил Тербер.

– А ты, Пруит, все такой же, – саркастически оказал он. – Так ничему и не научился. Как говорил один знаменитый остряк, куда ангел побоится приблизиться, дурак вломится с разбегу. Шею в петлю ты сам сунешь, главное, чтобы кто-то подвел тебя к виселице.

– Кто-то вроде тебя?

– При чем здесь я? Ты мне нравишься.

– А я в тебя просто влюблен. Кстати, ты тоже нисколько не изменился.

– Сам полез в петлю! – Тербер печально покачал головой. – Ты же именно это и сделал, неужели не понимаешь? Какого черта ты отказался пойти в команду Динамита?

– Я думал, ты не любишь спортсменов и нестроевиков, – заметил Пруит.

– Конечно, не люблю. А тебе не приходило в голову, что сам я, в общем-то, тоже не строевик? Меня же не гоняют по плацу с винтовкой.

– Да, я об этом думал. И мне до сих пор непонятно, почему ты так ненавидел наших ребят-трубачей.

– А потому, – ухмыльнулся Тербер, – что нестроевики и спортсмены – одного поля ягода. И те, и эти увиливают от строевой. Строевики из них все равно бы не получились, вот они и примазываются где полегче.

– И, как ты, портят жизнь кому могут?

– Нет. Опять не угадал. Я никому жизнь не порчу. Я всего лишь, так сказать, орудие в руках шутницы-судьбы. Иногда мне самому это не нравится, но я ведь не виноват, что меня бог умом не обидел.

– Не всем так везет.

– Это точно, – кивнул Тербер. – Не всем. Что и обидно. Ты сколько в армии? Пять лет? Пять с половиной? Не первогодок сопливый, пора бы и ума набраться. Если, конечно, это входит в твои планы.

– А может, я не хочу набираться ума.

Тербер лениво достал зажигалку и не спеша прикурил.

– У тебя было прекрасное место, – сказал он, – но ты ушел из горнистов, потому что этот выродок Хьюстон, видите ли, задел твое самолюбие. А теперь, – продолжал он, четко выговаривая каждое слово, – ты дал от ворот поворот Хомсу, когда он пригласил тебя в свою команду. Ты зря отказался, Пруит. Служить под моим началом не сахар.

– Я солдатское дело знаю и могу ужиться с кем угодно. Так что рискну.

– Предположим, ты хороший солдат. А кому это надо? Быть хорошим солдатом – одно, а служить в армии – совсем другое. Думаешь, если ты хороший солдат, ты получишь в этой роте сержанта? Это после того, что ты сегодня выкинул? Тебе здесь даже РПК не светит. Кому-кому, а тебе. Пруит, прямой смысл быть в армии спортсменом. Про тебя бы писали во всех местных газетенках, стал бы знаменитостью. А настоящий солдат, солдат-строевик, из тебя все равно не выйдет. Никогда в жизни. А на тот случай, если все же передумаешь и пойдешь в боксеры, я тебя заранее предупреждаю: Динамит может носиться со своими спортсменами сколько угодно, но ротой заправляют не они. И запомни, Пруит, ты больше не в первой роте, а в седьмой. И старшина здесь я. Это моя рота. Конечно, командиром считается Хомс, но он такой же тупой болван, как остальное офицерье. Только и умеет, что подписывать бумажки, скакать на лошади, звенеть шпорами и напиваться до блева в этом их заблеванном клубе. Настоящий хозяин здесь – я.

– Да? – Пруит усмехнулся. – Что-то не похоже. Если хозяин ты, то почему столовкой заведует Прим? Почему на складе всю работу делает Лива, а сержантом числится О'Хэйер? Если хозяин ты, тогда почему здесь почти все сержанты – боксеры из команды Хомса? Не пудри мне мозги.

Глаза Тербера медленно налились кровью.

– Ты пока и половины всего не знаешь, парень, – усмехнулся он. – Посмотрю я, что ты скажешь через месяц-другой. И не то увидишь. Ты же еще не знаком с Галовичем, Хендерсоном и Доумом.

