Страница 8 из 11
Наевшись и налив зеленого чая с лимоном и мятой, Настя вытащила на улицу шезлонг, постелила мексиканский плед на траву, вывалила на него книги и уставилась в даль. Думать, читать, шевелить мозгами не хотелось. Но руки сами потянулись к книжке в ярко-желтой обложке и открыли первую страницу.
Все ясно. Следующая.
Любовный, блин, роман, авантюра.
Чушь.
Следующий.
Мило, можно посмотреть, что там будет дальше.
Конечно, по протоколу, Насте следовало бы прочитать книгу целиком — дело ведь не в стиле, а в сюжете, но романы до нее уже читала редактор, к каждому прилагалось краткое содержание, а выискивала Настя нечто особенное — то, что может ее удивить, восхитить, а не просто набор штампов, которые ловкий сценарист, а таких в природе не существует, смог бы преобразить в удобоваримый сюжет.
Настя схватила очередную книжку в невнятной обложке, открыла и… удивилась. С первых же строк стало ясно — это литература. Выводы делать рано: автор — мужчина, а это значит, что уже на десятой странице литература может превратиться в истерические размышления на тему «куда ни глянь — одно дерьмо».
Но этот ее заворожил. Никаких тебе поисков смысла жизни, ни занудства, ни агрессии. Герой — нечто среднее между Обломовым и Милым Другом, но герой как бы и не герой вовсе — таковым его делают персонажи второго плана, которые все пытаются его «спасти», «вытащить», «поставить на ноги», а он при этом живет весело и красиво — за чужой счет. И была там чудесная роль, то есть, простите, пока еще просто характер: женщина, которая всю жизнь любила этого человека, всегда была рядом, несмотря на то что выходила замуж, рожала детей, разводилась — и все это с другими… Настя не могла оторваться — она читала, пока не замерзла, не отрываясь, перешла в дом, бросив на улице и плед, и шезлонг, читала в ванной, читала в кровати — пока птицы не заворковали, пока первый солнечный луч не укусил ее за ногу, пока пляжники не всполошили нежное июньское утро…
Против всех правил Настя разогрела щавелевый суп, наелась до отвала на сон грядущий, закусывая похлебку свежим белым хлебом — такое открытие стоит лишних двух килограммов, и завалилась спать при свете дня с замечательным предвкушением новой эры своей жизни.
Глава 4
И вообще, что такое внешность?
Вряд ли юные девушки мечтают о Вуди Аллене, но ведь как-то же Миа Фэрроу, нежная, трогательная красавица, полюбила этого нервного, щуплого очкарика! И Диана Китон.
Что за насмешки судьбы? Почему нет в мире совершенства? Ну разве трудно сделать так, чтобы добрый, умный, хороший человек имел привлекательную фигуру, симпатичное лицо, был здоров и при этом не считал собственную мать центром мироздания?! А?
Вот тут-то самое время послать подальше все моногамные отношения и завести красавца для сексуальных утех — кровь, пот и слезы, умника для разговоров по душам и секса раз в месяц — беседы на всю ночь, дым сигарет, интеллектуальный оргазм — и какого-нибудь еще незатейливого, но надежного друга, которому всегда некогда, но в трудную минуту он рядом.
Возможно ли это на практике?
Иногда Насте казалось — да, возможно.
Но временами так хотелось близости — настоящей, душа в душу, и чтоб во время секса смотреть в глаза, и чтобы он предугадывал твои слова, а по выражению лица догадывался, чего тебе не хватает, и чтобы его тело было самым красивым только потому, что оно — его, а он бы не замечал недостатков среди твоих достоинств.
Все это, ясное дело, бред. Не бывает так. Живешь с человеком пару лет, а потом он вдруг в один прекрасный день возвращается с работы и устраивает скандал только потому, что не нашел среди твоих бутылочек с гелем для душа свою пену для бритья. Можно подумать, что он собирается бриться!
