Без выстрела

— Не прикидывался Василий… хорошим…

— Плохим, что ли, прикидывался?

— Никаким, — не обиделась на иронию девушка. — Вообще не прикидывался.

Пряхин скорбно махнул рукой.

— Верно говорят: переубеждать бабу — всё равно что воду решетом черпать. Давайте-ка лучше подумаем, как дальше. К Москве двигаться надо, а не на тары-бары время терять.

— Самолётом бы, — мечтательно сказал Костя. — Можно не только наверстать потерянное, а и выгадать ещё дня три — четыре.

— А ведь идея! Ведь идея, скубенты? — веселея, вспомнил свое словечко Иван Александрович. — Может, и правда, полетим? А?

Приятели смущённо запереглядывались, а Пряхин уже решил за себя и за девушку:

— Мы с Людой полетим, пожалуй. Советую и вам тоже.

— Заманчиво, но… ресурсов не хватит, — признался Семён.

Иван Александрович небрежно махнул рукой.

— Полбеды. У меня в долг перехватить можете. Когда-нибудь возвратите… Все мы теперь вроде как бы одной ниткой связаны.

Костя вопросительно посмотрел на Семёна.

— Что же, — наконец сказал он. — Если вы сделаете нам такое одолжение…

— Значит, решено. Надо узнать, где тут касса аэрофлота, и — за билетами.

— На «ТУ»? — спросил Костя.

— «ИЛ-14», наверное. До Иркутска. Предлагаю уполномочить вашего друга и Люду. Мы с вами должны всё-таки поесть как следует.

Помня о колких репликах девушки в свой адрес, Костя не стал возражав: пусть их идут с Сенькой. Не такое сейчас настроение у Люды, чтобы добиваться её общества. Вот в самолете он попытается сесть рядом с нею, и тогда…

Что будет тогда, Моргунов не знал. Неизвестно, что будет. Но, во всяком случае, он приложит все силы, чтобы девушка переменила мнение о нём.

Иван Александрович вручил Семену деньги, рассчитав их на всякий случай с запасом.

— Без билетов не возвращайтесь, смотрите! А мы перекусим и придём сюда же.

Люда охотно присоединилась к Гостинцеву. Успев присмотреться, не боялась, что спутник окажется не по времени говорлив. Пожалуй, в его присутствии даже легче было — никто не мешает думать о своём и в то же время рядом идёт человек, товарищ. В том, что Семён Гостинцев именно таков, Люда не сомневалась.

Проводив уходящих долгим внимательным взглядом, Иван Александрович изрек:

— Переживает девчонка.

И скорбно поджал губы.

— Вероятно, у неё есть особые основания… — голосом обиженного человека произнёс Костя.

Пряхин подарил его осуждающим взором и, демонстрируя нежелание развивать тему, сказал:

— Ладно, идёмте искать столовую или закусочную. Я, пожалуй, не откажусь от пивка.

— Берите курс на вокзальный ресторан, Иван Александрович. Ближе всего.

— Можно и туда. Только, пожалуйста, без лишних разговоров за столом. Ясно?

В ресторане наскоро расправились с борщом по-флотски; зразы Иван Александрович только поковырял вилкой. Раскурив трубку, он сунул спичку не в пепельницу, а на свою, не убранную ещё, тарелку и отхлебнул пива.

— Бывает же так, — сказал он назидательно, — живёт среди нас человек. Годы живёт. Можно сказать — под одной крышей. А мы не догадываемся, кто он. Чем дышит.

— У меня, Иван Александрович, какое-то особое чутьё на таких. Вроде шестого чувства. Помните — в поезде — с первого взгляда почти…

— Бросьте, — устало махнул трубкой Пряхин. — Раменков, Степан Раменков, раскусить не мог! Вот что удивительно!

— Поздно теперь вспоминать об этом.

— Поздно, — согласился со вздохом горный инспектор. — В милиций говорят: будем искать. Сказать легко. Теперь он — как иголка в стогу сена.

— У них, Иван Александрович, определенные методы, в уголовном розыске.

— Методы! Фотокарточки мне показали. Пятилетней давности. Одна посвежее, — видимо, с паспорта, так и на той сам на себя не похож.

— Без этого обойдутся. Словесный портрет. А потом — старые связи, знакомства…

— За три года, что он у Раменкова работал, все его связи, знаете, куда упрятали?

— И он попадётся. Говорят, сколько веревочке ни виться…

Расплатившись, Иван Александрович заторопил Костю:

— Пора двигаться.

Их уже ожидали.