Он вынул изо рта сигарету и, нарочито затягивая каждое движение, несколько раз ткнул ее в дно пепельницы.

– Важно другое. Не будь у Хомса такой няньки, ка» я, он бы собственными соплями захлебнулся. – Он со злостью растер окурком угольки в пепельнице, потом лениво, как сонно потягивающийся кот, поднялся из-за стола. – Так-то. По крайней мере насчет друг друга нам с тобой все ясно, верно?

– Насчет себя мне давно все ясно, – сказал Пруит. – А вот ты что за фрукт, я пока не понял. Мне кажется…

Он услышал шаги в коридоре и замолчал, потому что этот разговор касался только их двоих, его и Тербера, и постороннему – будь то офицер или солдат – незачем было его слышать, Тербер улыбнулся ему.

– Вольно, вольно, вольно, – раздалось в дверях. – Можете не вставать, – добавил тот же голос, хотя Тербер и Пруит уже стояли.

В канцелярию стремительно вошел человечек ростом даже ниже Пруита. Его прямая, как шомпол, спина, казалось, не поспевает за быстро семенящими ногами. Коротышка был одет в щегольскую, сшитую на заказ офицерскую форму с погонами второго лейтенанта. Увидев Пруита, он остановился.

– А я ведь тебя не знаю, солдат, – сказал коротышка. – Фамилия?

– Пруит, сэр, – Пруит оглянулся на Тербера. Тот криво усмехнулся.

– Пруит, Пруит, Пруит, – трижды повторил коротышка. – Ты, наверно, новенький, переводом. Потому что я такой фамилии не знаю.

– Переведен сегодня из первой роты, сэр, – оказал Пруит.

– А-а. Так я и думал. Раз мне фамилия неизвестна, значит, солдат не из этой роты. Я три недели как проклятый зубрил описок личного состава, зато теперь любого в роте могу назвать по фамилии. Отец мне всегда говорил: «Хороший офицер должен знать в своей части всех по фамилии, а еще лучше знать, какое у кого прозвище». Тебя солдаты как называют?

– Вообще-то Пру, сэр, – ответил Пруит, спасовав перед бьющей через край энергией этого говорливого живчика.

– Ну конечно, – кивнул лейтенант. – Я мог бы и сам догадаться. А я лейтенант Колпеппер. Назначен сюда недавно, прямо из Вест-Пойнта[12]. Ты, стало быть, наш новый боксер? У тебя второй полусредний, да? Надо было раньше перевестись, пока еще шли соревнования. Что ж, как сказал бы наш Старик и его коллеги на флоте, рад принять тебя к нам на борт, Пруит, да, да, очень рад.

Лейтенант Колпеппер порхал по крошечной канцелярии, рассовывая бумаги в разные ящики.

– Ты, наверно, обо мне знаешь, если читал историю полка, – сказал он. – Мой отец, а еще раньше дед начинали в этой роте вторыми лейтенантами. Потом оба командовали этой ротой, потом стали командирами полка и в конце концов дослужились до генералов. Так что я иду по стопам моих доблестных предков – ура! А где мои клюшки, сержант! Через пятнадцать минут у меня партия в гольф с дочкой полковника Прескотта. Потом обед, потом снова гольф.

– В шкафу они, – холодно сказал Тербер. – За картотекой.

– Ах, да, да, да, – кивнул лейтенант Колпеппер, сын бригадного генерала Колпеппера, внук генерал-лейтенанта Колпеппера и правнук подполковника Колпеппера, служившего в армии конфедерации южных штатов. – Я сам достану, сержант, не трудитесь, – сказал он Терберу, хотя тот и с места не сдвинулся. – Сегодня я должен попасть во все восемнадцать лунок. Вечером в клубе большой сбор, и мне надо быть на высоте.

Он вытащил сумку с клюшками из-за зеленого металлического ящика с картотекой, попутно задел локтем и свалил на пол папки, лежавшие на краю стола, но даже не подумал их поднять и, не сказав Пруиту более ни слова, выпорхнул из канцелярии так же стремительно, как туда залетел.

12

Известное военное училище США.