Или вечером, после того как ты в душе полчаса мылась пеной с запахом барбариса, втирала в кожу ведьминский крем с водорослями, причесывалась, румянилась — все ради него, он принюхивается с таким лицом, словно учуял псину, трогает тебя одним пальцем, морщится напоказ и выдает:
— Ты липкая…
И это ведь тот же самый человек, от которого ты каждый вечер получала письма на десяти страницах, где он описывал, как не может без тебя жить!
Когда он любил — придерживал твои волосы, пока тебя тошнило после второй бутылки шампанского, и смотрел при этом с такой нежностью, словно ты выплясываешь танец маленьких лебедей, а не издаешь жуткие звуки, вытряхивая из себя шипучее вино с курицей под сельдереем, а сейчас он, видите ли, брезгует «липким» кремом, который ты купила за пять тысяч рублей — только чтобы нравиться ему.
Когда ты любишь, милые родинки на щеке, складки под глазами, брюшко с пчелиными сотами кажутся родными. Ты любишь все эти заусенцы, которые он отказывается удалить — верит, подлец, что ты только и мечтаешь отхватить ему палец этими жуткими ножницами, веснушки на плечах, которыми он покрывается, стоит выйти на солнце, щетину, которую ему лень сбрить перед тем, как вы начнете целоваться… А стоит разлюбить — все это превращается в кошмар, вызывает тошноту, и секс происходит лишь тогда, когда уж совершенно невмоготу или когда вы оба, распалившись от горя, отрепетировав расставание, в последний раз, в последний миг пытаетесь вспомнить, как это было тогда, когда с вами была любовь…
Наверняка этот писатель окажется кругленьким, как колобок, рыхлым типчиком в мятом костюме, усатым, лохматым, с потными ладошками и с легкой чесночной отдушкой изо рта.
Не то чтобы Настя обвиняла провидение в жадности — небеса иногда проявляли щедрость и наделяли людей и талантом, и красотой, но почему-то большинство из них находилось в Голливуде, а меньшинство было окружено столь плотным кольцом поклонниц, что не возьмешь нахрапом.
С тем, что писатели вряд ли попадут в список «100 самых красивых мужчин», Настя еще могла примириться, но вот почему они одеваются в Армии спасения, ведут себя так, словно дали обет безбрачия либо поставили себе цель — заниматься любовью, только осушив пару бутылок водки, она понять не могла.
Может, конечно, ей попадались не те писатели, но слишком уж много этих «не тех».
Ладно. Если он типичный писатель, о любви можно забыть — увы, будь он даже трижды Овидием и дважды Достоевским, она бы не смогла поцеловать человека в прокуренные усы и обнять рубашку пятьдесят шестого размера.
Она станет его музой — будет мыть своими волосами (нарастит по необходимости) его ноги, будет из угла наблюдать за тем, как он творит, — и следить, чтобы у него всегда был под рукой холодный чай летом и горячий кофе зимой. Она станет служить ему, кормить своей любовью, вдохновлять и утешать, когда мир вдруг отвернется от его гения, и она не помешает ему насладиться триумфом — будет ведь всегда рядом, но немного в стороне.
О как!
Но все эти восторги суть дела не меняли — она нашла его, своего Автора. Автора, который сделает ее великой. Он, конечно, будет уверен, что все это ради него — его заметили, открыли, возвысили, оценили, и он знаметит, каждое его слово ловят, но на самом-то деле все это случится ради Насти — ради того, чтобы ее отмыли от сериалов, от опереточного новогоднего кино, от мелодрам с дешевыми страстями, огранили в достойную роль и выставили под стекло — чтобы публика, перехватив дыхание, могла насладиться ее блеском.
От перевозбуждения Настя проснулась рано — в половине девятого и принялась названивать Маше, которая совершенно взбесила ее тем, что не брала трубку. Чем она может заниматься в это время?
Сексом.
Спать.
Гимнастикой.
Принимать душ.
Посылать начальницу на фиг, так как рабочий день еще не начался.
Сука.
Наконец Маша ответила.
— Ну, ты где? — воскликнула Настя.
— Мыла голову, извини, — пояснила та.
— Что мы имеем на Максима Гранкина? — поинтересовалась Настя.
Маша помедлила.
— А кто это?
— Писатель!
— Писатель… — задумалась помощница. — А! Он Букера получил!