— Приказание выполнено, — доложил Семён, отдавая Пряхину сдачу.

Иван Александрович удовлетворённо кивнул.

— Слава богу. Послезавтра будем в Москве. Посадка на Внуковском или в Шереметьево, не уточняли?

Все аэродромы похожи, как братья. Разве что один понаряднее другого. Но на всех — стандартные взлётные дорожки из тяжёлых бетонных плит, одинаковые посадочные трапы и деловитые девушки-контролеры, тоже чем-то похожие одна на другую.

Усевшись в кресло, Пряхин блаженно сощурился и сказал:

— Уфф! Повезло, знаете, с билетами. Иной раз такое бывает!..

Костя считал, что ему не повезло, — Люда заняла место возле Ивана Александровича. С Костей её разделял проход между креслами. Всякие объяснения приходилось исключить.

Заглядывая вперёд, он решил хотя бы подготовить Семёна, чтобы после пересадки в Иркутске тот не вздумал мешать ему поговорить с девушкой.

— Понимаешь, обидно даже: чего она дуется на меня? Кажется, ничем не обидел. Думал, что в самолете поговорим, и я выясню, в чём дело. Так Иван Александрович рядом плюхнулся…

— Во-первых, — невольно улыбнулся Семён, — если уж говорить правду, так это Люда плюхнулась возле Ивана Александровича. Да и не дуется она вовсе. Мне кажется, просто не любит, когда перед ней рассыпаются.

— Ты это насчёт чего?

— Насчёт твоих цезаревских замашек: пришел, увидел, победил.

— Глупости порешь! — обиделся Костя. — Не такая девушка; я и не думал даже. А ты, я вижу, не в меру горячо за неё вступаешься. Спроста ли?

— Как тебе сказать…

Костя нахмурился, поджал губы.

— Всё ясно. Можешь не объяснять дальше. Только, по-моему, Семён, это не по-товарищески.

— Что?

— Сам знаешь.

Конечно, Семён знал — что. Не знал только, почему не по-товарищески. И он — вполголоса, чтобы не привлекать внимания соседей — спросил приятеля:

— Значит, если тебе и мне понравилась одна девушка, я должен промолчать о своем чувстве? Отказаться от него, да? Это было бы по-товарищески, по-твоему? Но почему именно я, Костя? А?

Моргунов на мгновение смешался, сказал не совсем уверенно:

— Пойми, что она нравится мне серьёзно.

— Не понимаю, как человек может нравиться несерьёзно.

Костя отвернулся и замолчал. Пожалуй, долголетняя дружба начала давать трещину, — решил Семён Гостинцев. Он тоже примолк, впервые задумавшись о том, что дружбу, как и металл, следует иногда проверять на разрыв. Грош ей цена, дружбе, если она легко рвётся.

Но молчание длилось недолго. Словно ненароком, Костя несколько раз искоса поглядывал на Семёна, вертелся, будто удобнее устраиваясь в кресле. Семёну даже захотелось спросить, как спрашивала когда-то мать в таких случаях: не сидит ли тот, часом, на шиле? Но заговорил не он, а Костя:

— По-твоему выходит, что если два друга любят одну девушку, надо разыграть чувство на спичках? Как тогда — помнишь? — кому с кем идти? Тебе не смешно?

— Смешно, что тебе могла прийти в голову подобная глупость. И обидно, что ты хочешь свалить её на меня: «по-твоему!»… Это не по-моему, Костя!

— А ты что предложишь? Американскую дуэль, что ли?

— Предложу вспомнить, где и когда мы живём. Это во-первых. А во-вторых, — не забывай, что наши идиотские разговоры ничего не решают. Догадываешься, кто может решать? А?

Моргунов достал папиросу, постучал мундштуком в подлокотник. Но Семен показал на табличку «Курить воспрещается».

— Видишь?

Вздохнув и обиженно посмотрев на Семёна, словно тот был повинен в запрещении, Костя запихал папиросу в пепельницу. Он сознавал правоту друга, не мог не согласиться с ним и в то же время не хотел соглашаться. Семену хорошо играть в благородство — за столько дней успел, конечно, пустить девушке пыль в глаза. На него время поработало. Небось, не так рассуждал бы, доведись не ему, а Косте получить тогда в спутницы Люду. Если уж говорить о настоящей дружбе, следует уравнять шансы в этой игре, а не так вот — чтобы Косте Моргунову брать старт, когда за спиной Семёна Гостинцева добрая половина дистанции. Игра должна быть честной, чёрт побери…